камеры  резко  распахнулась,  и  внутрь  запустили  трех  могучих
кавказских овчарок.
   Первую бросившуюся на него собаку Тимофей проткнул  штыком  в  момент
прыжка, и она упала ему на грудь. Это уберегло его от страшных  челюстей
второго кавказца, который смог  только  располосовать  зубами  полу  его
рубахи. Отпрянув, Тимофей схватил винтовку за ствол,  как  дубину,  и  с
размаху обрушил приклад на медвежью башку овчарки. Третий пес,  которому
мешали добраться до  приговоренного  две  другие  собаки,  смог  наконец
броситься вперед, вцепился Тимофею в руку и повалил его на  пол.  Однако
Тимофей подхватил винтовку свободной рукой и  сделал  ею  выпад,  словно
шпагой. Острый трехгранный штык вонзился в собачье брюхо, горячая  кровь
брызнула  Тимофею  в  глаза.  Узник  сделал  еще  один  выпад,  стараясь
разодрать брюшину пса острием штыка. Пес  разжал  челюсти,  заскулил  и,
неистово мотая головой и поджав хвост, забился в угол, волоча  за  собой
шлейф кровавых внутренностей. Он скулил и дергался еще минуту-другую,  а
потом  затих  в  луже  собственной  крови  рядом  со   своими   мертвыми
сородичами. Все было кончено, но еще  долго  Удача  судорожно  сжимал  в
руках винтовку, ожидая, что в дверь ворвется  еще  какое-нибудь  чудище.
Однако в коридоре царила гробовая тишина.
   Через полчаса Тимофей увидел,  как  распахнулся  глазок  в  двери,  и
удивленный юношеский голосок протянул:
   - В-о-о-т гад! И собак порешил!
   Тимофею захотелось плюнуть в глазок, но стоявший  за  дверью  человек
словно почувствовал его желание и скрылся за толстой пластиной железа.
   Тимофей  сумел  вырвать  у  судьбы  еще  немного  времени  и   сейчас
наслаждался существованием. Он жил! Прокушенная рука налилась болью,  но
если бы ему сказали, что ради жизни нужно пожертвовать обеими руками, то
он смирился бы и с этой потерей. Восторг переполнял душу Тимофея. Он  не
обращал внимания на разбросанные по камере трупы солдат и собак.
   Скоро Тимофей услышал за дверью тихую возню. Однако  теперь  его  уже
ничего не пугало, он приготовился  ко  всему.  Жажда  жизни  была  столь
сильна, что если бы сейчас в его камеру втолкнули медведя, то и  медведю
через пару минут борьбы пришел бы верный конец,  лежал  бы  косолапый  с
распоротым  брюхом,  издавая  предсмертный  хрип.  Но  окошко  в   двери
отворилось, и Тимофей увидел усатую физиономию начальника тюрьмы.
   - Не желаешь помереть по-человечески, гаденыш, тогда расстреляем тебя
как бешеного пса в этой же камере. Это надо же, чего отчебучил!  Сколько
людей порешил! Лучших сторожевых порезал! Сидоренко!
   - Слушаю, товарищ начальник!
   - Чего раззявился?! Бумаги у тебя?
   - Так точно!
   - Зачитывай приговор... Все-таки мы власть.  Нужно  все  сделать  как
положено, а иначе на самосуд начнет смахивать. Да погромче читай, а то у
тебя голос  хлипкий.  Таким  голосом,  как  у  тебя,  только  девкам  на
завалинке похабные частушки петь.
   В камеру опять заглянула смерть. Она предстала не в  белом  саване  с
огромной косой на плече, а  в  облике  начальника  тюрьмы  с  большущими
рыжими усищами. Она  материлась,  словно  торговка  на  базаре,  грозила
взысканиями оторопевшей тюремной  охране  и  требовала  выполнения  всех
инструкций.
   Тимофей был неверующим и свысока  относился  к  зекам,  уповающим  на
Бога. Он всегда старался придерживаться иной философии: на Бога надейся,
да сам не плошай. Однако в воровской среде надежда на Бога  всегда  была
очень крепкой.
   Возможно, эта вера была сродни генетической памяти и пряталась в душе
каждого  потомственного   зека.   Ведь   существовали   времена,   когда
монастырские обители давали кров не только простолюдинам, спасавшимся от
иноземных захватчиков, но и укрывали  воров  от  разгневанной  толпы.  И
каждый знал, что,  перешагнув  порог  храма,  следует  согнуться  в  три
погибели перед святыми образами. Здесь не только руку поднять на инока -
святотатство, но и выругаться по матушке  -  кощунство.  И  всякий,  кто
насмехался над святой верой, объявлялся  врагом  и  предавался  позорной
смерти.
