го,  а
оставлять мясо "на  потом" нельзя. Портится  оно мгновенно и  через каких-то
полчаса становится совершенно не съедобным. Наконец, когда обстановка  стала
критической, командир все же пошел на риск. Он определил  отделение из  семи
бойцов,  которым  отдал  приказ  "спуститься  к  реке  и  во  всех подручных
средствах принести воды". Я попал в число счастливчиков, которым  предстояло
выполнить этот  приказ, а значит, напиться вдоволь. Обезвоженный организм не
терпел  никаких нагрузок, поэтому к реке  мы подбежали заметно вымотавшимися
и, просто без  сил,  рухнули у самого  берега. Вид  грязной, перемешанной  с
песком воды, нисколько нас не отпугнул.  Напротив,  мы с  огромной скоростью
черпали походными котелками  эту мутную,  темно-красную смесь и пили,  пили,
пили. Не обращая внимания на привкус  песка во рту, в горле, и как мне потом
показалось, в животе, я  сразу выпил шесть котелков и, радостный, развалился
на прибрежных камнях. Однако время поджимало. Понежившись в  таком санатории
лишь пару минут, мы рванули назад. И надо же! Нашли огромную лужу с дождевой
водой! И  пусть вода в луже стала зеленоватой  и как бы заплесневелой, мы, с
новыми силами,  атаковали ее. Я, не отрываясь, хлебал, наверное, минут пять.
Хлюпал огромными глотками, пока не наполнил свое пузо до рта.
     Достигнув  оборонительных рубежей  нашей  группировки, мы с  удивлением
обнаружили,  что по дороге  выдули почти половину  набранной  в речке  воды.
Ребятам на позициях досталось буквально "по капле".
     На следующий день проблема воды вновь стала актуальной. Снова отпускать
нас к реке командир не рискнул, но, нарушая наш  инкогнито, вызвал вертушку.
Ми-8  прилетел быстро. При  разгрузке вертолета один из бойцов подорвался на
мине. (Откуда она там взялась?) Ему передробило кости обеих ног и они, как у
игрушки из ваты, сгрудились в  непонятную кучу. Мы  столпились вокруг него и
пытались хоть  чем-то помочь:  разговаривали с ним,  подносили  медикаменты,
вытирали кровь, плакали. Мы боролись за его жизнь до  последнего, но тщетно.
Парень  умер.  Несчастного  подняли на  борт  и, под  траурный свист винтов,
повезли в последний путь...
     С самого начала войны Бамут использовался как большой опорный пункт для
бандформирований,   или  "незаконных  вооруженных  формирований"  -  НВФ,  в
количестве до  тысячи человек.  Кроме  обычного стрелкового оружия  в  своем
арсенале они имели минометы, зенитки  и несколько  бэтэров. Все  необходимые
условия для превращения села в крепость у боевиков имелись, ведь в советские
времена  здесь   стоял   зенитный   ракетный  полк  со  всеми   необходимыми
причиндалами. Да и за  время войны подвалы и первые этажи многих зданий были
превращены  в  долговременные  огневые   точки.   Географическая   специфика
местности так же способствовала боевикам  при отражении первых двух штурмов,
как  известно, для нас закончившихся неудачно. Ходили слухи, что все подходы
к  Бамуту  заминированы,  а в  первых рядах  боевиков  стоит известный своей
жестокостью спецназ "Асса",  состоявший из прожженных  головорезов чеченцев,
афганских   моджахедов  и   грузинских  наемников.  Новый   штурм  села  был
запланирован  на  19  мая.  По  замыслу  командующего  штурмом  генерала  В.
Шаманова,  наша группа  должна  была блокировать путь возможного отступления
боевиков  на  территорию  Ингушетии.  Разумеется,  мы,  простые  исполнители
приказов, всех тонкостей этих  тактических игр не знали. А вот боевики  были
осведомлены намного  лучше  нас и предприняли попытку психологической атаки,
попытавшись очистить пути своего возможного отхода.
