а, средство и цель. И чудилось... Очень
отчетливо, ясно чудилось Ване, что скоро, очень скоро, вот-вот начнется  для
него какая-то иная, новая, незнакомая жизнь.
     Солнышко  пробилось  на минуту сквозь клочья сизого  ядовитого  дыма  и
пыли.  Слегка  ослепило  его. Коснулось чистой, не замаранной  кровью  щеки.
Припекло. Согрело ее. И Ваня впервые за все эти последние, казалось, многие-
многие  беспокойные и бессонные ночи и дни, несмотря на  точившую  боль,  на
страдания, вдруг беззаботно и счастливо откинулся спиной на прогретую землю.
Прижмурился сладостно. Вздрогнул. Застыл. И впервые вдруг плевать ему  стало
на  все. Лишь бы лежать вот так и лежать. Хотя бы даже вот так: рядом со все
яростнее разгоравшимся боем, на склоне воронки, в крови. Но только б лежать.
Не рисковать, не стрелять и чтобы в тебя не стреляли.
     "Господи,--  подумал  он,-- неужели мне еще жить?  И  солнце  видеть,   и
небо...   Когда-нибудь снова  море увижу и лес... И брата, и мать, и сестру.
И  отца.  Неужели опять!-- не верилось Ване.-- Пока подлечат, пошлют  снова  в
бой,  глядишь,  и второй фронт откроют. Станет полегче. А до  того  отдохну,
отосплюсь.   Снова книгу в руки возьму. Буду читать. Ночами, а  буду...  Как
прежде...  Спинозу, Бальзака, Стендаля... Толстого и Горького... И  сколько,
сколько  еще!..  И  кино насмотрюсь И спокойно, вдосталь поем.  Может  быть,
даже... Неужели и это? Конечно! Как же иначе? Обязательно выкупаюсь с  мылом
b  горячей  воде.  С мочалкой! Полотенце конечно, дадут. И  в  настоящую,  с
простыней, с одеялом, с подушкой  постель.  Неужто?  Не  верится даже.  Но в
госпиталях... Кто был уже ранен... Так, говорят".
     Внизу, на дне воронки, послышался стон.
     "Да    это    же   он,   инженер,-- очнулся   вдруг   Ваня. Увидел,  что
пузыри  изо рта и носа у него обильней пошли и красней. Вскинулся,  скатился
со  склона  воронки  на  дно,  склонился над  Голоколосским.  Тот  задыхался
метался, дрожал.  И что-то шептал.-- Что же  делать господи, что?-- растерялся
еще   больше  перепугавшийся  Ваня.--  Нельзя  больше  ждать.   Чем-то   надо
помочь".  Подумал, что хорошо бы сестру разыскать, санитаров. Да где  сейчас
тут разыщешь?
     Но  все  же  полез  из воронки наверх. Высунул голову.  Услышал  сквозь
стрельбу и разрывы сзади себя голос. Обернулся.
     Тугим плотным ядром в сапогах, в черных брюках, заправленных в них, и в
бушлатах  нараспашку, под ними -- тельняшки, шагали матросы.  Дошла,  значит,
очередь  и  до  них. Значит, плохи здесь наши дела, вовсю, видать,  наседают
немцы,  раз  и матросов уже... У каждого автомат, диски на поясах,  гранаты,
ножи.  Бескозырки под подбородками повязаны лентами. Эти на  все  готовы.  И
врукопашную, если надо, пойдут.
     Крепко идут моряки, широко -- за своим командиром: поджарым, костистым и
собранным.  Единственным в кителе и капитанской фуражке. И с  револьвером  --
уже  наготове, в руке. Как и все, молодой, но с бородкой, с бачками, с усами
и  со  шрамом на открытом, загорелом лице -- от носа к брови (его и  пытался,
наверное, прятать, не брился).
     --  Держись!-- крикнул он.-- Немного осталось, братва!-- утешил  он,  будто
дальше станет им легче.-- И давайте, кто хочет... Успеете еще покурить!
     Но  не видно было, чтобы кто-то в карман за табачком, за кисетом полез.
