ло.
   - Вчера утром. Он.., он не ночевал дома...
   И тут она наконец заплакала.
 
9 
 
   Через четверть часа мы с ней сидели  в  "стекляшке"  напротив  и  ели
пельмени, запивая компотом. Я уже не сомневался, что  Кригер  писал  мне
именно о Саше Латынине.
   Все началось, сказала Дина, месяца два назад. Когда Саша познакомился
с этим парнем, официантом из пивного бара.
   - Там, в баре, и познакомились? - спросил я.
   - Нет, - ответила Дина, - не в баре. Познакомились они очень странно:
в метро.
   - Почему тебя это удивляет?
   Дина пожала плечами:
   - Не знаю. Просто странно. Я, например, никогда в метро ни с  кем  не
знакомилась.
   "Слава Богу", - подумал я. А вслух спросил:
   - Как его зовут, этого официанта?
   - Сергеем, кажется. Я его никогда не видела. Саша меня  всегда  внизу
оставлял. У них там были дела.
   Она сказала это совершенно  естественным  тоном.  И  я  подумал:  вот
знамение времени! Интересно, с какого класса у них в ходу эта фраза?
   - И что же это были за дела?
   Дина молчала. Я сказал:
   - Дина, мы  уже  выяснили,  что  я  не  из  милиции.  Хочешь,  покажу
удостоверение?
   Она отрицательно покачала головой.
   - Тогда решай, или мы вместе будем искать Сашу, или допивай компот  и
пошли по домам. Ну?
   - Я не ханжа, - сказала она наконец с вызовом. Начало было хорошим. -
И не вижу ничего ужасного, если тебе в руки попала вещь по дешевке, а ты
потом продал ее по нормальной цене.
   Она явно наблюдала за моей  реакцией.  Я  молчал,  сохраняя  на  лице
бесстрастное выражение. И она, как видно, решилась
   - Короче, у этого Сергея были какие-то  то  ли  родственники,  то  ли
друзья,  которые  часто  ездят  за  границу.  Ну  и  привозят   барахло,
разумеется. А продавать некому да и некогда Вот Сергей этот  и  попросил
Сашу помочь. В основном это были джинсы, хорошие; фирменные.
   - И почем Сергей их отдавал?
   - По-моему, рублей по сто.
   Я присвистнул:
   - Ничего себе! А Латынин небось рублей по сто пятьдесят?
   - По сто сорок. Для скорости.
   - Это все?
   - Нет, не все. Еще этот парень иногда просил Сашку отвезти что-нибудь
по адресу, потому что сам не мог отлучиться с работы.
   - Что, например?
   - Чемоданчик. Давал ему адрес, где-то в новом районе, и двадцать пять
рублей - вроде как на такси.
   - А что было в чемоданчике, Саша никогда не интересовался?
   - Ну что вы, это же неприлично! К тому же он и не открывался.
   - А это откуда известно?
   У  Дины  на  щеках  выступили  два  красных  пятнышка.  Полагаю,  это
означало, что она вспыхнула до корней волос.
   - Там.., там был такой цифровой замочек...
   - Но ведь он мог быть и не включен?
   Дина молчала. Я решил сменить тему:
   - Скажи, пожалуйста, а куда Саша потом девал деньги?
   - Как куда? Мы их тратили. В кафе ходили, один раз даже  в  ресторан.
Еще  Латынин  себе  диски  последние  на  них  покупал,  пополнял   свою
коллекцию. А это, между прочим, не такое дешевое удовольствие.
   - Понятно, - сказал я. - Ну а раньше он на что их  покупал?  Экономил
на завтраках?
   Но до нее, кажется, не дошла моя ирония.
   - Вроде того, - ответила она совершенно серьезно. - Ему папаша всегда
сколько хочешь давал, только попроси. А недавно у них и  вышел  конфликт
как раз на почве  финансов.  Папашу  заело.  Хватит,  говорит,  по  кафе
шляться, экзамены на носу, в институт надо поступать и все такое.  Ну  и
дал ему вместо червонца трояк. Это,  я  так  понимаю,  в  воспитательных
целях.
   А Санечка тоже завелся, швырнул  ему  этот  трояк,  вагоны,  говорит,
пойду по ночам разгружать. Тут-то как раз ему  официант  и  подвернулся.
Чего вы улыбаетесь?
   - А что, не смешно? - спросил я.
   - Абсолютное - ответила она с жаром. - Вы просто не знаете  Латынина:
если в не этот официант, он бы точно пошел вагоны разгружать.
   - Да, судьба - индейка, - согласился я. - Ну и что же  он  пропал  от
такой хорошей жизни?
