опустил автомат и
вопросительно взглянул на меня. Я пожал плечами.
     - Мне  сказали, что здесь  находится  или госпиталь,  или санчасть, или
медсанбат,  -  разочаровался лейтенант.  - Не важно  кто,  но кто-то из  них
должен быть. Объясняли, что где-то здесь или медгородок, или госпиталь. Если
это, конечно, улица Госпитальная. Я  не  знаю, может, наши сами какую  улицу
так по-русски окрестили, чтоб сподручней было.  Сказали, улица Госпитальная.
Короче, мы будем прорываться к своим, на улицу П***, знаете, где это?
     - Нет.
     - А нам надо оставить в этом госпитале вот их, - лейтенант откинул угол
брезента,  который  я  поначалу  и  не  заметил.  Под  откинутым  брезентом,
посредине  между бойцами,  на  красном  одеяле  лежали два сильно обгоревших
трупа. Очень сильно обгоревших, одни кости и сапоги, больше ничего.
     - Мы их  можем потерять при попытке прорыва, а  хотелось, чтоб  пацанов
похоронили по-человечески. Это танкисты из  нашего сопровождения. Имен я,  к
сожалению, не  знаю. У них и документов-то не осталось никаких. Из "Мухи" их
подбили, - лейтенант, по  лицу ему  дашь не более двадцати лет,  снял каску.
Боже мой! Лейтенант оказался седым! Седым - в двадцать лет!
     - Ни хрена! - вырвалось у меня. - Весь седой!
     Кушать  расхотелось  моментально. Я обмяк,  сердце защемило. Мне  снова
стало  больно.  Больно за лейтенанта, за  его десантников,  за танкистов, за
всех нас, за  всех солдат  необъявленной чеченской войны.  И  за  родителей,
которые получат похоронки и умрут от горя, умрут вместе со своими сыновьями,
навсегда искалечив свои души гибелью ни в чем неповинных детей.
     Не услышав моего восклицания, летеха продолжал:
     - Их  трое было. Эти  выбраться не смогли... Когда мы их подбирали, они
еще горели. А третий... третий вылез. Так снайпер, сука, сначала в одну ногу
его ранил, потом в другую. Так он и лежал, кричал, помощи просил... Он знал,
что мы  рядом и что  мы видим его, тоже знал. И снайпер, сука, знал, что  мы
рядом. А у меня из двенадцати подчиненных - осталось двое...
     Я  робко посмотрел  на  выживших  в безумной  передряге  бойцов:  каски
набекрень, кирзачи рваные, некогда камуфлированные  свитера стали черными  и
изодранными в локтях. Бронежилеты кривые, помятые, с мелкими пробоинами.
     Бойцы  сидели  неподвижно,  с  усталыми,  а  потому   беспристрастными,
пустыми, отрешенными лицами.
     - ... и я решил пожертвовать танкистом, ради спасения жизни моих двоих.
По-другому я сделать  не мог,  -  сам перед собой оправдывался лейтенант,  -
снайпер положил  бы всех. Я  сделал,  что мог сделать,  но пацанам  своим не
разрешил  ползти  за  танкистом.  Они  плакали,  говорили  "лучше умрем,  но
смотреть на  это больше не  можем". Но я  не  дал  им  возможности  пойти за
раненым...  Снайпер, по  одному, снял бы всех. Он  притих, падла, притаился,
ждал нас, я знаю, ждал, дав нам сойти с ума от стонов танкиста. Но мы сидели
тихо, мы  не показывались. А он, видимо решив, что мы ушли, добил танкиста и
ушел. Ушел живым, падла...  Но мы с ним  еще встретимся... Я  сам найду его,
лично...
     -  Он снес ему голову... Тому танкисту, сука снес голову... разлетелось
все... все... -  безликим, почти равнодушным голосом выдавил из себя один из
рядовых. - Он внутри у нас лежит... его тело... без головы... лежит...