Значит,  все-таки и у них было одно на душе: то, что уже через минуту-другую
их  ждет. И ничем иным не хотели, не могли сейчас заниматься. Друг на  друга
никто не смотрел. Смотрели только в себя, под ноги, вперед -- каменно, стыло,
угрюмо.  Распаренно красные, мокрые от обильного пота, шли  они  так,  будто
через минуту бросаться всем в пропасть. И они это знают. И готовы на это.  И
как будто бы даже не променяют это уже ни на что.
     "Вот,  значит,  как... Значит, можно и так воевать,-- не  то  подивился,
глядя на них, не то позавидовал Ваня.-- А я?.. Я бы так смог? Без пушки,  без
щита... В открытую, в полный рост идти на врага.-- И смотрел, смотрел во  все
глаза на моряков -- измученно, и надеясь, и веря... Пугаясь, страшась, но все-
таки  веря,  что если бы пришлось вдруг, смог бы и он, как они.-- Неужели  бы
смог?"
     --  Старшина!  Своих подтяни!-- обернувшись назад, крикнул  в  кителе,  в
капитанской фуражке голосисто в звонко.-- Поторопи! Тормозите вы нас!
     --  Эй, обоз! -- отозвался шедший сзади пехотный -- старшой.-- Слыхали, что
флот говорит! Догнать! Подтянись!
     Голос Ване показался знакомым. И на призыв своего командира обозники  --
кто в чем, кто с чем (один даже галошах и с дедовской шашкой, впрочем, и сам
почти  дед -- небритый, морщинистый, неповоротливый) ответили тем, что  стали
подтягивать  хвост, растянувшийся от ядра моряков, словно хвост  уже  старой
истощенной  кометы.  Бежать  не  бежали...  Больше  все  пожилые,  тучные...
Ездовые,  повара, оружейники... А шагу все же прибавили. Но  кучка...  Самых
засидевшихся в заевшихся по тылам старых и слабых так и плелась... Хоть  дух
из них вон, а быстрей не могли. Напрасно старшой к ним снова воззвал:
     --    Давай,  давай,  обознички!  Не  дрейфь,  старички!  Матросы   сами
пойдут!--  остановился,    повернулся   ко  всем    он,    вскинул    рукой:--
Повторяю!    Приказ    есть!  В контратаку матросы  сами  пойдут!  Вместе  с
пехотой пойдут! А вас всех в окопы!
     И тут Ваня понял, кто это кричит. Не поверил даже сперва.
     "Да  это  же  он,  старшина!--  так и поднялось  сразу  горячей  волной,
заликовало в душе.-- Это же Матушкин! Земляк мой! Евтихий Маркович!"
     --  Старшина!  Товарищ  старшина!-- закричал  он,  выскочив  из  воронки,
радостно,  возбужденно.--  Евтихий Маркович! Матушкин!--  И,  не  зная  зачем,
onwels,  рванулся  к нему. Как будто не вчера только виделся  с  ним.  Будто
целую  вечность не видел. И не чужой он ему, а родной, самый  близкий  здесь
ему  человек. Родная душа. Как отец. Свой далеко-то. И живой ли еще? А  этот
снова рядышком, здесь.-- Товарищ старшина! -- остановился перед ним Ваня, весь
сияя, открытый, счастливый.-- Товарищ старшина!-- Растерялся, не знал, что еще
можно  сказать.  Невольно, бессознательно поддерживая перед собой  перебитую
руку другой, тоже раненой, но еще на что-то способной.
     Матушкин  стоял  перед ним, с винтовкой в руке с  двумя  немецкими,  на
длинных  деревянных  ручках гранатами за кожаным поясом и  тоже  довольно  и
недоуменно  глядел  на наводчика, на земляка своего, на сосунка.  Все  сразу
понял, обо всем догадался.
     --   Как  же  ты   так?-- спросил участливо он.-- Не уберегся.--  Потянулся
коричневым       замусоленным пальцем к Ваниным кровавым  бинтам.  Осторожно
тронул тряпку на лбу.
     --  Вроде  цела...  Голова-то,-- сочувственно мотнул он  седеющим  чубом.
Оглядел паренька от кроваво-тряпичной нашлепки вместо пилотки до пят.--  Жив,
жив  мой  сынок!--  И  обнял  его  -- осторожно,  сторонясь  торчавшей  вперед
перебитой руки.-- А остальные?-- спросил. -- Остальные целы?
     Ваня закивал, закивал торопливо.
     -- А пушка цела?