   Какая-то неведомая сила подняла руку Тимофея  до  самого  лба,  и  он
трижды перекрестился. Неожиданно его  душа  наполнилась  уверенностью  в
том, что с ним ничего не случится и костлявая  непременно  споткнется  о
порог его камеры.
   А начальник тюрьмы все торопил:
   - Эй, караул, готовьсь! Ну чего рты  поразевали,  деревня!  В  тюрьме
служите! Это вам не девок щупать. Ну чего телишься,  Сидоренко?  Сказано
тебе было: читай приговор!
   Теперь физиономия начальника тюрьмы уже не казалась такой страшной, и
Тимофей даже подумал о том, что начальник похож на кота. От  этой  мысли
смертник невольно улыбнулся.
   - Скалишься, выродок! - рявкнул усатый. - Посмотрим,  как  ты  дальше
лыбиться будешь!
   -   Именем   Российской   Советской   Федеративной   Социалистической
Республики... - услышал Тимофей заупокойный голос Сидоренко.
   - Да ты не мне  читай,  мудило,  мать  твою!  -  не  разжимая  зубов,
процедил начальник тюрьмы, шевеля рыжими усами. - Я, что ли,  смертник?!
К глазку подойди и ему читай! - ткнул  он  пальцем  в  сторону  Тимофея,
который с удивительным спокойствием ожидал приговора, стоя в самом  углу
камеры. Тимофей успел потерять интерес к происходящему.  Теперь  попытка
убить его казалась такой же смешной, как клоунада  в  цирке.  Он  ощутил
спиной  холод  камня  и  подумал  о  том,  что  очень  не  хотелось   бы
простудиться, поскольку впереди  его  ожидает  долгая  жизнь,  а  камера
смертников не способствует сохранению здоровья.
   Через секунду Тимофей увидел в окошке  перекошенное  от  страха  лицо
охранника Сидоренко. Глядя на него, можно было подумать, что это  именно
Сидоренко приговорили к расстрелу.
   - ...К  высшей...  мере  наказания,  -  запинаясь,  продолжил  чтение
Сидоренко. - Приговор окончательный, обжалованию в кассационном  порядке
не подлежит...
   И вновь Тимофей увидел усатое лицо начальника тюрьмы.
   - Заряжай!  -  почти  восторженно  выкрикнул  он,  и  его  рыжие  усы
зашевелились, словно крылья огромной бабочки.
   Тимофей улыбнулся, а  потом,  не  в  силах  больше  сдерживать  смех,
расхохотался беззлобно и заразительно.
   - Да как же можно? -  неожиданно  воспротивился  приказу  молоденький
охранник. - Арестант-то наш спятил!
   - Кому сказано, заряжай!
   Сухо щелкнули затворы, и Тимофей увидел направленные в его грудь  три
ствола.
   - Да ты бы хоть смеяться перестал, - едва ли не со слезами  в  голосе
попросил Сидоренко. - Как же это можно палить, когда человек хохочет.
   А Тимофей не унимался: видно, так хохочут черти, наблюдая  за  муками
грешников. Его хохот набирал почти исполинскую силу, ему стало  тесно  в
камере смертника, и он выпрыгнул через  крохотное  окошечко  в  двери  и
шаловливым постреленком побежал по длинному гулкому тюремному коридору.
   - Товьсь! Цельсь!
   Смех  споткнулся  на  самой  высокой  ноте  и  резко  затих.  Неужели
предчувствие обмануло его и уже через мгновение он свалится  на  грязный
каменный пол рядом с этими умерщвленными им  солдатиками  и  сторожевыми
псами и его кровь смешается с собачьей? Тимофей зажмурился.
   - Отставить! - услышал Тимофей властный окрик в коридоре.
   -  Товарищ  Веселовский!  -  раздался  растерянный  голос  начальника
тюрьмы.
   - Чем занимаетесь здесь?
   - Да вот привожу приговор в исполнение согласно решению суда.
   - Вижу,  как  производишь,  -  перебил  его  недовольно  Веселовский,
заглядывая в камеру. - Что ж это, он один половину твоей охраны перебил?
С кем остальных заключенных охранять будешь?  Или  ты  думаешь,  товарищ
Марусев, что штат у милиции безразмерный  и  тебе  сюда  на  растерзание
арестантам еще народ будут подкидывать?
   - Так мы, товарищ Веселовский, сейчас мигом вес закончим.
   - Отставить, я сказал! Или до вас еще не доходит, кто перед вами?