     Я смотрел то  на останки несчастных танкистов, то на седого лейтенанта,
то на его  бойцов. Глаза мои наполнились  слезами, в горле  образовался ком,
ладони вспотели, пальцы ног свела судорога. Стало неловко оттого, что мы тут
спокойно  сидим  с  колбасой  и тушенкой, а летеха  уже стал  седым,  а  два
танкиста превратились в маленькие нелепые обугленные фигурки, а их третий...
     - Мужики, есть хотите? - я не нашел других подходящих слов.
     - Чего? - на мое  счастье лейтенант не расслышал моего глупого вопроса.
- Не знаете где их оставить, да?
     -  Не знаем,  мы сами  заблудились, это не наша  территория.  Но  думаю
пехота,  вы  сейчас мимо  них  проедете, они вот, в этих  пятиэтажках  через
дорогу, - указал  на  соседей Сосед, - должна  знать  про госпиталь. Если он
здесь имеется, пехота вам покажет. Это их квартал.
     - Спасибо! Счастливо... - БТР резко взял с места, и бойцы вновь чуть не
попадали с брони.
     - Не  нарвитесь на  духов! - Сосед  помахал  отъезжающим рукой. - Удачи
вам, мужики! Удачи!
     Я даже не  попрощался с бойцами и не  посмотрел им вслед. Я не  замечал
ничего  и никого вокруг. Я стал  одиноким.  Злым, одиноким  волком.  Волком,
которым  руководит месть.  Волком, готовым  убивать. Волком, которому  нужна
новая, свежая кровь. Я был на взводе. Я рвался в бой. В безумный,  кровавый,
с кишками наружу.
     Я решительно встал и снял  автомат с  предохранителя.  Щелк!  Патрон  в
патронник.
     - Ты куда? - заглянул мне в глаза Сосед. - Э нет,  так не пойдет. Жопой
чую,  сейчас натворишь  ты  глупостей,  и  придется  мне  тоже  искать  этот
медгородок,  чтоб  тело  твое  сдать. Усман,  послушай меня. Иди, полежи. Ты
долго  не спал, мозги твои выкипели, глаза не  видят ни фига, стресс у тебя,
браток. Стресс. Ничего  ты сделать  не сможешь, и погибнешь напрасно. Давай,
договоримся так: ты поспишь, отдохнешь, наберешься сил. И мы вместе пойдем и
порвем этих гребаных уродов на части. Я  обещаю.  Мое слово. Вместе  вышибем
говнюкам мозги. За наших погибших пацанов: и за "десу", и за танкистов, и за
морпех, и за "махру". Мы с тобой за всех отомстим. Но только потом. А сейчас
иди, полежи. Полежи.
     Сосед медленно забрал у меня автомат,  поставил его на  предохранитель,
повесил себе на плечо:
     - Иди, лезь, полежи, давай-давай, я подежурю.
     Я,  словно под  гипнозом, последовал советам Соседа  и выполнил все его
просьбы. Я уснул.

Политика.

     Весь день провели с пацанами-пехотинцами.
     С утреца  к нам  подошел  какой-то мужик: чистый,  статный, атлетически
сложенный, лет тридцати. Поздоровался, представился  капитаном, заместителем
начальника  штаба  самарских.  Расспросил, откуда мы  и как оказались на его
территории.  Постоял,  подумал  и  описал  оперативную  обстановку.  Ровным,
спокойным тоном объяснил, что живыми дойти до своих нам не светит. Предложил
на время, "раз уж вы  здесь  стоите", присоединиться  к одному отделению,  у
которых   не  хватало  двоих  -  их  накануне  убило.  Обещал  бесперебойное
обеспечение водой,  едой и боеприпасами.  Дал пять минут  на  раздумье. Пока
капитан курил, мы с  Соседом устроили тайное голосование.  Особого выбора  у
нас не было, пришлось соглашаться. Согласились.
