В.А.Курочкин.
    На войне как на войне


     OCR: "Просто Библиотека" http://probib.narod.ru/


     Незабвенному другу
     Ванюше Кошелкину
     посвящаю эту повесть




     Двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот сорок третьего года Первый
Украинский  фронт  перешел  в  наступление. На участке Радомышль -- Брусилов
оборону немцев прорывала 3-я Гвар дейская танковая  армия.  Первые  три  дня
самоходный  полк полковника Басова находился в резерве начальника артиллерии
6-го Гвардейского танкового корпуса.
     Самоходки закопались в лесу, куда они прибыли еще  за два дня до начала
наступления. Лес этот младший лейтенант Малешкин -- командир СУ-85 -- считал
ни с чем не сравнимым убожеством. Немецкие летчики с артиллеристами  так его
обработали, что он просматривался на сквозь -- и с боков, и сверху.
     Две ночи экипаж Сани Малешкина сидел под машиной  в яме, около танковой
печки. В яме было невыносимо жар ко, и дым безжалостно выедал глаза. Огонь в
печке надо было поддерживать все время. Таков был приказ командира полка.
     Последнюю  ночь  Саня  не  смыкал глаз  до  утра.  Дежурство у печки он
побоялся  доверить даже заряжающему -- ефрейтору Бянкину,  самому опытному и
толковому бойцу  экипажа. Накануне  в  полку  произошло  ЧП. Экипаж Саниного
приятеля лейтенанта Пашки  Теленкова так  усердно топил  печку, что раскалил
днище машины. Дюритовые со единения  на трубопроводах обуглились  и лопнули.
Из мотора и баков вытекло все масло и горючее. Если бы полк не  задержался в
лесу еще на сутки по каким-то неизвестным Сане Малешкину причинам, Теленкову
могли  бы  приписать умышленную порчу машины перед боем и  от править  его в
штрафную роту.  Но Пашку  пощадили.  Впрочем, Пашка  -- парень действительно
отчаянный, смелый, а самоходку вывел из строя потому, что уснул с экипажем и
чуть сам не сгорел.
     Младший лейтенант Малешкин подогревал свою самоходку  осторожно  и  все
время  беспокойно  ощупывал днище под мотором.  По мнению Сани,  температура
была в самый раз, чтоб мотор завелся в одну секунду и самоходка, выскочив из
ямы, ринулась в бой.
     На войне  младшему лейтенанту  Малешкину пока что ужасно  не везло. Вот
уже полгода как он на фронте, а еще не выпустил по врагу  ни одного снаряда.
На своей самоходке Саня догонял  немцев по пыльным дорогам Полтавщины вплоть
до Днепра. И вот тут  ему, казалось, улыбнулось счастье.  Но увы! Оно только
улыбнулось--  не больше. Во время  переправы на  Буклинский плацдарм,  когда
Санина самоходка уже вскарабкалась на  паром, немец, словно  нарочно, пустил
всего лишь один снаряд, и он плюхнулся у  парома.  Никто не пострадал, кроме
Малешкина. Осколком снаряда, словно  гигантским  топором, обрубило  у  пушки
конец ствола. Нелепейший случай! А не будь  его, Саня переправился бы  на ту
сторону  реки и  наверняка  стал  бы героем.  По крайней мере  он так думал.
Впрочем,  кто  знает,  может,  и  стал  бы. В  приказе  командующего фронтом
значилось,  что первый  воин -- пехотинец, танкист,  артиллерист,--  ставший
ногой на правый берег Днепра, получает звание Героя Советского Союза. А ведь
Санина машина переправлялась первой.
     Самоходку Малешкина стащили  с  парома и поволокли в тыл  менять пушку.
Ребята  воевали, дрались  за  Киев, а он все  это  время сидел около пустого
корпуса  своей  самоходки.  За   это  Пашка  Теленков  присвоил  ему  звание
"корпусного генерала". Оно так прилипло  к Малешкину, что теперь
редко кто называл его младшим лейтенантом.