   Она опять смотрела на меня настороженно, мой тон ей  не  нравился.  Я
пенял, что меня, пожалуй, действительно чересчур заносит,  и  постарался
придать лицу выражение серьезного внимания.
   - Откуда ж я знаю, - наконец вздохнула она.
   - Даже не догадываешься?
   Она покачала головой.
   - Когда, значит, ты его последний раз видела?
   - Позавчера в школе.
   - А говоришь, пропал он вчера  утром.  Может,  он  позавчера  вечером
пропал?
   - Его ребята видели. Вчера после второго урока он приходил  в  школу,
принес эту самую газету, которую мы делаем. Он к ней рисовал заголовок и
всякое гам оформление. Отдал и сразу ушел, не хотел, наверное, чтоб  его
учителя видели.
   - И к тебе даже не подходил?
   - Нет.
   Что-то мне не понравилось в том, как она это произнесла.
   - А накануне вечером вы тоже не общались?
   Она снова покачала головой. И тут я, кажется, догадался:
   - Ты вообще-то когда с ним последний раз  разговаривала?  Дина  молча
изучала остатки компота на дне своего стакана.
   - Поссорились, - констатировал я, и она кивнула. - Давно?
   - Две недели назад. Если хотите точно - сегодня шестнадцатый день.
   - А из-за чего - секрет?
   - Да ну, какой секрет! То есть был бы секрет, конечно, но раз  уж  вы
теперь  знаете...  Понимаете,  Латынин  в  последнее  время  стал  очень
странный. Перестал мне все рассказывать. Раньше  таскал  меня  всюду  за
собой, а тут вдруг, как ни позвонишь, он занят, у него дела. Дела, дела!
Прямо смурной стал от этих дел!
   Дина обиженно поджала губы.
   - Короче, лопнуло мое терпение. Это после того, как я узнала, что  он
без меня стал ходить вечером  на  дискотеку.  Я  его  напрямик  об  этом
спросила, а он мне опять свое: "У меня там дела!" У него там дела,  а  я
должна весь вечер сидеть дома одна! Мы поругались страшно,  он  на  меня
накричал, что я не имею права лезть в  его  личную  жизнь,  что  все  мы
такие, только дай нам волю, а я в ответ  на  него  тоже  накричала,  что
никакой воли мне от него не надо и что  если  мне  нельзя  лезть  в  его
личную жизнь, тогда пусть он тоже не лезет в мою! И.., и с тех самых пор
мы не разговариваем...
   У нее опять затряслись губы, а я слушал почти с  мистическим  ужасом:
до того это напоминало мои скандалы с Ниной.
   Мы вышли из кафе, и я направился к машине. Дина молча шла рядом.
   - А почему, собственно, ты так  взволновалась,  что  Саша  пропал?  -
спросил  я.  -  Взрослый  мужик,  что  с  ним  сделается?  Поругался   с
родителями, вот и смылся куда-нибудь.  Через  день  ему  надоест,  и  он
вернется, а?
   Она резко замотала головой:
   - Во-первых, Латынин тысячу раз ругался  с  родителями  и  никуда  не
убегал. Во-вторых, в этот раз он с ними и не ругался: я звонила  сегодня
днем Елене Сергеевне на работу, они ничего не понимают,  сами  в  жуткой
панике. В-третьих, Латынин не такой дурак, чтобы ни с  того  ни  с  сего
перестать ходить в школу перед самыми экзаменами. Вы не думайте, у него,
между прочим, средний балл не ниже четырех с половиной будет, ему еще  в
институт поступать. Я уж все это  обдумала  -  незачем  ему  просто  так
сейчас дурака валять. Что-то случилось. Я чувствую.
   Я вспомнил Сухова. Очень трудно искать, когда  даже  не  знаешь,  что
искать. Так и тут: хорошо бы хоть понять, что могло случиться?
   И тут меня осенило.
   Я даже остановился. Дина тоже остановилась. Я схватил ее за плечи:
   - Так ты думаешь... - сказал  я,  -  ты  думаешь,  что...  Она  опять
заплакала.
   - Да прекрати ты реветь! - рассердился я. - У них  что,  были  плохие
отношения?
   - Нет, что вы, - проговорила она, глотая слезы. - Сашка страшно любил
его и уважал. И Эрнст Теодорович его любил...
   - Тогда с какой же стати ему его убивать?
   - Не знаю... - Она совершенно не могла сдержаться. - Но он  пропал  в
то самое у-у-утро...
   - А как ты считаешь, вообще-то Латынин мог бы убить человека?
   Мне не следовало задавать ей  этот  вопрос.  Вероятно,  он  мучил  ее
вторые сутки.