     Знакомились с новыми сослуживцами с чувством вины за тех двух погибших.
Я  думал, что  нас не  примут, будут  сторониться и игнорировать, может даже
подставлять.  Ничего   подобного.  Пацаны  попались  классные:  добродушные,
веселые, не жадные. Поделились  всем, что есть. Хорошие ребята,  с  такими и
погибнуть  не зазорно.  Особенно мы сдружились с  двумя друзьями - не разлей
вода  - рядовыми  с погонялами Сапог  и  Виноград.  Не  знаю, почему  их так
назвали,  но  ребята  -  от  души.  Все объяснили,  расставили  по полочкам,
разжевали и помогли проглотить.
     На  боевые  в  этот  день мы не  ходили, работали  на  пункте временной
дислокации.  В  работе,  а  мы укрепляли  под  огневые позиции  окна квартир
первого этажа, то, что потяжелее - Сапог с  Виноградом  охотно  делали сами.
Нам  оставляли то,  что полегче. Время пролетело  незаметно,  но  результаты
работы говорили сами за себя, потрудились мы на славу. На славу Отечеству.
     Вечером появилось  свободное время. Вчетвером сели кругом у нашего БМП.
Кто  курит  -  покурили,  остальные,  поеживаясь, подышали сигаретным дымом.
Настроение  не  сказать,  что  отличное, но и  не  поганое, как  было  вчера
вечером. За день никого из знакомых не убило - и уже хорошо.
     Посидели,  помечтали.  Заурчало в желудках. Покушать  надо.  Расстелили
газету, загремели мисками, ложками.
     - Внимание, фокус! - Сосед, взмахнув указательным пальцем как волшебной
палочкой, удивил наших новых друзей обилием хлеба и консервов всех известных
наименований, а я поверг "махру" в шок, когда, как бы невзначай, вынул из-за
пазухи колбасы и сыра.
     Оглядев  наши  богатства,  Виноград одобрил это  дело, многозначительно
вскинув вверх большой  палец правой руки.  А Сапог быстренько куда-то слетал
и, с улыбкой  на всю морду своего веснушчатого,  покрытого большими красными
болячками лица, продемонстрировал новый черный дипломат. Мы, затаив дыхание,
ждали  чуда.  Сапог,  с  величественным  видом  древнеримского  аристократа,
торжественно  открыл дипломат  и  развернул зевом к нам. А  там  -  типичное
солдатское счастье: пол-литра  сорокоградусной -  "Столичная" и пять бутылок
другого   превосходного   спиртного,   раньше   отечественного,   а   теперь
забугорного,  импортного,  а  значит, более желанного  - "Бальзам  Рижский".
Бальзам   этот  -  спиртное   для  эстетов:  бутылочки  шикарные,  глиняные,
вылепленные  в виде вытянутой груши,  по  0,375  литра.  Пробочки  красивые,
элегантные,   оригинальные  -  под  цвет   и  дизайн  сосуда,  а  этикеточки
кругленькие, ровненькие, приклеенные  на самое дно, и поэтому  не нарушающие
естественной цветовой гаммы спиртного контейнера.
     Бальзам,  посоветовавшись,  оставили до лучших  времен,  до  завтра.  А
водку,  растянув, чтобы хватило  на  три  тоста,  выпили.  После "третьего",
распитого по  традиции  молча и стоя,  всем взгрустнулось.  Каждый вспомнил,
кого он потерял за первые дни нескончаемой, до самого ссудного дня, войны.
     Сделали молчаливый перекур. Потом голодными дворовыми  псами накинулись
на  еду.  Кушали  вкусно  и  сытно.  Наелись. По телу  разлился долгожданный
плотский  балдеж,  аж  вспотели. Настроение  улучшилось до веселого. Травили
анекдоты, житейские басни, да небылицы из армейской повседневки "до войны".