     Очередного наступления Малешкин ждал с нетерпением и твердо был уверен,
что  в конце концов он  покажет себя. Всю эту длинную декабрьскую ночь  Саня
подогревал машину, размышляя о своей злосчастной судьбе, думал о предстоящих
боях  и  мечтал  об  ордене.  У всех  ребят  в полку  были  ордена,  у Пашки
Теленкова-- три. А у Малешкина-- ни медали, ни значка.
     Под  утро  Саня  чуть-чуть  прикорнул  и  был разбужен  зычным  голосом
комбата:
     -- Командиры машин, ко мне!
     -- Подымайся!  Живо!-- закричал Саня  на  свой  эки" паж, который
вповалку спал на дне ямы.
     Командир  четвертой батареи  капитан Сергачев в белом  полушубке,  туго
стянутом  ремнями,  нетерпеливо постегивал  прутиком  по  голенищу хромового
сапога.
     -- Гвардии  младший лейтенант Малешкин по вашему  приказанию  явился!--
прокричал Саня, приложив к ушанке черную, как у трубочиста, руку.
     Сергачев не то с удивлением, не то с презрением посмотрел на Малешкина.
     -- Шапку поправь, разгильдяй.
     Саня схватился обеими руками за шапку,  повернул  ее на сто восемьдесят
градусов,  перетащил  с  бока  на  живот пряжку  ремня  и,  став  по  стойке
"смирно", без страха ел глазами командира. Весь его вид говорил:
"Смотри, комбат, какой я сегодня молодец, не только шапку, но и ремень
поправил".
     Подбежал лейтенант Теленков и тоже доложил, что он явился.
     -- Машина готова? -- вместо приветствия спросил комбат.
     -- Так точно, товарищ капитан! Всю ночь работали.
     -- Скажи мне спасибо, а то бы наверняка тебя под трибунал закатали.
     Легко  подпрыгивая,   прибежал   младший  лейтенант  Чегничка,  стукнул
каблуками  и ловко  вскинул к  бровям  руку. За  ним не торопясь, развалисто
подошел  лейтенант  Беззубцев  и  небрежно  махнул  рукой.  Этого  угрюмого,
широкоплечего офицера на батарее побаивались и уважали. Он всем им годился в
батьки, обладал  невероятной силой и удивительным спокойствием. У Беззубцева
была  тяжелая  нижняя  челюсть,  исковерканная осколком,  квадратный  нос  и
крохотные  колкие  глаза.  Вздувшаяся  на  лбу  синяя вена,  словно веревка,
стягивала его мысли. Вероятно, поэтому Беззубцева считали тугодумом.
     Сергачев  внимательно  осмотрел свой  комсостав и,  кривя  тонкие губы,
усмехнулся:
     -- Ну и видик! От одного вашего вида немцы разбегутся куда попало.
     --  Пусть разбегаются.  Мы к  ним  не  на блины собрались,--  проворчал
лейтенант Беззубцев.
     Малешкин, чтоб сгладить столь неучтивое отношение угрюмого Беззубцева к
комбату, радостно воскликнул:
     -- Вы  б посмотрели, товарищ  капитан, на  моего механика-водителя. Вот
это видик! Черт чертом. Словно его из лекла вытащили.
     Сергачев  на столь важное замечание Малешкина  не  обратил  внимания  и
приказал приготовить карту.
     -- А у меня ее нет, -- пожаловался Саня.
     -- У тебя никогда ничего нет,-- заметил комбат.
     -- А я виноват, что мне ее не дали?-- обиженно протянул Малешкин.
     Сергачев отлично знал, что Малешкину карты  не  досталось, и  все же не
упустил случая упрекнуть его в разгильдяйстве.
     -- Отмечаем  по  карте  маршрут движения. Младший  лейтенант  Малешкин,
достаньте бумажку и записывайте...
