т
не общалась, но про которого слышала, что он получил квартиру  где-то  в
этом районе.
   Приехав к Феликсу, она сразу стала звонить разным  общим  знакомым  и
добыла его телефон. Позвонила ему  и  все  выяснила  про  того  парня  с
пакетом!
   Я чувствовал, что их обоих прямо распирает от гордости за проделанную
работу.
   -  Молодцы,  -  сказал  я.  -  От  лица  командования  выношу   обоим
благодарность. Как только смогу, пожму руки.
   - Даме мог бы и поцеловать, - заметила Лика.
   - В данном случае ты не дама, а  боевой  соратник,  -  ответил  я.  -
Продолжайте!
   Его   зовут   Валентин.   Фамилия   -   Корсунский.    Он    какой-то
полупрофессиональный, полусамодеятельный  художник.  Живет  один.  Летом
разъезжает по дальним районам на Севере и в  средней  полосе,  предлагая
местному  населению  свои  услуги  по  оформлению  стендов,  плакатов  и
лозунгов. Но главное, кажется, не в этом. Вот  уже  много  лет  из  этих
поездок он привозит целые мешки  с  разной  древней  утварью:  прялками,
самоварами. И иконами. Зимой он  большей  частью  сидит  дома  как  сыч.
Говорят, рисует что-то, занимается реставрацией. Живет, видимо,  на  то,
что кое-чем из того, что привозит, подторговывает.
   К себе в квартиру никого пускать не любит. Но Ликин  приятель  как-то
побывал там - помогал Корсупскому затаскивать  вещи.  Приятель  говорит,
что в квартире целый склад. Иконы висят на стенах, лежат на столе и даже
на полу. Он в них не понимает, но есть, кажется, очень старые.
   Вообще же Корсунский мужик неплохой, но немножко чокнутый.
   Всё.
   Ни у кого из нас не было сомнений, что здесь готовится ограбление.
   - Надо бы его предупредить, - сказал я.
   - Уже, - ответила Лика.  -  Я  попросила  Геру  подняться  к  нему  и
намекнуть, чтоб в ближайшие дни был поосторожней. Сказать, что, дескать,
вокруг   его   квартиры   вертелись   какие-то   подозрительные    типы,
расспрашивали про него. Между прочим, это почти все правда.
   - А Гере ты что объяснила?
   - Да ничего! -  беспечно  махнула  она  рукой.  -  Мы  с  ним  старые
знакомые. Сказала: по агентурным данным.
   Феликс настоял, чтобы сегодня на диване спал  я.  Он  ушел  провожать
Лику, а я лежал и думал. Мне было над чем поразмыслить.
   Например, что они искали у меня в карманах?
   Или: почему кожаный крикнул громиле "полегче"?
   И наконец, откуда им известно, что я живу у Феликса?
 
19 
 
   За завтраком у меня, наверное, был очень неважный вид - сужу по тому,
как участливо ухаживал за  мной  Феликс,  подливая  мне  кофе  и  готовя
бутерброды. Я плохо спал ночь. Все тело болело так, будто  я  побывал  в
барабане стиральной машины. Меня мучили  кошмары,  и  к  утру  появилось
ощущение, что после этой стирки тело мое еще слегка  отжали.  Короче,  я
был совершенно разбит, и мне не хотелось даже думать  о  том,  что  надо
куда-то выбираться.  Я  и  не  думал.  Я  просто  знал,  что  выбираться
придется.
   Молча поев, я закурил первую  сигарету,  а  Феликс  взялся  за  мытье
посуды. Вдруг он сказал без всякой связи:
   - Они искали твой блокнот.
   Я автоматически кивнул и  только  потом  сообразил,  что  мы  с  ним,
оказывается,  все  утро  думаем  об  одном  и  том  же  и  в  одинаковом
направлении. Да, пожалуй, так. У них не прошел номер  использовать  меня
по части таскания каштанов из огня, и они не знали, нашел я в тот  вечер
Латынина или нет. А знать, видимо, очень хотелось.  И  они  решились  на
такую крайнюю меру.
   Ох как же он им нужен, этот Саша Латынин! Я понимал, что  тут  прямая
зависимость: чем больше он нужен им, тем больше он нужен мне.
   Догадывался я и о том, почему кожаный крикнул "полегче". Я  попытался
поставить себя на их место. Даже получив блокнот, они  не  могли  твердо
рассчитывать, что там будут какие-нибудь указания, где искать  парнишку.
