ность Кригера на самом деле  никакой  раздвоенностью
не была. Наоборот, она-то и позволяла ему по-настоящему  глубоко  ценить
то и другое.
   Я все-таки опоздал.  Вокруг  могилы  стояла  большая  толпа,  человек
шестьдесят, не меньше. Подойдя ближе, я услышал, что  кто-то  произносит
речь, и даже, кажется, узнал голос. Да, это был  Андрей  Елин,  кому  же
еще!
   - Иногда я думаю, - говорил Андрей, - стал бы я таким, какой я  есть,
не будь в нашей школе учителя истории Эрнста  Теодоровича  Кригера?  Вот
сейчас, здесь, задайте и вы себе такой вопрос... Я отвечаю на него: нет!
Я мог быть хуже, мог быть лучше, но - другим. А потом я спрашиваю  себя:
как это у него получалось? И ответа не нахожу. Эрнст Теодорович  никогда
не учил нас жить в традиционном смысле этого слова. Он просто был  среди
нас, был с нами, и как-то так само получалось, что мы впитывали  в  себя
все, чем обладал этот человек. Вот такой он имел дар...
   Молодец, Андрей, подумал я. Хоть я тебя и  недолюбливаю,  сегодня  ты
говоришь хорошо. А Елин продолжал:
   - Вся жизнь Кригера  была  отдана  детям.  Да,  я  знаю,  это  звучит
банально. Вернее, гак: звучало бы банально.  Если  бы  Эрнст  Теодорович
умер в своей постели, а не погиб трагически и безвременно. Я  верю,  что
убийца будет найден и понесет наказание. Тогда  наконец  мы  узнаем  всю
правду. Но  даже  сейчас  я  уверен:  смерть  Кригера  не  была  нелепой
случайностью. Его убили потому, что он помешал кому-то. Помешал  потому,
что был честен и благороден, помешал благодаря всем  тем  качествам,  за
которые мы, его ученики, навеки останемся ему признательны. Да, вся  его
жизнь была отдана детям. Всем нам, кого он называл своими детьми. И я не
у дивлюсь, если когда-нибудь мы с вами узнаем, что он и отдал  жизнь  за
кого-то из этих детей. Ведь Эрнсту Теодоровичу Кригеру больше не за кого
было се отдавать...
   Андрей помолчал несколько секунд, опустив голову, а потом  отошел  от
могилы, уступив место дородной даме, то ли учительнице из школы,  то  ли
представителю роно. Она заговорила что-то о трудолюбии Кригера.
   Пробравшись сквозь пястную толпу, я подошел к гробу,  чтобы  положить
цветы. Кругом были почти сплошь молодые  лица.  Ах  как  обрадовался  бы
старик, увидев нас всех вместе! Впрочем, он всегда был реалистом и знал,
наверное, что ему-то как раз этого увидеть не придется.
   Речи кончились. Гроб забили несколькими  символическими  гвоздями,  и
два  молодца,  перепачканные  рыжей  глиной,  не  слишком   торжественно
опустили его в землю.  Через  несколько  минут  здесь  вырос  небольшой,
крепко сбитый сверкающими от постоянного употребления  лопатами  холмик.
Мы укрыли его цветами и, поняв наконец, что больше  ничего  для  Кригера
сделать не можем, потянулись к выходу.
   Быстротечность похоронной процедуры как последнего аккорда насыщенной
многими событиями жизни всегда смущает меня. Но сегодня этого не было. Я
знал,  что   кое-какие   земные   дела   Эрнста   Теодоровича   остались
незавершенными. И уже догадывался, что  доделывать  их  придется  именно
мне.