     Саня схватился за сумку,  которая болталась сбоку, и стал  торопливо ее
расстегивать. В сумке  бумажки не оказалось. Вообще  в ней  ничего  не было,
кроме трех кружков печенья-- остаток дополнительного пайка, который он вчера
получил и вместе с экипажем в один присест уничтожил. Саня об  этом знал и в
сумку полез просто так, для отвода глаз комбата.
     Сергачев  перечислял  села,  мимо  которых они  должны  были  ехать,  и
названия их были  очень  знакомые:  все  те  же  Каменки,  Боярки, Городища,
Барановки. А  сколько  их  за  полгода  проехал  на своей самоходке  младший
лейтенант  Малешкин!  Потом  мысли  Сани перекинулись  на самого себя. Он  с
тоской  размышлял о том,  отчего  ему так  не  везет в  жизни.  Все над  ним
насмехаются, подтрунивают,  что  ни случись  в  полку-- все  сразу почему-то
вспоминают Малешкина. До чего дошло-- карты ему  не дали! Всем хватило, даже
командиру автоматчиков, а командиру машины, основной боевой единицы в полку,
не досталось. А  зачем  этому автоматчику  карта? Ведь он  со своим  взводом
только и делает, что штаб охраняет.
     Горестные  размышления  младшего  лейтенанта  Малешкина  прервал  голос
комбата:
     -- Вопросы будут?
     Саня вздрогнул и непроизвольно громко выпалил:
     -- Вопросов нет. Все ясно, товарищ капитан.
     Пашка  Теленков захохотал. Даже мрачный Беззубцев заулыбался, и  хмурое
лицо  его  стало  необыкновенно  ласковым  и  добродушным.  Капитан Сергачев
показал Малешкину кулак.
     -- На подготовку и завтрак-- двадцать минут.
     Когда  Малешкин вернулся  к  своей самоходке, заряжающий  с  наводчиком
сидели на верху машины под  брезентом  и  курили. Они не  обратили на своего
командира никакого внимания. Это взорвало Саню.
     -- Чего сидите?-- закричал он.-- Встать!
     Наводчик  с  заряжающим вылезли из-под  брезента,  неуклюже  поднялись,
переглянулись, пожали плечами.
     -- А где Щербак?
     -- На кухню пошел,-- ответил наводчик.
     -- За завтраком,-- пояснил заряжающий.
     -- Я вас не спрашиваю, ефрейтор Бянкин,  зачем он  пошел.  Я спрашиваю,
почему  Щербак  пошел, а не  вы?--  Саня  передохнул.-- Сколько раз запрещал
отлучаться водителю с наводчиком. Почему не исполняются мои приказания?!-- У
Сани голос сорвался, и он последние слова просвистел фистулой.
     Сержант с  ефрейтором  опять  переглянулись  и,  как  показалось  Сане,
усмехнулись нарочито оскорбительно.
     --  Сержант  Домешек,  прекратите корчить рожи и  отвечайте  на вопрос:
почему не исполняются мои приказания?
     Сержант  Домешек,  тощий  одесский  еврей  с  выразительными печальными
глазами,  принял  стойку  "смирно". --  Не могу  знать,  товарищ
гвардии младший лейтенант.
     -- Ефрейтор Бянкин, почему не выполняются мои приказания?
     --  Почему? -- Бянкин вздохнул, сдвинул шапку  на лоб, со  лба опять на
затылок  и, глядя  на  командира ясными, невинными глазами, пояснил:-- Очень
Гришка Щербак любит ходить на эту кухню.
     -- Даже больше, чем старый еврей в синагогу,-- добавил Домешек.
     От этого  замечания у Сани не дрогнул ни один  мускул, хотя  кто знает,
каких усилий ему это стоило. Он сердито посмотрел на своего наводчика.
     --  Отставить  шуточки, сержант,  -- и  хотел было четким  командирским
голосом  отдать  приказ на  выступление.  Но командирский запал  у него  уже
иссяк.  Саня широко  улыбнулся и радостно сообщил,  что через двадцать минут
полк выступает, что  наконец-то  они выберутся  из  этого  проклятого  леса.