А вдруг корреспондент его еще не нашел? Они ведь  не  знают  (во  всяком
случае, я на это надеялся), что открыты. Значит, пока я им нужен  все  в
том же качестве - подсадной утки. А подсадная утка должна быть живой  и,
желательно, не  слишком  покалеченной,  чтобы  выполнять  свою  функцию.
Имитация обычного ограбления в этом смысле их устраивала. Я сам оказался
виноват, испортив им весь сценарий. Сильно  я,  наверное,  треснул  того
здоровяка, что он так озверел!
   И только на единственный вопрос не было ответа:  как  они  узнали,  в
каком именно из всех московских подъездов надо меня ждать?
   - Ты поедешь со мной? - спросил я Феликса.
   - Поеду, - ответил он. - Буду следить, чтобы тебя  ветром  не  сдуло.
Хотя вся эта история мне теперь уже совсем не нравится. Надо бы привлечь
твоего Сухова.
   - Где его возьмешь? Сегодня суббота.
   - Ну есть же у них там какой-нибудь дежурный!
   - Давай ему позвоним, - согласился я. - Давай я ему скажу: меня вчера
в подъезде побили хулиганы, а сегодня я  еду  на  встречу  с  мальчиком,
который  убежал  из  дому.  Обеспечьте  мне,  пожалуйста,  охрану:   два
броневика и взвод автоматчиков.
   - Во всяком случае, он может  помочь  тебе  связаться  с  Суховым,  -
резонно заметил Феликс.
   - Все верно, - сказал я, вставая,  -  кроме  одного:  время  половина
двенадцатого. Вот найдем Латынина, тогда и будем звонить.
   Однако едва мы выехали из двора на улицу, я  увидел  в  зеркало,  как
двумя домами сзади от тротуара отваливает зеленью фургончик...
   - Вот это номер. Что будем делать? - спросил я Феликса.
   Он понимал ситуацию не хуже меня. До встречи блондина с  Латыниным  -
чуть больше двадцати минут. Если мы опоздаем, они могут уйти и последняя
ниточка оборвется. А если мы притащим за собой этих... Я не знал, как  в
этом случае повернутся события, но  экспериментировать,  особенно  после
вчерашнего, мне не хотелось.
   От злости на самого себя у меня даже задрожали руки. Идиот, не  я  ли
сам сегодня утром рассуждал о том, что они продолжают надеяться,  что  я
выведу их  на  мальчишку?  Какого  ж  черта  я  забыл  о  такой  простой
возможности! Нет, правильно говорили мне и Сухов, и Феликс: нечего лезть
не в свое дело!
   -  Успокойся,  -  видя  мое  состояние,  Феликс   старался   говорить
рассудительно. - Ничего страшного пока не случилось. В крайнем случае ты
потеряешь преимущество: они поймут, что  ты  про  них  знаешь.  Попробуй
оторваться.
   Я криво усмехнулся:
   - Думаешь, это так просто? Да еще за оставшееся время...
   - Но попробовать-то можно!
   И я стал пробовать.
   Как назло, машин по случаю субботы было немного.  С  другой  стороны,
это давало свободу для маневра. Феликс живет  на  улице  Гарибальди,  и,
вырвавшись  на  простор  Ленинского  проспекта,  я  для   начала   решил
предложить седому игру, хорошо известную  любому  водителю  в  Москве  и
весьма не любимую инспекторами ГАИ: своеобразные "пятнашки".
   В этой игре, которая на самом деле не игра вовсе, а  просто  один  из
способов ускоренного передвижения по городу, прежде всего важна  хорошая
реакция. Суть заключается в том,  что  общий  поток  машин  движется  по
магистрали примерно с одной скоростью - чуть медленнее в правых рядах  и
быстрее в левых, но в целом почти равномерно. Тот же,  кто  хочет  ехать
скорее,  должен  лавировать  между  автомобилями,  все  время   тормозя,
ускоряясь, перестраиваясь из ряда в ряд и выискивая просветы.  При  этом
нельзя забывать постоянно и точно оценивать дорожную обстановку:  сейчас
этот троллейбус тронется от остановки, вон  та  "Волга"  не  выдержит  и
пойдет на обгон грузовика, а впереди знак разворота,  так  что  в  левом
ряду делать нечего, там возникнет небольшой затор - и так далее. Занятие
нелегкое, да еще и опасное.
   - Часы над входом в магазин "Электроника" показывали 11.39.
   - Пристегнись, - сказал я Феликсу. И ринулся в самую гущу.
   На моей стороне был эффект  неожиданности:  в  первые  секунды  седой
резко отстал. Но очень скоро он показал,  что  не  хуже  меня  знаком  с
правилами этой игры.