     Несмотря  на обилие  первоклассной закуски,  я  опьянел.  Не пил  давно
спиртного, и не  расслаблялся давно, а тут разом -  и  то, и  другое,  вот и
опьянел.  Сидел,  слушал  рассказы  двух  "С"  -  Соседа и  Сапога,  и  тихо
посмеивался в кулак над их очередной сказкой.
     Чем дольше сидели, тем байки  становились жизненней  и  безрадостней. В
итоге, дошли до ручки,  стали обсуждать войну и политику нашего  государства
"в целом, в рамках мирового сообщества". Загнались конкретно. Грузанулись по
полной.  Сошлись на том,  что  "политика  - дело  грязное и  правительство -
алчные сволочи; Ельцин - тупой маразматик, а Грачев -  его  прихвостень;  но
Россия - страна Великая, и воевать за нее будем до последнего".
     - Вот у  меня, дядя воевал  в Афгане. И что  он имеет? Если не  считать
двух  ранений и  контузии, то ничего. Ровно десять лет  назад пришел  он  из
армии. Ему - тридцать.  Ни квартиры, ни машины, ни хрена  у него нет. А ведь
обещали помочь. Да и помощь-то нужна мизерная,  в основном - моральная. Ну и
в санаторий какой съездить не помещало  бы. Для восстановления организма.  У
него ведь, если дождь идет,  или  снег, или град,  ну, при перемене погодных
условий,  болит  все,  ноет  внутри.  Кричит  по  ночам,  на  помощь  зовет.
Нормальный он мужик, люблю я его. Когда трезвый -  нормальный. А как выпьет,
продыху  нет. Никто не  против алкоголя,  в умеренных  дозах даже,  говорят,
полезно.  А  он,  по любому поводу  водку  жрет. День ВДВ  -  он пьян,  день
автомобилиста - он  пьян, день инженера  подзаборных наук  -  он все  равно,
пьян. Жена раз пять от него уходила, да возвращается, не хочет, чтоб сын без
отца  рос. Молодец-женщина, терпит.  То, что дядька пьет  как скотина,  я не
одобряю.  Он же мужик, десантник.  Мужик  должен  держать  себя в руках. При
любых обстоятельствах.  А он... Душа у него болит. Лечить его  надо. Лечить.
Показать,  что  он -  нужен,  что он  -  нужный  нам  человек. Лицом  к нему
повернуться, добрым словом помочь.
     - Ходить, просить надо. Никто не придет, не скажет: "На, хлопец, съезди
на море,  подлечись!",  в карман путевку не положит. Сам, наверно, помощи не
просит.
     - Да  ходил он и в военкомат,  и в администрацию местную, и в больницу.
Просил  помочь с лечением. А там - все друг на друга ссылаются: "Сходи сюда,
сходи туда". Походил он так, по кругу, да плюнул на всех.
     - Пьет?
     - У-у, страшно.
     - И  так тяжело,  а ты тут про своего дядю. Он, хоть, на войне выжил, и
сейчас  дома,  на  гражданке,  а  мы  на войне -  сейчас,  и  нам  бы  самим
продержаться.  Если тут  не  убьют, на  гражданке,  уверен, не затеряемся! -
Сапог снял каску и простучал по ней какой-то латиноамериканский ритм.
     - Это ты  сейчас так говоришь. Посмотрим, как лет через  пять  запоешь,
когда и тебе по ночам одни духи будут сниться.
     - Так это ж, политика все, - покачал головой Виноград.
     - В смысле?
     - Сейчас стране нашей плохо. И ты, рядовой дебил Сапог, стране  своей в
ее  трудную  минуту  помогаешь.  Выполняешь  свой долг!  -  последние  слова
Виноград произнес торжественным голосом.  -  А когда тебе  будет плохо, и ты
страну о помощи попросишь - шиш ты ее, помощь, получишь. Кончиться война - и
ты стране станешь не нужным. А когда ты осознаешь это, когда  до твоей тупой
башки дойдет, что тебя использовали как пушечное мясо, как в жопе затычку, и
ты  попросишь чего-то в замен, да хотя бы туже грошовую путевку в санаторий,
хрен тебе страна  даст, а не  санаторий. Ты думаешь, кто-то из  погибших при
штурме удостоиться памятника,  или, думаешь,  денег их  мамам  дадут? Ничего
подобного не  будет.  Деньги  они, мудаки кремлевские, на  себя потратят, на
свое, потерянное в  кабинетах власти, драгоценное здоровье. Ты думаешь,  что
они, победить хотят этого несчастного Дудаева?