Однако наводчик с заряжающим не разделили Саниного восторга. Фронтовая жизнь
научила  их  многому, н  в  первую  очередь--  не торопиться.  Заряжающий  с
наводчиком стали сворачивать брезент. Появился Щербак с картонной  коробкой,
которую  он  держал перед  собой обеими руками.  Забыв  про  брезент, экипаж
Малешкина  наблюдал,  как Щербак  осторожно  обходит  упавшую  сосну.  Всех,
конечно, интересовал не сам Щербак, а картонка. Поставив коробку у ног Сани,
Щербак выпрямился, козырнул и, глупо улыбаясь, доложил:
     -- Водку и энзе выдали, товарищ лейтенант. А чтоб два раза не ходить, я
выпросил у чмошников коробку.
     Чмошниками  солдаты называли хозяйственников.  В переводе это слово  не
выдержит никакой цензуры.
     В  коробке Щербак приволок  два котелка  супа, фляжку  с водкой,  хлеб,
сухари, четыре куска сала, четыре банки свиной тушенки  и  кулек с  сахаром.
Саня,  забыв  про  свое  возмущение,  искренне  похвалил  его за  солдатскую
смекалку, и экипаж здесь же, на несвернутом брезенте, сел завтракать. Выпили
по сто граммов водки, закусили энзеновским салом, принялись за суп. У одного
котелка пристроились наводчик с  водителем,у  другого-- Саня  с  ефрейтором.
Осип Бянкии почистил пальцем ложку  и, навесив ее над котелком,  ждал, когда
командир приготовит свою. Но Саня, сколько ни  шарил за голенищем, ложки там
не находил. Не оказалось ее и в другом сапоге.
     -- Черт  знает  куда  она девалась,-- пробормотал  Ма-лешкни,  виновато
посматривая на Бянкина.-- Вчера, ты помнишь, была?
     -- Наверное, под машиной в яме валяется,--  заметил ефрейтор.-- Слазить
посмотреть?
     -- Не надо. Я сам. Чего ты смотришь? Жри,-- сердито приказал Малешкин и
полез под машину.
     Минут десять Саня  рылся в песке и наконец нашел свою ложку на гусенице
под опорным катком. Саня крепко выругался и закричал:
     -- Эй вы, черти, кто мою ложку под каток засунул?
     -- Я, наверное,-- отозвался Щербак.
     -- Что же ты мне сразу не сказал?
     -- Забыл...
     И  прежняя  злость на механика-водителя вспыхнула у Сани  с еще большей
силой.
     --  Ты вечно все  забываешь. -- Саня выполз  из-под  самоходки и, держа
ложку как пистолет, пошел на Щербака.-- Я тебе запретил шляться на  кухню. А
ты опять забыл? Зачем  потащился на кухню,  а? Встать,  разгильдяй, когда  с
тобой разговаривают!
     Щербак поднялся и, сгорбись, опустив голову, стоял перед командиром.
     -- Отвечай: почему пошел на кухню?
     -- За завтраком.
     -- А почему ты пошел?
     -- А кому-то все равно надо было идти.
     -- Не кому-то, а заряжающему! Я же приказывал!
     -- Приказывал, -- как эхо, повторил Щербак.
     -- А почему же вы, Щербак, нарушаете мой приказ?
     -- А Бянкин мне сказал: "Бери котелки и топай на кухню".
     -- А кто здесь командир? Я или Бянкин? Отвечай мне, кто здесь командир,
я или...
     -- Конечно, вы, товарищ лейтенант. И полно вам ругаться. Рубайте суп, а
то совсем холодный будет,-- сказал ефрейтор и потянулся к банке с тушенкой.
     -- Отставить тушенку,  ефрейтор  Бянкин.  Разве вы  не знаете, что  это
неприкосновенный запас!-- прикрикнул Саня на заряжающего.