   Чуть не врезавшись в "РАФик" и подрезав нос дипломатической "Вольво",
водитель которой возмущенно замигал мне фарами, я вырвался в левый  ряд.
Стрелка спидометра скакнула к 90. Но седой с риском для жизни  проскочил
в щель между троллейбусом и бортиком тротуара, резко обогнул еще кого-то
и по правому флангу мгновенно настиг  меня.  Я  сбавил  скорость,  чтобы
усыпить  его  бдительность,  а  увидев  впереди  мигающий  зеленый  глаз
светофора, стал откровенно тормозить. Он тоже стал  останавливаться,  но
тут, когда уже зажегся  желтый,  я  рванул  вперед  так,  что  двигатель
взревел от напряга, и понесся на красный свет.
   В этот момент мне было, откровенно говоря, не до того, чтобы смотреть
за седым. Я молился об одном: чтобы рядом не  оказалось  постового.  Вот
тогда я точно опоздал бы на площадь Маяковского к двенадцати.
   Постового не было. Зато вслед  за  мной  ехала  единственная  машина:
зеленые "Жигули" - фургон. Я понял, что никакое нарушение правил  седому
не помеха. А он, кажется, понял, что прятаться больше незачем.
   На часах было 11.42.
   - Что будешь делать? - спросил Феликс.
   - Пробовать, - ответил я.
   На Октябрьской площади я собирался поначалу ехать в левом  ряду,  как
бы по направлению к улице Димитрова, а потом резко, нарочно не показывая
сигнала поворота, скакнуть вправо. Но он  терся  теперь,  не  скрываясь,
буквально за моей спиной, в каких-нибудь десяти метрах, и я  понял,  что
это бесполезно. Поэтому я спокойно  повернул  к  туннелю  на  кольцевую.
Спокойно - значит без визга тормозов.  Внутри  у  меня  все  дрожало  от
возбуждения.
   Тормоза у меня завизжали, когда на выезде из туннеля  перед  Крымским
мостом моя машина буквально под углом  в  девяносто  градусов  крутанула
вправо, еще раз вправо и понеслась в обратном направлении. Руль чуть  не
вырвался у меня из рук, и я сжал его  что  было  мочи  мокрыми  от  пота
пальцами.
   Я очень рассчитывал, что седой проскочит  поворот,  а  идущие  следом
машины не дадут ему быстро вернуться назад. Но он не проскочил.  Похоже,
он был водителем высокого класса. Гораздо лучше меня, потому  что  я  бы
точно проскочил. А это  означает,  что  мне  вряд  ли  удастся  от  него
оторваться. Я развернулся и снова выехал на Садовое кольцо. 11.48.
   От отчаяния у меня свело зубы и сдавило затылок. Я почувствовал,  что
теряю над собой контроль: мелькнула мысль взять зеленый фургон на таран.
   - Спокойно, спокойнее, - монотонным голосом  повторял  Феликс.  -  Ты
должен что-нибудь придумать.
   И я, кажется, придумал.
   Перед Смоленской площадью я перестроился в левый крайний ряд и поехал
неторопливо,  поглядывая  на  виднеющийся  вдали  светофор.  Там   горел
зеленый, а мне нужен был красный.
   Я рассчитал довольно точно.  Когда  поток  остановился,  от  меня  до
перекрестка оказалось не больше тридцати метров. Седой стоял  в  том  же
ряду через одну машину от меня. 11.50.
   Открылось движение слева, от Киевского вокзала. Это  надолго,  минуты
на полторы. Я вышел из машины и стал протирать ветровое  стекло.  Потом,
демонстрируя свою неторопливость, сел обратно. Зажегся желтый.
   - Феликс, держись, - сказал я сквозь зубы.
   И в тот момент, когда вся встречная армада машин тронулась  с  места,
даже чуть-чуть позже, когда  передние  проехали  первые  метры,  набирая
скорость, я, скрипя покрышками, через осевую вылетел в обратную  сторону
прямо перед их носом. Что они обо мне говорили, я догадываюсь.  Мысленно
прошу у них всех прощения. Если бы рядом оказался гаишник,  он  даже  не
стал бы мне делать "дырку" - просто отобрал бы права, а я  сам  протянул
бы их ему. Седой даже не успел рыпнуться. Наконец-то  мы  с  Александром
Васильевичем Стариковым ехали в разные стороны. 11.53.
   В последний момент  проскочив  светофор  на  Зубовской,  я  стремглав
вылетел к набережной и повернул влево. Феликс молчал, понимая видно, что
сейчас мне лучше не говорить  ничего  под  руку.  У  поворота  к  Манежу
пришлось потерять на стрелке целую минуту. 11.58.