   В  аллее  я  догнал  Елина.  Мы  сдержанно  поздоровались,  как  того
требовала обстановка. Хотя при других условиях между нами тоже не бывало
особой сердечности. Андрей Елин был в нашем классе первым учеником.  Еще
он был  сыном  членкора,  известного  литературоведа,  автора  множества
специальных и популярных книг. И, как будто  всего  этою  мало,  он  был
также спортсменом и  красавцем.  Сейчас,  конечно,  уже  можно  признать
честно, что поэтому я его и не любил.
   Он пришел к нам в девятом классе, и буквально через неделю всем стало
ясно, какой он блистательный. Вот тогда я и пустил по классу  выражение,
после которого мне назад пути быть не могло. Я сказал: "Елин подружиться
ни с кем не может. Елин может осчастливить своей дружбой". Андрей на мои
насмешки отвечал презрительной холодностью. Со временем это переросло  в
скрытое соперничество, в котором я чаще проигрывал, чем выигрывал. Такое
положение не прибавляло мне любви. Кригер несколько раз пытался  сломать
лед - мы оба были у него любимыми учениками, - но  ему  не  удалось.  Он
переживал, говорил, что мы когда-нибудь об этом пожалеем, и называл наши
отношения "великой несостоявшейся дружбой".
   После школы пути наши разошлись окончательно. Мы виделись  разве  что
на традиционных встречах класса да случайно на улице. От Кригера я знал,
что Андрей всех  удивил:  пошел  не  в  гуманитарии,  как  ожидалось,  а
поступил на геофак в университет, окончил его с красным дипломом и  стал
ездить куда-то на Дальний Восток в геологические партии.  Блистал  он  и
здесь:  разработал  теоретически  новый  способ  поиска  запасов  олова,
подтвердил его на собственной  практике  и  уже  в  двадцать  шесть  лет
защитил кандидатскую. Теперь, я слышал, подбирается к докторской.
   - Андрей, - спросил я, - насчет того, за что убили  Кригера,  у  тебя
есть какие-нибудь мысли или так, общие предположения?
   Он посмотрел на меня искоса. Спросил насмешливо:
   - Хочешь написать судебный очерк?
   Я  почувствовал,  как  во  мне  поднимается  давняя   неприязнь.   Но
сдержался:
   - А почему бы нет? Считай, что я уже собираю  материал.  Так  у  тебя
есть какие-то подозрения?
   Андрей хмыкнул.
   - Подозрения бывают у милиции, - сказал он, не  сбавляя  насмешливого
тона. - Вот у них и поинтересуйся.
   Однако я уже решил сдерживаться.
   Я знал отношение Елина  к  милиции.  Кригер  рассказывал  мне  о  той
истории,  которая  приключилась  с  Андреем,  еще  когда  он  учился   в
университете. Летом в выходной день они с компанией поехали за город, на
пляж. Андрей взялся сходить к ларьку, купить воды и бутербродов. Очередь
была огромная, но он упорно выстоял ее  -  так  же  он  кончал  школу  с
золотой медалью, потом университет  с  красным  дипломом,  находил  свое
олово и писал диссертацию.  В  этом  был  весь  Елин.  Когда  до  окошка
оставалось два человека, какой-то шустрый парень  попытался  влезть,  но
женщина впереди Андрея подняла шум, широкой спиной стала загораживать от
наглеца прилавок. Отстоявшим очередь никогда не понять  тех,  кто  лезет
без очереди. И наоборот. Парень толкнул женщину, сбил с нее очки.
   Через сорок минут Андрея забрали прямо из воды  и  отвели  в  местное
отделение, где уже сидел давешний парень в синяках и с вывихнутой рукой,
охал и злобно обзывал Елина бандитом. У Андрея  были  только  поцарапаны
кулаки, и это, видимо, определило  отношение  к  происшествию  дежурного
лейтенанта. Он сразу стал кричать на Андрея, и тот замкнулся. Надо знать
Елина - Кригер великолепно изобразил мне его состояние в тот момент. Ах,
вот вы как! Я вступился за общественный порядок, защитил  женщину,  унял
хулигана, и теперь меня за это в каталажку,  а  его  домой?  Ну  что  ж,
давайте!  Чувство  оскорбленной  справедливости  молодого  идиота.  Пока
составлялся протокол, он сидел нога на  ногу,  в  гордом  молчании,  как
будто не понимая, что сейчас висят на волоске все его медали, дипломы  и
будущие оловянные диссертации. Да что там - вся жизнь!  Его  вид  должен
был, вероятно, говорить; вы - милиция, вот и ищите истину.