     Ефрейтор покидал с руки на руку банку и, вздохнув, бросил ее в коробку.
Саня, довольный тем, что Бянкин, которого он, откровенно говоря, побаивался,
беспрекословно  выполнил  его  приказание, уже  не  так  грозно  смотрел  на
водителя, и голос  его сразу подобрел. Он  еще продолжал  ругать Щербака, но
гнев его теперь звучал  как награда  собственному самолюбию. Впрочем, ругать
Щербака можно было сколько хочешь. Он никогда не возражал, да и не обижался.
Он чем-то напоминал старую, задубелую клячу, которую сколько ни бей, сколько
ни кричи, она не оглянется и не прибавит шагу.
     Бестолковый,  неряшливый  Щербак  стоял,  беспомощно  опустив  руки,  и
преданно  смотрел  на командира.  Сане  одновременно стало жалко водителя  и
стыдно за свой разнос. Но он не знал, как сменить гнев на милость. Малешкину
хотелось  сказать Щербаку что-нибудь доброе, теплое,  но подходящих  слов не
находилось. И он сказал:
     -- Ты бы хоть рожу помыл. А то ведь ужас на кого ты похож.
     Щербак понял,  что командир выдохся, и охотно согласился после завтрака
помыться. Малешкин, доказав,  какой  он строгий  командир,  спокойно  уселся
хлебать остывший суп. Наводчик с заряжающим переглянулись и, втянув головы в
плечи, хихикнули. Экипаж давно раскусил своего командира: вспыльчив,  горяч,
но отходчив, а вообще мягкий, как лен, хоть веревки вей.
     Бянкин,  видя,  как командир вяло  шевелит ложкой, заметил, что баланда
сегодня жидковата. Саня, не  чувствуя  вкуса, утвердительно кивнул  головой.
Хотя  суп был обычный-- и  наваристый, и довольно-таки густой,-- Осип Бянкин
руганул  чмошников  и, не спуская  глаз с командира, вынул из коробки  банку
свиной тушенки. Подкинул ее, как мяч, поймал и поставил перед Саней. Домешек
тоже взял банку и тоже ее подкинул.
     -- Ни-ни,-- замотал головой Саня.
     -- Ну, товарищ лейтенант!-- жалобно протянул Домешек.
     Когда  экипаж с командиром  жил в полном согласии и  дружбе, то повышал
его в звании и величал лейтенантом.
     -- По уставу не положено,-- сказал Саня.
     Бянкин вынул из кармана нож.
     -- Лейтенант, неравно убьют, так зачем же добру пропадать.
     --  А  если не убьют,  то  на  тетушкином  аттестате проживем,-- заявил
Щербак.
     Саня помолчал,  вздохнул и махнул рукой. Возражал он не потому, что был
такой  уж  дотошный  хранитель  уставных  норм,  а  просто  потому, что  был
командир. И  если бы  заряжающий с наводчиком не  проявили инициативы насчет
тушенки, то он проявил бы ее сам.
     Позавтракав, экипаж закурил и, покурив, нехотя поднялся и стал готовить
машину к маршу. Свернули брезент и накрыли им  снарядные ящики, которые были
штабелем сложены  над  мотором самоходки. По обеим сторонам машины  и сзади,
над трансмиссией-, лежали толстые бревна, к  которым были привязаны бочки  с
горючим и  маслом. Самоходный полк  в составе  6-го  корпуса 3-й Гвардейской
танковой  армии после прорыва обороны немцев должен был выйти на оперативный
простор. Об этом Малешкину не докладывали, но он сам догадывался, потому как
машина его была загружена снарядами и горючим до отказа.
     Саня  лично проверял  крепление бочек и боеукладку. Все было в порядке.
Малешкин   спрыгнул  с  машины,  критически  осмотрел  ходовую  часть.   Ему
показалось, что с правой стороны гусеничная лента сильно провисла.