     -  А  че? - Сапог, изображая поиски  смысла жизни,  сморщил лоб  и одел
каску. - Разве не хотят?
     - Да он  сам,  бедолага,  - жертва  политических игр Москвы!  Я  думаю,
пацаны, если бы Ельцин хотел победить Дудаева, мы бы здесь сейчас не сидели.
     - А где  бы мы сидели? - Сапог снова снял каску и помассировал затылок.
- Где?
     - Дома!
     - Как это, дома?
     - Если  бы Москва хотела победить  Грозный, она бы просто дала 24  часа
ультиматума для разоружения. А по истечении времени, в случае отказа сложить
оружие,  применила бы ракеты. Сравняла бы этот  сраный город с землей.  Бумс
ракетой!  Представляете? Прошло  полчаса,  а  война  уже  кончилась,  Москва
победила, и у нас потерь нет, и Ельцин  - герой Советского Союза, а мятежный
бандит Дудаев пал. Все!
     - Ну, ты и завернул.
     - А мне кажется, ты прав! - сказал  свое веское  слово Сосед. - Если мы
тут и выживем, о нас потом никто не позаботиться. Кинут на  произвол судьбы,
как  кинули  афганцев.  Скажут: "Мы  вас туда  не  посылали", и  делу конец.
Скажут: "Лечите ваши раны сами, это же ваши раны, а не наши, вот и лечитесь,
а мы,  как-нибудь, и без  вас  теперь проживем." Так  и будет. Солдат  нужен
только во  время войны,  а  после войны  нужен строитель,  врач, учитель, но
только  не солдат.  С окончанием  войны кончиться  наше  время. О нас  сразу
забудут, похоронят живыми. Так и будет.
     - А  прикиньте, пацаны, - Сапог, осененный мудрой мыслью, аж вскочил. -
Получается, если твой дядя - афганец, то мы  кто, чеченцы!? Это значит, меня
что, потом всю жизнь чеченцем будут называть. Ни хера себе, я - чеченец!
     - Тихо ты, сядь!
     - Че вскочил? Не ори!
     - Ай, блин, как  всегда,  мне  и слова молвить нельзя,  - деланно надул
щеки Сапог, но, оглянувшись по сторонам, сел.
     - Вот увидите, мужики, вы еще вспомните,  как Виноград вас жить учил, -
продолжал свою сагу Виноград,  - но поздно будет. Хорошая  мысля -  приходит
опосля! Зря мы сюда  приехали. Грязное это  дело - война. Нехорошее. Ведь  и
жалеть  их,  сук, нельзя. Вот  и  вчера,  когда  пацана малого  с  гранатами
поймали,  наши  деды хотели  его  отпустить.  А  я  им  и  говорю:  "Сегодня
отпустишь, по  доброте душевной, пацана, а завтра он придет  и  захерачит  в
спину гранатой", и убил его. Сам убил мелкого. Убил, потому что он - враг. И
он пришел убивать  нас.  Независимо от нашего возраста, он бы  подорвал  нас
всех, не  задумываясь и не каясь. Война - это такое дело, когда либо ты его,
либо он тебя. Ничьей на поле боя быть не может. Один умрет, один будет жить.