   Через неделю, когда пришла первая повестка с вызовом  к  следователю,
открылся весь кошмар происходящего. Подключился папа - членкор, но  было
поздно. Как считал знакомый адвокат, поздно было уже на следующий  день,
даже тем же вечером. Как найти теперь всех этих покупателей из  очереди,
случайных пляжников,  через  несколько  часов  разъехавшихся  по  домам?
Продавщица, конечно, ничего не видела и не помнит, зато у  потерпевшего,
как именовался отныне парень с  вывихнутой  рукой,  имелся  свидетель  -
пенсионер, стоявший в самом конце длинного хвоста  к  ларьку.  Он  видел
только, как один человек бил другого, и сам явился  в  отделение,  чтобы
исполнить, как он выразился, свой  гражданский  долг.  Машина  следствия
крутилась медленно, но неумолимо. Запоздалым  объяснениям  не  то  чтобы
никто не верил, но ведь и проверить их было невозможно. Попросту говоря,
Андрею грозил солидный срок.
   Случилось  чудо.  Пляжный  художник  по  горячим   следам   изобразил
распоясавшегося хулигана на доске "Не  проходите  мимо!",  и  через  три
недели в милицию пришла женщина в  очках  и  с  широкой  спиной.  Кошмар
кончился, но Елин так ничего, кажется, и не понял.  Вернее,  не  захотел
понять.  Он  ни  за  что  не  желал  хотя  бы  отчасти  объяснять   свои
неприятности  собственным  глупым  упрямством.  Чудо  он  воспринял  как
должное.
   Так вот, он сказал:
   - Подозрения бывают у милиции. У них и поинтересуйся.
   А я решил не заводиться. Потому что вспомнил про эту  историю  и  про
все елинское упрямство. Я спросил:
   - Ладно, а вообще-то ты давно был у старика?
   Андрей снова взглянул на меня искоса и ответил неопределенно:
   - Не так чтоб очень.
   - Он тебе ничего не рассказывал?
   - А что он мне должен был рассказывать?
   И тут я наконец разозлился. Что же ты, скотина упрямая, хочешь все из
меня вытащить, а сам молчок? Не буду  я  ничего  тебе  говорить  ни  про
Латынина, ни про пистолет в конфетной коробке. С какой стати?
   - Да так, ничего, - сказал я.  Мы  уже  подошли  к  выходу.  -  Бывай
здоров.
   И я пошел от него прочь, спиной чувствуя, что  он  почему-то  остался
стоять на месте и смотрит мне  вслед.  Только  выйдя  на  площадь  перед
воротами, я обернулся. Елин больше не смотрел на меня, он садился в свою
синюю  "Волгу"  -   папин   подарок   блестящему   молодому   кандидату.
"Когда-нибудь вы об этом пожалеете", - говорил Кригер ему и мне. Стоя на
маленькой площади у ворот кладбища и глядя на отъезжающего Елина,  я  не
мог знать, что это время  уже  стремительно  приближается.  Под  руку  с
дородным представителем роно  шла  Светлана  Николаевна.  Я  помахал  ей
рукой:
   - Подвезти?
   - Спасибо, - сказала она, - автобус идет прямо к школе. В толпе ребят
я заметил Дину. Она, кажется, не хотела показывать, что мы знакомы.
   - А меня не подвезете? - спросил за моей спиной звонкий голос.
   Я повернулся вокруг своей оси и увидел женщину-фотокора.