   Дальше я считал уже секунды.
   Разворот у Большого театра. 12.00.
   Улица Горького. 12.01.
   Площадь Пушкина. 12.03.
   Площадь Маяковского. 12.04.
   Я свернул налево и резко затормозил около касс  кинотеатра  "Москва".
12.05. Блондина возле памятника Маяковскому не было.
   - А  это  не  они?  -  спросил  Феликс,  показывая  на  двух  парней,
неторопливо переходящих площадь. У одного из них в руках была спортивная
сумка.
   - Похоже, - сказал я.
   Вслед за ними мы прошли вдоль Театра сатиры и свернули в сквер  перед
входом в Театр Моссовета. Здесь они  нашли  свободную  лавочку  и  сели,
разговаривая. Тот, что с сумкой, расстегнул ее и  достал  большую  белую
коробку. Мы постепенно приближались прогулочным шагом.  Уже  можно  было
различить на коробке надпись "Sony".
   "Сонька!" - вспомнил я.
   Блондин вытащил из коробки магнитофон. Мы уселись через  две  лавочки
от них.
   - Дай сигарету, - попросил я  Феликса.  Только  тут  я  заметил,  как
трясутся у меня руки. Да, в таких гонках мне не приходилось  участвовать
ни разу в жизни. И больше не дай Бог.
   До  нас  донеслась  музыка   -   покупатель   пробовал   товар.   Они
разговаривали еще минут пять - семь, а потом блондин поднялся и пошел  к
выходу. Латынин остался, укладывая коробку обратно в сумку.  Мы  поняли,
что сделка не состоялась.
   Наконец он тоже встал. Я почему-то представлял его  себе  иначе.  Это
был среднего роста, худой, прыщеватый юноша с не  слишком  выразительным
лицом. Боже мой, и это  из-за  него  в  последние  пять  дней  произошло
столько всяких событий! Мы двинулись ему навстречу.
   - Ну здравствуй, Саша!
   Он посмотрел на меня удивленно:
   - Я не Саша...
   - Простите, ваша фамилия Латынин? - спросил я,  все  еще  по  инерции
улыбаясь.
   - Нет, - ответил он. - Моя фамилия Жильцов.
   Пять минут спустя мы уже знали, что  вчера  утром,  покидая  квартиру
Жильцовых, Латынин попросил друга вместо себя встретиться с блондином и,
если тот купи! магнитофон, деньги положить на книжку. Латынин собирается
уехать куда-то из  Москвы  и,  когда  устроится,  даст  знать,  куда  их
переслать.
   Ну что ж, рассуждал я по дороге в редакцию, куда Феликсу надо было по
делам, винить мне себя не за что. Да, я кинул  на  стол  свой  козырь  в
расчете выйти победителем. Но, как в детской игре "пьяница", моего  туза
прихлопнула шестерка - случайность, которую предвидеть невозможно.
   Плохо было другое. У меня больше не было ни малейшего  представления,
где  искать  Латынина,  но  Марат,  Стариков  и  компания  об  этом   не
догадывались. Зато теперь они знали, что живец из меня никудышный.
   Я перестал быть для них надеждой. Хуже: я стал помехой. И должен  был
делать из этого соответствующие выводы.
 
20 
 
   Справедливости ради надо сказать, что мои встречи с матерью Жильцова,
а потом и с ним самим не были такой уж пустой  тратой  времени.  Они  не
дали мне ничего для поисков Саши Латынина, зато я узнал кое-что о нем  и
его семье. И если вспомнить, что, по справедливому замечанию Сухова, моя
работа заключается все-таки главным образом не  в  ловле  жуликов,  а  в
написании очерков, эта информация о моем герое была мне, конечно, весьма
полезна.
   Двадцать лет назад на филфаке университета не было,  наверное,  более
закадычных подруг, чем Рита Жильцова и Надя Латынина. То есть раньше,  в
самом начале учебы, у них были другие фамилии, но обе очень рано и почти
одновременно выскочили замуж, потом так же синхронно произвели  на  свет
мальчиков, которых смеха ради назвали: латынинского  -  Сашей,  в  честь
Александра    Степановича     Жильцова,     преуспевающего     кандидата
физико-математических наук, а жильцовского - Витей, в  честь  восходящей
звезды эстрады, молодого, подающего надежды  чтеца  Виктора  Васильевича
Латынина.