   Стволы винтовок в мгновение ока  вынырнули  из  амбразуры  обратно  в
коридор, и Тимофей понял,  что  предчувствие  его  не  обмануло:  смерть
только дохнула в его лицо ледяным  холодом  и  прошла  мимо.  Он  поднес
ладонь ко лбу и вытер крупные капли пота.
   - Открывай... Взглянуть хочу на вашего героя!
   - Товарищ Веселовский, он четырех охранников  завалил  и  трех  собак
порезал, неужели не боязно?
   - Большевикам бояться не к лицу. Ну, долго я буду ждать?
   Сначала затворилось окошечко  в  двери,  а  потом  забренчали  ключи,
лязгнул замок, и дверь со скрипом отворилась. В камеру шагнул  невысокий
плотный мужчина лет сорока, одетый  в  вьщветшую  гимнастерку  и  яловые
сапоги. Из-под распахнутого ворота  виднелась  тельняшка.  Он  напоминал
обыкновенного обитателя Соловецких лагерей. После кронштадтского  мятежа
матросами были  заполнены  все  зоны.  В  покорителях  морей  изначально
проглядывала какая-то воровская раскрепощенность  и  пиратская  лихость,
которая заставляла даже матерых каторжан  считаться  с  ними.  На  зонах
матросы   отличались   редкой   сплоченностью,   несвойственной   другим
заключенным. Всякого, кто носил  тельняшку,  называли  "братком".  Уркам
памятны были дни, когда матросы вырезали целые бараки блатных за то, что
кто-то из люмпенов бесчестил по матушке "сынов революции".
   Позже многие из  бывших  матросов  растворились  в  воровской  среде,
возглавили бандитские шайки и стали авторитетнейшими уркачами. Тельняшка
же превратилась в один из атрибутов воровской доблести...
   - Товарищ Веселовский, с вами еще три  бойца  войдут,  -  заглянул  в
дверь начальник тюрьмы.
   - Оставь их при себе, они мне без надобности. Или ты думаешь,  что  я
не способен справиться с одним лишь зеком?
   - Нет, товарищ Веселовский, я так не думаю, ни все-таки...
   -  У  меня  к  тебе  есть  одна  просьба,  Марусев!  -  оборвал   его
Веселовский.
   -  Слушаю  вас,  -  начальник  тюрьмы  всем  своим  видом   изобразил
напряженное внимание.
   - Запри нас покрепче и никого не впускай, что бы ни случилось.
   - Да как же можно? Он же смертник!
   -  А  вот  так!  Если  я  говорю,  значит,  можно,  -  резко   сказал
Веселовский.
   Тимофей  невольно  улыбнулся.  Этот  разговор  чем-то  напоминал  ему
разговор авторитетного  уркагана  с  рядовым  сявкой.  "Худшего  уже  не
будет", - подумал Тимофей. Ему определенно  нравился  этот  начальник  в
тельняшке и с замашками солидного уркагана.
   - Слушаюсь! - наконец-то сдался начальник тюрьмы.  -  Ежели  что,  мы
здесь!
   Дверь со скрипом затворилась за вошедшим.  Через  мгновение  злорадно
щелкнул замок, оставив Веселовского наедине с приговоренным.
   - Я-то думал, что к богатырю захожу, а ты  и  ростом-то  не  особенно
вышел. Но вижу, что силой не обижен.  Как  это  ты  их  всех?  -  кивнул
Веселовский на лежавшие вокруг трупы.
   - Не знаю, сам удивляюсь, - честно признался Тимофей. -  Просто  жить
очень хотелось.
   -  Это  очень  хорошо,  что  жить  хочется,  -  одобрительно   кивнул
Веселовский.  -  Меня  зовут  Герман  Юрьевич.  -  Он  перешагнул  через
распластанное тело милиционера и протянул руку. - Будем знакомы.  Да  ты
брось ружье-то. Или боишься меня? Четверых не испугался, а  меня  одного
боишься?
   Помедлив, Тимофей разжал пальцы, и винтовка с лязгом упала на залитый
кровью бетонный пол. Тимофей осторожно протянул руку для пожатия.
   Ладонь у Веселовского оказалась крепкой, мужицкой, как будто  он  всю
жизнь работал лопатой или топором.
   - Так, значит, говоришь, жить хочешь...
   - Хочу, - кивнул Тимофей.
   - Ну что же, именно от меня и зависит, увидишь ты завтрашний  рассвет
или нет... Имею к тебе предложение.