   - Здравствуйте! - Это  получилось  у  меня  скорее  восклицание,  чем
приветствие. - Какими судьбами?
   - Что люди делают на кладбище? Хоронят своих старых учителей.
   Она грустно улыбнулась. Я открыл дверцу машины:
   - Садитесь. Конечно, подвезу. А я вас что-то не припомню.
   - Немудрено, - сказала она. - Хотя я вас помню очень хорошо. Когда мы
учились в четвертом классе, десятиклассник  Игорь  Максимов  был  у  нас
вожатым. Только тогда он говорил нам "ты"...
   Я рассмеялся:
   - Так это ваш класс взял Кригер после нас?
   - Наш, - вздохнула она. - Бедный Эрнст Теодорович!
   Ее звали Лика Кривошеина.
   Не знаю почему, но я по дороге рассказал ей все.
   Она слушала внимательно, только иногда задавая кое-какие  вопросы.  И
тут мне пришла в голову замечательная мысль. Я остановился у  ближайшего
автомата.
   - Скажи, - спросил я Лику, - время у тебя сейчас есть?
   - Сколько угодно, - ответила она. - А в чем дело?
   - А в том, - сказал я, - что тогда мы сейчас поедем справлять поминки
по Кригеру.
   Я набрал номер Феликса в конторе:
   - Занят?
   - Собираюсь сматываться, - ответил он.
   - Спускайся вниз, сейчас мы подъедем, -  сказал  я.  -  Через  десять
минут.
   - Кто "мы"? - спросил недоуменно Феликс, но я положил трубку.
   Ровно через десять минут я подъехал к редакции и увидел Феликса с его
неизменным репортерским саквояжем через плечо.
   - Странная у вас компания, - пробормотал  он,  усаживаясь  на  заднее
сиденье.
   - А что, не нравится? - весело спросила его Лика, поворачиваясь.
   Феликс фыркнул.
   - Спокойно, дети мои, - сказал я. - Не ссорьтесь. Потому  что  сейчас
все будет зависеть от нашей четкости и слаженных действий.
   И тут я изложил им свой план.
 
12 
 
   На этот раз  перед  входом  в  пивной  бар  уже  клубилась  небольшая
очередь. На дверях висела фундаментальная табличка "Свободных мест нет",
мой друг швейцар гоголем прохаживался за стеклом, высматривая добычу.  Я
приветливо сделал ему ручкой, и он тут же ринулся открывать.
   - У них заказано, - прорычал он, пропуская нас внутрь.  Мы  поднялись
на второй этаж.
   - Свободных мест есть, - констатировал Феликс. Невозможно понять  это
свойство нашего сервиса.
   - Нам туда, - сказал я, показывая в ту часть зала, где в этот  момент
высокий рыжий официант как раз заканчивал протирать пустой стол.
   - Здрасте! - кокетливо сказала ему Лика, плюхаясь на стул  и  с  ходу
задирая ногу на ногу, - Мы желаем пить и веселиться. Что подают в  вашем
богоугодном заведении?
   Горелов осклабился. Я удивился, увидев, что у него даже  зубы  рыжие.
Похоже, не в пример Феликсу, наша компания ему нравилась.
   - Значит, так, - сказал он, принимая стойку. - Шашлык  по-карски,  на
ребрышках, люля. Из закусок - ассорти рыбное, ассорти мясное,  салатики,
хлебцы, горошек моченый. Если желаете, есть лангусты.
   Я небрежно махнул рукой:
   - Давайте три по-карски, закуски  всякой  разной  на  ваш  вкус.  Для
начала по паре пива...
   Он уже повернулся, чтобы уходить, но я удержал его.
   - Минуточку, - сказал я, понизив голос, и  особенным  образом  глянул
ему в глаза:
   - Еще три чистых стаканчика, ладно?
   Он снова тускло блеснул своими зубами, понимающе кивнул и исчез.