     И  Ваня вдруг вспомнил... Вспомнил и понял, что пушка-то... Одна там...
Без расчета пушка в кустах. Яшка только остался да два пехотных кавказца.  И
целы ли, живы ли еще? А ведь можно... Нужно... Конечно же нужно стрелять!
     --  Товарищ  старшина!--  нетерпеливо вскричал  он.--  Есть  пушка!  Есть!
Абсолютно  целая!  И снаряды к ней есть! Показать? Вон там!--  кивнул  он  на
дальний  край каменистого склона перевязанной головой.-- Вон, в тех  кустах!--
Не  хотелось  снова туда. Так не хотелось... Но чувства его к старшине  были
сильней.  И за ним сейчас он бы пошел хоть куда. Даже на смерть. И уже  было
рванулся.  Но вспомнил: "Ой, а Голоколосский!"-- Постойте, постойте,  товарищ
старшина!   Здесь  инженер!  Голоколосский  здесь!  Ранен!  В   воронке!   --
повернулся,  кивнул  на  нее.-- Пулей его. Насквозь.--  Ткнул  перебинтованной
рукой себя в грудь.-- Плохо ему.
     Моряки уходили. Обозные поскребыши пытались не отставать. И Матушкин не
сразу сообразил, что ему делать. Но тут же, видно, что-то решил.
     --  Двое!  Эй, вы! Вы, вы!-- показал он на самых задних, на хвост.--  Все,
все!  Втроем!  Да,  да, и ты тоже... Давай, дядя, и  ты!  --  показал  он  на
морщинистого, в галошах и с шашкой.-- Пойдете со мной!-- Рупором сложил ладони
у  рта.-- Полищу-у-ук!-- во весь голос, прокуренный, с хрипотцой, бросил он  в
кучу уходивших за моряками солдат.-- Полищу-у-ук!
     Высокий и крепкий и, пожалуй, единственный в каске и сапогах (остальные
в обмотках, в пилотках) обернулся.
     -- Чего, старшой?-- спросил зычно он издали.
     --  Я  к пушке, к пушке пойду! Там пушка!-- оторвал руку ото рта, показал
на рощицу старшина.-- Останешься за меня! Понял? А этих я забираю с собой.  С
собой! Поддержу вас огнем!
     -- Есть! Понял, старшой!-- ответил ему Полищук.
     --  Ну,  с  богом!  Все  как приказано! Как в приказе!  --  напомнил  ему
старшина.-- Так и действуй! Давай! Понял дело? Вот так!
     -- Понял, понял!
     -- Ну, давай!
     И  не  теряя  времени,  не  бросая больше  понапрасну!  слов,   Полищук
взмахнул  согласно  и, возможно, прощально рукой, повернулся  и  побежал  за
своими,  за  обозниками,   едва   поспевавшими    за    моряками,    дальше,
вперед.
     И  тут  Матушкин что-то будто бы вспомнил. Резко повернулся   опять   к
уходящим.   Снова   сложил   руки у рта, закричал:
     -- Лосев! Лосев!
     Услышал,   остановился,   обернулся   первым   опять Полищук:
     -- Чего, старшой?
     -- Лосева, Лосева ко мне!
     -- Лосева?
     --  Да, да! Ездового! Лосева!-- старался пересилить он грохот.-- Бегом  ко
мне его!
     Что-то там у себя скомандовал Полищук. И от обозников отделилась фигура
и побежала назад.
     Матушкин широко, горячо рукой ему замахал, маня поскорее к себе и  стал
звать:
     --  Скорее, скорее, Лосев! Бегом! Наш ведь, ездовой,-- объяснил  старшина
стоявшим  вокруг:-- Надо взять и его.-- Увидел Ваню. Вспомнил вдруг,  что  тот
про  инженера сказал. Схватил его за плечо и к воронке, к воронке  за  собой
потянул.  Остановившись  у края ее, глянул на дно.  И  пока  ездовой  бежал,
своими  глазами  увидел, как, корчась, лежал там на комьях  земли  и  пускал
кровавые пузыри изо рта инженер.
     --  Нехорошо,-- протянул хмуро, встревоженно Матушкин.-- Слушай, сынок. До
штаба сможешь дойти? Дорогу найдешь?
     Тут подбежал ездовой.