   - Нет! - вскричала она в сильнейшем волнении. - Нет!
   Дальше  мы  какое-то  время  шли  молча.   Она   как   будто   начала
успокаиваться. Я спросил:
   - Скажи, твой Саша стихи пишет?
   - Никакой он не мой, - вздохнула  она  скорее  автоматически.  Пишет.
Плохие, кажется. А вы почему спросили?
   За что же мне такая мука?
   И долго ли ее терпеть? -
   Продекламировал я. У меня удивительная память на всякую чушь.  -  Это
не его?
   - Его, - удивилась Дина, - А откуда вы это взяли?  Он  их  никому  не
показывал, стеснялся. Только самым близким людям.
   "Ну что ж, - подумал я, - значит, Кригер был Латынину  самым  близким
человеком".
   Мы подошли к машине.
   -  Дина,  последний  вопрос.  Если  бы  Саше  понадобилось  от   всех
спрятаться, к кому бы он обратился за помощью?
   Она ответила сразу:
   - Я уже сама над этим думала. Из наших школьных - ни к  кому.  У  нас
стоящих мужиков почти что и нет, да и к тому же у них у всех  полон  дом
родичей. Разве только... Есть у него один дружок детства, как же  я  про
него забыла! Сын каких-то друзей его родителей, что ли. Витя Жильцов. Но
он живет где-то у черта на рогах, мы к нему ни разу не ездили, только он
к Латынину приезжал. Он тоже в школе учится,  но  в  какой  -  не  знаю.
Только вряд ли он к нему поехал, там ведь тоже предки  имеются,  тут  же
позвонили бы латынинским. А больше не к кому.
   Я занес в блокнот Витю, Динин телефон, дал ей свои координаты.
   - Если что узнаешь - звони, - сказал я ей на прощание дежурную  фразу
нынешнего дня.
   Потом  я  минут  пять  сидел  в  машине,  откинув  назад  кресло,   и
прислушивался к собственным ощущениям. Есть у меня сейчас  силы  идти  к
Латыниным или нет? Я посмотрел в блокноте адрес. И вдруг понял, что сижу
прямо перед их подъездом. Оказывается, Кригер с Латыниным жили  в  одном
доме! Это почему-то решило дело.
   - На каком этаже сто шестнадцатая? - спросил я у старушек, поднимаясь
по ступенькам.
   - На пятнадцатом, - ответили мне сразу и чуть не хором две или три из
них. Не голова, а ЭВМ у этих бабушек!
   После  переговоров  через  дверь,  разглядывания  меня  в  глазок,  к
которому я подносил свое удостоверение,  мне  открыла  высокая,  статная
женщина лет сорока, в бигуди. Я извинился за свой неожиданный  визит,  и
меня впустили в прихожую, где предложили снять ботинки и надеть тапочки.
Потом проводили в гостиную, усадили в кресло и попросили подождать.
   Я огляделся. Уже в прихожей у меня зародилась некая мысль, которая  в
гостиной окончательно созрела и сформировалась. К  тому  времени,  когда
Елена Сергеевна, сняв бигуди, снова вышла ко мне, я имел четкую  версию,
по крайней мере, в отношении одной части событий.
 
10 
 
   На следующий день были  похороны  Кригера.  Накануне  вечером  мне  к
Феликсу позвонила Марина Костина. Сто лет назад она была у нас старостой
класса, но до сих пор, когда надо что-то организовать,  собрать  нас  на
вечер встречи или вот на похороны, инициатива  всегда  у  нее  в  руках.
Марина сообщила, что все взял  на  себя  роно,  будет  два  автобуса,  в
двенадцать часов у морга Второго меда.
   - Слушай, - сказала она, - говорят, ты был чуть ли не свидетелем. Как
это могло случиться?
   - Вот именно, что "чуть", - ответил я. Машина, которую я  переставлял
с места на место, женщина с сумками,  юные  энтомологи,  проскочившие  у
меня под рукой... - Я знаю не больше, чем ты.
   Она вздохнула:
   - Жалко-то как старика. А тебя я регулярно читаю. Молодец!  Последний
раз здорово ты этих подонков разнес!
   - Спасибо, - сказал я, - А как ты меня здесь нашла?
   - Твоя благоверная дала телефончик. Да,  Нина,  конечно,  знала,  где
меня искать.
   - Ничего при этом не сказала?
   - А что говорить? Все ясно. Так ты теперь у нас жених?
   - Вроде того.
   - Жаль. Ты мне нравился. В седьмом классе.
   - Ну, давай, вперед, - сказал я шутливо. - Вспомним молодость.