   - Иди, Феликс, - сказал я. - И постарайся, чтоб никто не видел.
   Громов подхватил свой сак, ушел и вскоре вернулся.
   - Порядок, - проворчал он, - если не считать, что  на  меня  пялилось
человек десять, пока я занимался этими глупостями.
   - О черт, - скривился я, - предупреждал ведь тебя!
   - Ну и шел бы тогда сам! - рассердился Феликс. - А еще лучше, раз  ты
такой умный, сделал бы все заранее. Тут, между прочим, люди пиво пьют, а
тебе, видишь, надо, чтобы в туалете никого не было.
   - Мальчики, - сказала  Лика,  -  по-моему,  вы  что-то  заигрались  в
детективов.  Посмотрите  кругом  -  всем  плевать  на  нас   с   высокой
колокольни!
   - Ладно, - махнул Я рукой. - Глядишь, проскочит, действительно. Давай
ее сюда.
   Феликс достал  из  сумки  бутылку.  Обычно  она  валялась  у  меня  в
багажнике, я хранил в ней дистиллированную воду для аккумулятора, у  нее
было  горлышко  с  завинчивающейся  пробкой.  Что   ценно   -   наклейка
"Пшеничная" сохранилась до сих пор. Сейчас  Феликс  налил  туда  обычной
воды из-под крана, и вся хитрость заключалась в том, что наш официант не
должен был об этом догадываться.
   Он примчался буквально через несколько  минут  и  мгновенно  заставил
стол кружками, тарелками, блюдами с закуской. Не забыл и про стаканчики.
Я немедленно стал разливать.
   - Лей побольше, - ворчал Феликс.
   - Мне хватит пока, - нежно  прощебетала  Лика,  когда  перевалило  за
полстакана.
   Горелов крутился вокруг нас, раскладывая приборы, и бормотал:
   - Поаккуратней, ребята, поаккуратней, не дай Бог, метр увидит...
   - Ничего, - успокоил я его, - мы ее счас  обратно  в  сумочку...  Ну,
будем здоровы!
   Себе я налил почти под завязку.
   Как выразилась потом Лика, каждый  выпил,  актерствуя  в  меру  своей
испорченности. Феликс, например, крякнул и смачно заметил:
   - Хорошо идет! Как вода.
   - Приятного аппетита, - пожелал нам Горелов, подхватил свои подносы и
испарился.
   Мы взялись за еду. Громов ухаживал за Ликой.
   - Ешьте, товарищ стажер, не беспокойтесь, это настоящее...
   - Феликс, - сказал я, - налегай на пиво. Я за рулем, так что  минимум
пять кружек тебе, одну Лике.
   - Понятно, - вздохнул он и оглядел стол. - Боюсь, Завражный  тебе  не
оплатит таких расходов на сбор материала.
   - Черт с ним, - ответил я. - Тут дело пошло на принцип.
   Слушайте меня внимательно: через несколько минут  мы  с  вами  должны
здорово начать пьянеть. Помните, главное - не переигрывать. Лика, считай
внимательно все, что он приносит.
   Они  сыграли  великолепно.  Феликсу  для  этого   много   усилий   не
потребовалось: выпив несколько кружек, он действительно  слегка  окосел.
Но Лика подыгрывала ему прекрасно. Он бормотал какие-то  шутки  -  когда
удачно, когда нет, но она в любом  случае  заливалась  чересчур  громким
смехом, откидываясь на спинку стула. Я дождался момента,  когда  Горелов
будет пробегать рядом, и уронил на пол со стола тарелку, которая хоть  и
не разбилась, но шуму наделала.
   "Вторую" мы разлили опять при официанте, когда он принес шашлыки.  Ее
заправила водой Лика в дамском туалете и принесла в своей сумочке.  Рука
у Феликса, наполнявшего стаканы, была очень убедительно нетвердой.