     -- Гришка!-- закричал Саня.
     -- Чего?
     -- Подтяни правый ленивец.
     -- Ладно.
     Однако Щербак даже не пошевелился. Он  сидел  в машине  и, не зная, что
ему делать, тер пальцем  стекло тахометра. Приказ командира донесся до  него
издалека, как
     эхо, он так же, как эхо, ответил: "Ладно". Механик-водитель
не любил самоходку и боялся ее. Сокровенной мечтой Щербака было' перебраться
в  ремонтную  роту.  Но перебраться туда  не так-то просто,  особенно  когда
сидишь за рычагами машины. "Вот было б  счастье,  если б  фриц закатал
болванку в моторный отсек: машине капут, и все живы".
     В передний люк просунулось злое лицо Малешкина.
     -- Ты чего ж сидишь, обормот грязный! Я кому сказал подтянуть гусеницы?
Ну, погоди, ты меня выведешь из терпения!
     Щербак заторопился, стал искать натяжной ключ, приговаривая:
     -- Сейчас, сейчас, товарищ лейтенант, все будет в порядке.
     Поиски  ключа продолжались долго,  наконец  ключ был найден  заряжающим
Осипом  Бянкиным.  Втроем  они  стали  подтягивать  ленивец, но  ленивец  не
поддавался: он был натянут до отказа.
     -- Надо выбрасывать трак,-- заявил ефрейтор.
     -- Надо, -- нехотя согласился с ним Щербак.
     -- Давайте  выбрасывать. Бянкин,  тащи  паука с выколоткой,--  приказал
Саня.
     Бянкин нагнулся, прищурясь, осмотрел гусеницу, ударил по ней каблуком и
решительно плюнул:
     -- И так сойдет, лейтенант.
     -- А если свалится?
     -- Хрен свалится,-- заявил Бянкин.
     Авторитет  ефрейтора  в  экипаже  был непоколебим.  Малешкчн облегченно
вздохнул. Выбрасывать траки-- грязная и утомительная работа. А Саня с минуты
на минуту ждал команду: "Заводи".
     --  Щербак,  у тебя  все  готово?  --  отрывисто  спросил  Саня. Щербак
козырнул:
     -- Так точно, товарищ лейтенант.
     -- У тебя, Бянкин?
     Заряжающий пожал плечами:
     -- Мои снаряды всегда готовы.
     -- Домешек? Где наводчик?
     Саня оглянулся. Домешек стоял  сзади. Вид его испугал Саню. Вернее,  он
не увидел  самого  Домешена. Он  увидел  длинный  белый, как  у грача, нос и
огромные белки, которые, казалось,  вот-вот  вывалятся из  глазниц.  Домешек
протянул Сане руку:
     -- Вот...
     -- Что это?-- спросил Саня.
     -- Чека... от гранаты.
     Саня ничего не понимал,  не  понимали  и  Щербак с  ефрейтором. Но всем
вдруг стало страшно.
     -- Я проверял в сумках гранаты и не знаю как... вытащил чеку.-- Домешек
хотел улыбнуться, но вместо улыбки лицо его задрожало и сморщилось.
     У  Малешкина обмякли  ноги, и  все  вокруг стало нереально  маленьким и
серым.
     -- Граната без чеки в сумке?-- спросил ефрейтор.
     Домешек кивнул и, схватившись за голову, сел прямо в снег.
     -- Почему же она не взорвалась?-- вслух подумал Саня.
     -- Наверное, трубку взрывателя прижало. А  то б она рванула.-- И Бянкин
зябко поежился.
     -- Что же теперь делать-то?
     Саня по очереди посмотрел на своих ребят. Домешек сидел на снегу и тупо
разглядывал ладонь,  на которой лежала чека. Щербак, уставясь на  самоходку,
размазывал по лицу грязь.  Ефрейтор Бянкин сворачивал цигарку и никак не мог
свернуть: то просыпался табак, то рвалась бумага.
     Малеш