Это  у политиков, при  дележе  финансовых  средств, может  возникнуть выгода
ничейного  результата, вот они и придумывают всякие  перемирия и прекращения
огня. А в дуэли, в период  схватки,  ничья  не возможна. И если Ельцин вдруг
остановит  войну и заключит  с  чеченами мир, все, считайте нас  подставили,
предали. Значит,  все  погибшие  и  покалеченные за эти страшные дни  - дань
неуемных  политических амбиций.  Очередная  игра власти.  Афера. Аукцион  по
продаже вооружений... Эта война, она еще  многому  нас научит.  И страну,  и
народ, и армию научит. Но научит-то на крови, на нашей  с вами крови. Потом,
через какое-то время, все сделают свои выводы, все, кроме Кремля. Усман, вот
твоей БМП сколько лет?
     - Старье!  Да  она, поди, списана, лет сто назад! Бедный Сосед,  как он
мучается с  бэхой,  все  время что-то  исправляет,  ремонтирует, налаживает,
ковыряет. С другим  водилой она  бы и с места не сдвинулась. Ладно,  Сосед -
клевый механик,  а то я не знаю, как бы мы  ездили! - я  похлопал Соседа  по
плечу.
     -  Вот оно! Ельцин  тратит деньги на фейерверки и праздничные столы! По
случаю рождества, наверняка закатят  банкет в Большом Кремлевском зале, кучу
бабок прожрут, пропьют и просрут.
     - Точно!
     -  А могли бы купить новую бэшку и подогнать тебе. На  мол, Усман, тебе
технику в отличном состоянии, не  волнуйся, ничего не полетит, не сломается,
трать   время   только   на   уничтожение  противника.  Воюй   на  здоровье!
Представляешь?
     - Не верю, что такое возможно.
     - То-то!  Или вот даже возьмем  эту войну.  Война забирает львиную долю
бюджета.
     - Долю  чего, какого бю?  - впервые услышал непонятное  заморское слово
Сапог. - Ты это, по-русски обьясни!
     - Бюджета, то есть народных денег, полученных государством путем  сбора
налогов, продажи  акций и других  махинаций,  безмозглая  твоя голова. Чтобы
самолеты летали  и  танки ездили - необходимо купить горючее,  чтобы  пушки,
гранатометы и  автоматы  стреляли  -  необходимо  запастись  боеприпасами  и
запасными частями всех этих творений безумного человеческого разума. В конце
концов,  чтобы солдаты  шли  в атаку  -  необходимо  обеспечить их  одеждой,
питанием,  медикаментами  и так далее и  тому  подобное. Все это -  огромные
тысячи миллионов рублей.
     - Ого! Никогда об этом не задумывался!
     -  А такие большие деньги можно было бы  потратить... ну, например,  на
образование. В школах ни компьютеров нет, ни спорт инвентаря, да ничего нет!
На  все не хватает средств. Школы бедствуют,  учебников не хватает! От  того
народ  в нашей  стране  и темный, что не  выгодно  государству растить умных
людей.  А вдруг такие  умники будут грамотно работать  и  сместят  тупорылую
бюрократическую номенклатуру? И тогда...
     - Кончай грузить! Я ни хера  не понимаю в твоей болтовне! - Сосед резко
прервал политическую муть Винограда. - Если ты шаришь в разных темных делах,
если ты умный  такой,  что же ты тогда здесь делаешь? А, Виноград? Что же ты
не  в  институте  каком,  а  здесь,  в  этом  бесом  проклятом  Грозном?  А?
Навыдумывал хренатени всякой и грузишь нас. Болтун! Может, переименуем тебя?
Будешь у нас не Виноград, а Студент, или Профессор, а?
     - Смейся, смейся. А кем ты сам будешь работать без образования? Тебя, с
твоей деревянной головой, и в  ПТУ учиться не возьмут, бездарь. Что, песенки
будешь  петь  в подземных  переходах?  Слушать  надо, пока  умные люди  дают
бесплатные советы. А я решил, приеду домой и в институт поступлю.
     - Поступишь.  Если у них  лапшавешательский факультет есть. Или возьмут