   - Нет, годы не те. Муж, детей двое, да и растолстела я. Ищи себе, кто
помоложе. Значит, понял: завтра в двенадцать. Но в двенадцать к моргу  я
приехать не  сумел.  Утром,  едва  я  открыл  дверь  кабинета,  зазвонил
внутренний телефон.
   - Ну слава Богу, ты пришел. - Это, конечно, был Завражный. -  Иди  ко
мне, тут в приемной для тебя материал сидит.
   - В каком смысле "сидит"?
   - В прямом. Пришла женщина,  ждет  уже  целый  час,  желает  говорить
только с тобой. У них там какой-то скандал, посмотри, может, как  раз  и
сделаешь мне кусок.
   - Глеб! - взмолился я. - У меня похороны через час и еще тысяча  дел.
Пусть Протасов займется, а?
   - Игорь! - ответил он мне в тон. - Мне  позарез  нужен  на  следующие
выходные твой материал, а не протасовский! И потом - человек  пришел  за
практической помощью!
   - Сразил, - сказал я, - давай ее сюда.
   Это была банальная история коммунальной склоки. Со страшным концом.
   Передо мной сидела пожилая седоволосая женщина и  без  особых  эмоций
рассказывала про свою жизнь. Она библиотекарь, ей  пятьдесят  восемь,  у
нее есть сын, молодой сын пожилой женщины. Она  родила  его  в  тридцать
семь, без мужа, которого никогда не было. Это  было  сказано  просто,  в
порядке информации, но я-то знал, почем идет такая простота.
   Самую большую комнату в квартире занимал некто Кононенко. Хронический
алкоголик, инвалид второй группы, состоящий на учете  в  психдиспансере.
Насколько я понял, это был  тот  тип  психически  больного,  болезненные
проявления которого никогда почему-то не вредят ему самому. "Я -  дурак!
- любил куражиться Кононенко в подпитии. - Всех могу порешить, и  ничего
мне не  будет!"  Два  десятка  лет  прожила  Нина  Николаевна  Кожина  в
постоянном ожидании, что еще может выкинуть ее  сосед.  А  Кононенко  не
стеснялся ни в  выражениях,  ни  в  действиях.  Я  заметил,  что  Кожина
избегает давать оценки, старается передать только факты, и уже это  одно
импонировало мне. Но  из  ее  рассказа  Кононенко  вставал  перед  моими
глазами: садист, циничный пакостник и при этом мелкий трус.
   Подлец издевался изощренно, не оставлял следов, а происходило все без
свидетелей: соседка из третьей комнаты, проводница  в  дальних  поездах,
неделями не бывала дома. В исполкоме сочувствовали, поставили их с сыном
на очередь. Предложили  Кононенко  отдельную  квартиру  где-то  в  новом
районе, но он гордо отказался: "Мне и тут хорошо!" По закону  психически
больному полагается отдельная площадь, но нигде в законе не сказано, что
надо предоставлять ее насильно... Меняться в квартиру  с  таким  соседом
никто не хотел.
   Шли годы. Сын Кожиной ходил в ясли, потом в сад, в школу, поступил  в
институт, в этом году перешел на пятый курс. И всю жизнь он видел  рядом
с собой Кононенко. Кононенко,  без  стука  врывающегося  в  их  комнату.
Кононенко, выливающего суп, сваренный  матерью,  в  уборную.  Кононенко,
оскорбляющего его мать площадными словами. Два месяца назад,  вернувшись
домой после занятий (Нина Николаевна была в это  время  на  работе),  он
после  каких-то  слов,  сказанных  соседом,   ударил   его   по   голове
сковородкой. После чего сам вызвал "скорую" и милицию.
   Кононенко остался жив. У него был проломлен череп и оказалось тяжелое
сотрясение мозга. Сейчас следствие закончено, дело передано в суд.
   - Я все понимаю, мой сын виноват, никому не позволено бить  людей  по
голове, - сказала она. Но не удержалась и добавила:
   - Даже таких...
   - Но неужели, - спросила Нина Николаевна, помолчав, и  я  понял,  что
это то, ради чего она пришла ко мне, -  неужели  его  будут  судить  как
обычного, рядового хулигана?
   Эта женщина нравилась мне все больше. Не  знаю  почему,  но  я  верил
каждому ее слову. И еще я понял, кажется, главное: не снисхождения  сыну
просила она. Она хотела сейчас того, чего ей  так  не  хватало  все  эти
долгие годы, - людского участия.
   - Я приду на суд, - сказал я. Хорошо,  что  Завражный  не  согласился
отдать это дело Протасову. - Когда назначено?
   - Пятнадцатого июня.