     --   Ездовой Лосев явился! -- доложил  он,   вытирая с лица ладонями пот,
прерывисто, шумно дыша.-- Вот туточки я!
     Но Матушкин не слушал его.
     --   Найдешь?--  повторил  он, осторожно тронув Ваню  за  локоть.--  Надо,
сынок. Постарайся, найди.
     А   Ваня,  недослушав,  не  взвесив  еще  ничего,  ничего  не  желая  и
взвешивать,  слепо веря своему старшине благодарный,  покорный и   почему-то
уже  преданный бесконечно ему, моментально бездумно ответил:
     --  Найду! Сумею найти!
     --  Санитаров  найди.  Хотя бы сестру. И поскорее, сынок,  поскорей!--  И
неожиданно, как прежде, бывало, Ванин отец, таежник погладил его по  голове,
по  сочившимся  кровью бинтам.-- Надо, надо, сынок, иначе умрет.--  И  застыл,
пристально  глядя  Ване  в  лицо.  Так  и  проняло  насквозь  бывалого,  уже
повидавшего  всего  старшину. Будто погладил по головке  Николку  --  родного
сынка своего, которого тоже... вот-вот -- и на фронт...
     "Эх,  черт,--  как  и  давеча, сжалось снова сердце  отца,  пусть  и  не
Ваниного,  а другого такого же, своего, но отца.-- Какое это великое  горе...
Какое  это  несчастье -- война!-- Но тут же вспомнил, сообразил,  что  еще  по
стоянно терзало его, особенно в эту минуту, когда сосунок стоял с ним рядом,
весь в бинтах и крови, а он, старшина, вел за собой против танков всех этих,
собранных  по тылам, неподготовленных, с винтовками словно палки  в  руках.--
Эх, бы пушки... "Пэтээры" хотя бы сейчас... Хотя бы гранаты противотанковые.
Какое  же это великое счастье,-- подумал вдруг он,-- в такую вот минуту, когда
враги  вовсю прут на тебя, быть вооруженным как нужно, до самых зубов. Какое
счастье! Чтобы не дать мальчишек вот таких убивать. По-настоящему ведь еще и
жизни  не  видевших. И вообще чтобы землю свою как следует  защитить.  Чтобы
дать  так  уж дать по врагам, по зубам! По мозгам! Всем, кто, гад, лезет  на
нас!-- И, вскинув, вдруг потряс туда, за речку, в долину, где пылал и дымился
Моздок,  заскорузлым, грязным, тяжелым своим кулаком.-- И ничего,--  мелькнуло
горько  и  гневно  в  его кипевшей сейчас ненавистно и  мстительно  голове.--
Никогда, ничего для этого не надо жалеть! Ничего! На любые жертвы надо идти!
Только  чтобы никогда не быть слабее врагов! Никогда! Понят дело? Вот так!"--
И, вздохнув, осторожно тронул опять кровавые бинты сосунка.
     --  Ну,  беги, давай, сынок,-- подтолкнул он Ваню Изюмова, как и  давеча,
когда  погнал  его  к  пушке с прицелом и завтраком.  И,  постояв-постояв  с
секунду-другую  еще,  поглядев,  как бежит  простреленный,  перебинтованный,
окровавленный сосунок, и сам побежал, позвав за собой остальных.--  За  мной,
ребята!  За мной! -- И, перекинув винтовку в левую руку, а правой придерживая
трофейные   немецкие  гранаты  за  поясом,  тяжело  затопал  кирзовками   по
перепаханной бомбами, минами и снарядами каменистой кавказской земле.


---------------------------------

А.Г.Круглов, НАВСЕГДА. Повести и рассказы
Трилогия участника Отечественной войны Александра Круглова включает повести
"Сосунок", "Отец", "Навсегда",
представляет собой новое слово в нашей военной прозе. И, несмотря на то что
это первая книга автора, в ней присутствует глубокий психологизм, жизненная
острота ситуаций, подкрепленная мастерством рассказчика.
М., Советский писатель, 1988.

В сборник вошли также рассказы
"Танк", "Труба", "Разгулялись", "Порог", "Крохаль", "Развод"

страница в интернете - http://navsegda3.narod.ru
email - navsegda3@narod.ru
OCR, spellcheck - Viat  viat@pisem.net