   Через два часа я решил,  что  момент  настал.  Дождавшись  очередного
появления Горелова в зале, я махнул ему. Он подошел.
   - Кофе, мороженое и счет, - пробурчал Феликс.
   - Посчитай нам, дорогушам - сказал я ласково и даже показал  рукой  в
воздухе, как именно нам  надо  посчитать.  -  Только  быстро,  а  то  мы
торопимся...
   Горелов вынул из кармана форменной куртки блокнот и карандаш.  Я  изо
всех сил старался даже не глядеть  на  него,  но  все-таки  краем  глаза
видел, что карандаш порхает, как ласточка перед дождем.
   - Двадцать восемь сорок девять, - сообщил он.
   - Угу, - сказал я как можно равнодушнее и вроде бы полез в карман  за
деньгами. Но остановился и спросил, прищурившись с хитрецой:
   - А не врешь? Ну-ка, покажь, чего у тебя там написано?
   Горелов улыбнулся моей пьяной подозрительности и поднес к моим глазам
счет, где в графе "Итого" стояли, разумеется, цифры 28 и 49.
   - Нормально? - спросил он весело.
   - Нормально, - ответил я, отрывая листок с нашим счетом от  блокнота.
- Иди погуляй пока.
   Несколько секунд он  еще  стоял  у  меня  за  спиной,  не  зная,  как
реагировать на мою наглость, по так, видимо, ничего не решил и отошел  в
сторону. Я отметил, что он не убрался на кухню, как обычно, а остался  у
стены, внимательно за  нами  наблюдая.  Мы  все  втроем  склонились  над
счетом.
   - Ассорти рыбных было два, - быстро сказала Лика, - а не три.
   - Горошек по тридцать четыре копейки четыре  порции  никак  не  может
быть два тридцать шесть, - подсчитал Феликс. - И вот тут еще...
   Я же занимался главным: проверкой готового результата.
   - Все, ребята, - сказал я, - вот вам ключи  от  машины,  идите  вниз.
Дальше я сам.
   Они ушли. Горелов проводил их глазами и неуверенно двинулся ко мне.
   - Садись, - сказал я ему. - Поговорим.
 
13 
 
   Итак, в прихожей квартиры Латыниных у меня зародилась некая мысль.  А
когда хозяйка, женщина в бигуди, похожая на медузу Горгону, провела меня
в гостиную, мысль моя обрела окончательную форму. Ибо квартира эта  была
скорее похожа на музей.
   - Слушаю вас, - сказала Елена Сергеевна, а я все не мог оторваться от
потрясающих бронзовых часов с амурами, психеями, панами и еще бог  знает
чем.  Даже  мне,  профану,  было  понятно,  что  они  страшно  старые  и
поразительно тонкой художественной работы.
   Проследив  за   моим   взглядом,   Елена   Сергеевна   снисходительно
улыбнулась:
   - Виктор Васильевич всю жизнь собирает антиквариат, это  его  главная
страсть. Он ведь чтец, ему часто приходится разъезжать с  концертами  по
разным городам, и всюду он что-нибудь отыскивает. Правда, сейчас с  этим
стало так трудно... По-моему, у чтецов это профессиональная болезнь.  Вы
знаете,   наверное,   Смирнов-Сокольский   собирал   книги,   а   Виктор
Васильевич...
   Она обвела комнату рукой.
   - Вот эти  часы,  на  которые  вы  обратили  внимание,  по  некоторым
сведениям, принадлежали самому Наполеону, их якобы отбили  у  арьергарда
наполеоновской армии платовские казаки в двенадцатом году. Но я не верю!
Про всякую приличную вещь говорят, что она была никак не меньше,  чем  у
Наполеона, Павла или Людовика. Виктор Васильевич купил их лет пятнадцать
назад у какого-то забулдыги в Костроме, отмыл,  подреставрировал...  Да,
так мы отвлеклись. Вы говорите, ч