   Мужья были снисходительны к веселым характерам жен, дружили  семьями,
тем более что жили в то время неподалеку, а маленькие дети  обязывали  к
определенному, одинаковому режиму. Они подкидывали друг другу мальчишек,
когда одна пара собиралась в театр или в кино,  снимали  летом  дачу  на
двоих, вместе ездили отдыхать. Вечерами, сойдясь у  кого-нибудь  дома  и
уложив детей спать, женщины чесали языки на кухне, а мужчины садились за
шахматы. У них это называлось "полисемейная идиллия".
   Она начала рушиться с того, что подающий надежды Виктор Латынин  стал
все чаще манкировать, так сказать, полисемейными обязанностями, ссылаясь
на поздние репетиции. А вскоре поломалась окончательно,  потому  что  на
сцене появилась, по словам Жильцовой, "эта Лена".  Причем  в  буквальном
смысле:  она  объявляла  номера  на  концертах,  в  которых   участвовал
Латынин-папа. Латынину-сыну в то время было пять.
   Много воды утекло с тех пор. Александр Степанович стал доктором наук.
Виктор  Васильевич   -   известным   чтецом   и   владельцем   коллекции
антиквариата. Рита превратилась в Маргариту Ефимовну. И только Надя  так
и  осталась  Надей.  Однажды  вечером  она  отвела  маленького  Сашу   к
Жильцовым, а сама вернулась домой, поставила перед собой портрет мужа  и
свела счеты с жизнью - отравилась.
   Можно ли винить во всем Виктора  Латынина?  Тысячи  мужчин  оставляют
своих жен,  бывает,  и  жены  бросают  мужей.  Следствие  по  делу  было
прекращено. Но Маргарита Ефимовна упрямо повторяет:
   - Этот человек убил Наденьку.
   Вот почему во всем, что она рассказывала  мне  о  дальнейшей  истории
семьи Латыниных, я старался отфильтровать безусловные факты от налета ее
очень личностных и неприязненных оценок.
   Следующие пять лет своей жизни Саша Латынин прожил  у  бабушки.  Отец
так и не решился войти с  новой  хозяйкой  в  дом,  где  таким  страшным
образом закончилась его прежняя счастливая семейная жизнь. Снимал где-то
квартиру, а свою (и это  обстоятельство  особенно  ядовито  подчеркивала
Жильцова)  не  преминул  сдать.  Никакой  тонкости   или   щепетильности
Маргарита  Ефимовна  в  этом   не   усматривала,   только   суеверие   и
меркантильный расчет. Но  я  уже  заметил,  что  все  ее  ярлыки  грешат
однобоким максимализмом: за весь час я  не  услышал  от  нее  ни  одного
доброго слова о Латынине-старшем. Просто диву даешься, как они  с  мужем
могли дружить домами с таким человеком в течение долгих лет.
   Потом появилась эта квартира в кригеровском доме, и он забрал ребенка
к себе. Несмотря на все гуманные намеки Маргариты Ефимовны, я понял, что
"эта Лена" не оказалась для  мальчика  злой  мачехой.  Скорее  наоборот,
очень скоро он почувствовал свою  некую  безнаказанность.  Саша  еще  не
ведал ее истинной причины, но безошибочным чутьем ребенка понял и принял
как данность. Взрослые терпели от него многое, и,  чем  больше  терпели,
тем больше предстояло им терпеть в будущем. И с каждым годом  оставалось
все меньше надежд выправить положение.
   Маргарита Ефимовна саркастически сообщила мне, что папа выбрал  самый
беспроигрышный из вариантов общения  с  сыном.  Беспроигрышный  вариант,
который, уж  поверьте  ее  опыту,  всегда  в  конце  концов  приводит  к
проигрышу. Мальчик ни в чем не знал отказа. У него было столько  джинсов
и курток, сколько и не снилось Вите Жильцову, хотя и  у  него  родители,
слава Богу, не нищие. У него были магнитофоны,  велосипеды,  байдарки  и
киноаппараты. В возрасте, когда для школьника  воскресный  рубль  должен
быть праздником, у Саши в карманах водились купюры, каких за  пять  дней
до получки не увидишь в кошельке иного взрослого.
   Все это отец мог, по словам Жильцовой, легко себе позволить,  и  дело
тут было не  в  постоянно  возрастающих  концертных  ставках  известного
чтеца.  Оказывается,  Маргарита  Ефимовна   продолжала   исподволь,   но
внимательно следить за жизнью семьи Латыниных - через общих знакомых, по
Сашиным простодушным рассказам.
   Виктор Васильевич богател  прямо-таки  сказочным  образом.  Начал  он
действительно с того,  что  в  постоянных  своих  гастрольных