   - Я готов его выслушать, - согласился Тимофей. Голос  у  Веселовского
был негромкий, но завораживал своей твердостью и  четкостью,  и  Тимофей
почувствовал   себя   совершенно   беззащитным   перед    этим    внешне
непримечательным, но, видимо, очень сильным  человеком.  Нечто  подобное
ощущает кролик, услышав шипение змеи.
   - Есть у нас на Северном Урале лагерь, где мы собрали уголовный сброд
со всей России. Поселочек называется Североуральск. Тамошняя  охрана  не
справляется с зеками - распустились урки, режут друг друга,  насилуют...
Так вот, мы бы хотели, чтобы ты помог нам установить там порядок.  Такое
дело как раз для твоего характера будет. Ну как, возьмешься?
   Тимофей не удивился бы, если бы Веселовский  рассказал  ему  о  своем
уголовном прошлом и, задрав тельняшку до горла, показал бы  авторитетную
наколку на  груди.  Если  придется  с  таким  мужиком  в  одной  упряжке
работать, то почему бы и не согласиться?
   - Согласен!
   - Ну вот и сладили. Молодец. Но хочу  тебя  предупредить,  чтобы  наш
уговор остался между нами.
   - И я не против, - понимающе кивнул бывший смертник.
   - У меня в кармане мандат, который дает мне широчайшие полномочия,  -
продолжал Веселовский. - Если мы с тобой сработаемся, то  ты  не  только
уцелеешь, но можешь скоро выйти на волю. Тебе все понятно?
   - Да.
   - Так вот, сегодня у тебя начинается новая жизнь,  парень.  А  к  ней
положена и новая фамилия. Какая у тебя была прежняя?
   - Никакой. Я ведь из беспризорников, а у нас  только  клички.  Моя  -
Удача.
   - Вот как. А пальцы  ты  где  свои  потерял?  -  показал  Веселовский
взглядом на забинтованную кисть.
   - Долго рассказывать. Наказали...
   - Понимаю. Ну, тогда отныне твоя фамилия будет Беспалый. Устраивает?
   Тимофей невольно усмехнулся:
   - Сгодится. Может, со временем привыкну.
   - Сегодня ты еще будешь здесь, а завтра тебя отправят по этапу.
   Готовься. - И Веселовский стукнул кулаком в  дверь.  -  Эй,  Марусев,
отворяй! Или ты меня  навсегда  решил  здесь  запереть?  Для  меня  даже
полчаса заточения - это уже слишком!
   Дверь  отворилась,  и  Тимофей  вновь   увидел   взволнованное   лицо
начальника тюрьмы.
   - Герман Юрьевич, и рассказать  невозможно,  что  я  пережил  за  эти
минуты! А если бы он, изверг, надумал порешить вас!
   - Завтра заключенный поступает  в  мое  распоряжение,  -  не  обращая
внимания  на  слова  начальника  тюрьмы,  бросил   Веселовский   и,   не
оборачиваясь, вышел из камеры.
   Веселовский не обманул -  уже  на  следующий  день  Тимофей  Егорович
Беспалый вместе с четырьмя десятками заключенных и новеньким  паспортом,
вложенным в папку с его "делом", отбыл  в  товарном  вагоне  в  северные
края.

Глава 4

   Североуральский лагерь, куда перевели Тимофея Беспалого,  и  в  самом
деле оказался проклятым местом.  Он  стоял  на  большом  каменном  плато
посреди бескрайних болот. Со всех сторон зона была ограждена несколькими
рядами колючей проволоки, а вышки, расположенные  по  углам,  напоминали
исполинских часовых, застывших в  карауле.  Этим  лагерем  пугали  зеков
всего Заполярья. Здесь был самый строгий режим, и именно сюда отправляли
самых непокорных заключенных. Хватало проведенной  здесь  недели,  чтобы
понять: любой другой лагерь - санаторий по сравнению с  Североуральским.
Значительную часть осужденных  составляли  совершившие  ранее  побег,  и
лагерное начальство уповало на то, что раскинувшиеся  вокруг  бескрайние
болота и тундра излечат любителей пускаться в бега от скверной привычки.
   Тимофей скоро узнал, что побег из Североуральского лагеря практически
невозможен и в девяноста случаях  из  ста  караул  даже  и  не  пытается
отыскать беглеца, потому что до ближайшего поселения  надо  топать  пару
сотен  километров  по  непролазным  болотам.  Если  беглец   сумеет   их
преодолеть  и  не  погибнет  от  безжалостных  волчьих  клыков,  то  его
непременно прирежут местные охотники, которым местные власти и  лагерное
начальство сулило за каждого беглого зека по три литра спирта,  денежную
премию и свое доброе отношение. А потому коренное население охотилось за
побегушниками с таким же рвением, с каким оно травило медведей-шатунов.