   Перед уходом Кожина раскрыла  сумочку,  извлекла  оттуда  зеленоватый
листок бумаги и не слишком бережно подтолкнула его ко  мне  через  стол.
Это был ордер на получение двухкомнатной квартиры - опоздавшее  счастье.
В глазах у нее стояли слезы, но она так и не заплакала.
   Я проводил ее до  выхода,  а  потом  заглянул  к  Завражному.  Эмоции
эмоциями, а дело делом.
   - Отменяется, - сказал я. - Вернее, откладывается. Суд через месяц.
   - Ладно, подумаем, - сказал Глеб. - Но ты помни: я с тебя не слезу.
   В этом у меня не было никаких сомнений.
   Часы показывали четверть первого. Я прикинул, что к моргу мне уже все
равно не успеть, а если ехать прямо сейчас  на  кладбище,  то,  пожалуй,
всех  обгоню.  Я  решил  использовать  это  время  для  одной  небольшой
рекогносцировки.
   По будним дням в такой час возле  пивных  баров  очереди  не  бывает.
Одинокий  привратник  скучал  за  своим  деревянным  прилавком.  Он  был
грустен, потому что на улице вёдро и за его спиной совсем мало висит  на
вешалках, а в жестянке  звенит  и  того  меньше.  Швейцар  -  это  такой
человек, который радуется плохой погоде.
   - Отец, - сказал я ему задушевно, - Серега сегодня работает?
   - Смотря какой, - ответил он лениво.
   - Официант.
   - У нас три Сереги.  И  все  официанты.  На  выбор!  -  Он  засмеялся
жиденьким смехом.
   Я растерялся. Почему-то такая простая возможность  не  пришла  мне  в
голову.
   - Ну-у.. - начал я, судорожно пытаясь что-нибудь придумать. - У  него
еще такой чемоданчик с цифровым замком!
   -  Это  Горелов,  -  сказал  швейцар  и  тут  же  посмотрел  на  меня
подозрительно:
   - А он тебе зачем? Я уже врал совершенно вдохновенно:
   - Киряли у него позавчера, а бабок не хватило, так я  ему  часы  свои
отдал. Вот, привез теперь, надо получить.
   Взгляд швейцара потеплел:
   - Иди на второй этаж, он там сегодня работает.
   Я пошел к лестнице, стараясь повернуться к  нему  так,  чтобы  он  не
увидел у меня на руке часы.
   В зале я постоял минуту при входе, ориентируясь в  обстановке,  потом
выбрал себе официанта постарше, чтоб наверняка не ошибиться,  и  спросил
деловито:
   - Серега Горелов тут?
   - Вон он! - показал официант на высокого  рыжего  парня  с  подносом,
который в этот момент заходил за перегородку, отделяющую зал от кухни.
   - Ага, спасибо, - поблагодарил я и направился туда же. Постояв там  с
полминуты  среди  пивной   суеты,   понаблюдав   за   Гореловым,   ловко
подхватившим в одну руку целый поднос с пивом, а в другую  сразу  четыре
металлические тарелки с шашлыком, я вышел обратно и спустился вниз.
   - Ну что, отдал? - спросил швейцар.
   - А как же! - Я гордо показал ему свою левую  руку,  в  то  же  время
правой кладя на прилавок полтинник.
   Он ловко смахнул монету и понимающе кивнул:
   - Заходите еще.
   - Обязательно! - сказал я с чувством.
 
11 
 
   У ворот Введенского кладбища стояло несколько пустых автобусов, но из
наших никого не было видно, так что я не мог определить, опоздал  я  или
приехал раньше всех. Поэтому я захватил из машины цветы и пошел прямо на
место: мне случалось возить Кригера на могилу Марты Ивановны.
   Когда-то  кладбище  это  называлось  Немецким,  хотя   на   старинных
памятниках, которых становится все меньше по  мере  удаления  от  входа,
можно увидеть надписи на самых разных европейских языках. Вероятно,  это
дань традиции: немцами у нас в старину звали поголовно всех иностранцев,
не умевших говорить по-русски. Без языка - значит немой, короче,  немец.
По иронии судьбы рассказывал нам об этом Эрнст Теодорович.
   Он похоронил жену здесь, и в ограде  имелось  место,  отведенное  для
него. Поразительно, до чего  этот  человек,  страстно  любивший  русскую
историю и великолепно понимавший русскую культуру,  особенно  в  мелочах
старался не потерять связь со всем немецким. Даже  вот  гак,  посмертно.
Бредя по кладбищенской дорожке, я раздумывал над тем, что, пожалуй,  эта
пожизненная раздвоен