   Но чаще всего беглецам  не  удавалось  преодолеть  даже  и  полусотни
километров, а их белые кости, обглоданные песцами, можно было  встретить
в самых неожиданных местах: у ручья (кто-то решил напиться, прилег и  от
усталости  не  сумел  подняться),  в  волчьей  яме  (провалился,  а  сил
выбраться не осталось). Лишь изредка обнаруженного  покойника  погребали
по христианскому обычаю, но вместо креста  втыкали  у  ног  обыкновенную
палку  с  консервной  жестянкой,  на  которой   вьщарапывалась   кликуха
усопшего. В Североуральский лагерь на машине можно было добраться только
в начале осени, когда мороз сковывал раскисшие тропы,  но  снег  еще  не
заваливал дорогу могучей непроходимой толщей. Снег  ложился  на  здешние
сопки уже в конце сентября. А потому  первый  после  летнего  бездорожья
этап всегда был скорым и многочисленным.
   Об этом лагере среди заключенных ходило множество сплетен,  и  трудно
было понять, где  правда,  а  где  ложь.  Достоверно  знали  одно:  сюда
отсылали  наиболее  ершистых   и   неуправляемых   зеков,   от   которых
отказывалось лагерное начальство в других лагерях.  В  начале  тридцатых
годов в Североуральском лагере зеки подняли бунт, перерезали всю  охрану
и захватили власть на зоне на долгие пять летних месяцев. Когда к  осени
кончились съестные припасы, а большая часть зеков безрассудно  пустилась
в бега, в лагерь по первому зимнику явился отряд НКВД и расстрелял почти
всех зеков, оставшихся в лагере и не  сдавшихся  по  первому  требованию
прибывшего отряда. Поговаривали, что  у  восставших  был  план  по  зиме
заявиться с оружием на соседние зоны,  освободить  лагерников,  а  потом
двинуться на "материк". Возможно, из этой акции что-нибудь и получилось,
если бы две враждующие группировки воров не вспомнили старые обиды и  не
принялись резать друг  друга  с  хладнокровием  мясников,  разделывающих
коровьи туши. Но то были дела минувшие, хотя даже и сейчас,  значительно
усилив  охрану,  лагерное  начальство  не  чувствовало  себя  в   полной
безопасности и сам "кум" не всегда решался поворачиваться к зеку спиной,
опасаясь получить заточку между лопаток.
   На зоне никто из вертухаев никогда не расставался с оружием.  Офицеры
зоны, обнимая своих жен на супружеском доже, под подушкой всегда держали
револьвер.

***

   Едва колонна  заключенных,  растянувшаяся  на  добрых  полторы  сотни
метров, вышла из-за сопки, поросшей светло-зеленым ягелем,  как  вдалеке
показались караульные вышки, обвитые мотками колючей проволоки.
   Топавший во  главе  колонны  комроты  устало  улыбнулся.  Тимофей  не
сомневался, что в этот момент он подумал о бесконечном пути,  оставшемся
за спиной, и о кружке спирта, которой встретят его товарищи.  Приумолкли
даже псы: теперь их лай казался не столь яростным,  а  в  кроваво-желтых
глазах просматривались усталость и сетование на никчемную собачью жизнь.
Наверняка у  псов  тоже  имелась  какая-то  своя  собачья  мечта,  и  за
видневшейся вдали колючей проволокой они чуяли  теплую  конуру  и  миску
ароматной похлебки.
   Колонна остановилась. Зеки, изнуренные долгой дорогой, ту же  глядели
на клочок земли, огороженный колючей проволокой, едва ли не с  радостью,
надеясь в конце концов хоть как-то укрыться от холодного ветра и немного
восстановить силы.
   Тимофей снова вспомнил свой разговор с Веселовским.
   - Места там дрянь. Гиблые! - откровенно признавал тот. - Но  если  не
сгниешь заживо в первые год-два, я тебя непременно вытащу  оттуда.  Твоя
задача - завоевать  доверие  лагерников,  но  для  этого  тебе  придется
посидеть для начала в БУРе. Конечно, барак усиленного режима - место  не
самое комфортное, но зато это прибавит тебе авторитета. Хозяин лагеря  в
курсе, он тебя поддержит, когда потребуется.
   Отдых  продолжался  недолго.  Вновь   молодой   охранник   хрипловато
прокричал:
   - Шаг вправо, шаг влево расценивается как побег, будем  стрелять  без
предупреждения! А теперь пошли!
   Молодые красноармейцы прекрасно понимали, что в колонне  не  найдется
ни одного охотника ступить в сторону от дороги даже  на  по