     Получили приказ "занять  боевые  позиции".  Лежим. Боимся.  Нервничаем.
Напряжение колоссальное. Тишина.  И вдруг, откуда не возьмись, прямо на наши
позиции, из зеленки, со стороны  Чечни выезжает огромный  американский джип.
Красавец джип.  Останавливается.  Видим - в джипе трое.  Дверь  открывается,
вываливается мужчина. Метра два ростом, здоровый бородатый  "дух". Одет, как
на  парад.  В  берцах,  в  новом,  иностранного  производства  камуфляже,  в
разгрузке. На шее сверкает цепочка. На голове повязка с надписью на арабском
языке.  На  пальце правой руки  большой перстень  из  драгоценного  металла.
Наличие  перстня  говорило  о том,  что перед  нами  не  простой  "борец  за
независимость Ичкерии", а полевой командир. По его комплекции не трудно было
догадаться,  что это  за  командир.  Широкая улыбка демонстрировала два ряда
ровных, блестящих зубов, половина которых - тоже из драгметалла.
     Мужчина,  подойдя к  нам  вплотную,  остановился. Пальцы  рук  не спеша
перебирают  мусульманские четки, губы  шепчут неизвестную нам молитву, глаза
сверкают от  ярости. Черт побери,  наверное, и сотни лет  назад его  предки,
атакуя казаков  генерала Ермолова,  выглядели  так же  устрашающе. И так  же
размеренно  перебирали  эти   четки.  Я,  забыв  обо  всем   на  свете,  как
завороженный,  пялился на  четки.  Лишь  через  несколько  секунд заметил  -
какого-либо оружия на боевике нет. А он спокойно стоит и не боится нас! Нас,
вооруженных  до  зубов десантников! Десантников, которых боятся все  "чехи"!
Смотрю  на него  из-под съехавшей на лоб каски, и ничего не понимаю.  Громко
дышу.  Не поворачивая головы, пробегаю глазами  по сослуживцам - все  просто
обалдели от такой наглости, лежат, не шевелятся.  "Дух" освоился, окинул нас
уничтожающим  взглядом,  сделал  для себя какие-то  выводы, и  сказал:  "Эй,
салаги, вы что тут делаете? Воевать хотите? Со  мной воевать хотите?  С нами
воевать хотите? Смотрите, что  я вам говорить буду! Сюда слушайте! Эта война
не для вас! Это не ваша война! Это  наша война!  Вы, дети, лучше  убирайтесь
отсюда, пока живые. Домой, к мамке, валите, на хрен! Мы здесь завтра пойдем,
всех, на хрен, вас замочим!  Вы  нам не  нужны, салаги. Идите домой!  У вас,
свиньи,  еще  один  день,   один  шанс  есть!   Пусть   остаются  офицеры  и
контрактники, если им  деньги нужны, будут им  деньги,  пусть сдохнут здесь,
неверные! А  вы, салажата, валите домой!  Если  не  уйдете, сами знаете, что
будет. Не первый день  эта  война воюете! Убьем, кого не  убьем,  плен брать
будем, в  рабство  отдадим,  замучаем. Казнить  будем, как  скотину зарежем!
Лучше, бегите, бегите, пока я вам разрешаю!"
     Его слушали, затаив дыхание, в полной тишине. И когда  он завершил свой
монолог, тишина стала жужжать в ушах,  давить на сознание, пугать до смерти.
Стало по настоящему страшно,  жутко  страшно.  Под его  громоподобное "Аллах
акбар!" я не  мог остановить  дрожь в коленях. Некоторых  трясло, они  почти
перестали контролировать свои действия, еле дыша от ужаса.
     "Дух"  трижды,  как  заклинания,  повторил  свои  слова. Закрыв  глаза,
помолился  и, еще  раз  посмотрев на наши  лица, лица грязных,  полуголодных
девятнадцатилетних пацанов,  победоносно улыбнувшись,  развернулся и зашагал
по  направлению к  машине. Шел  уверенно,  шел хозяином мимо дрожащего стада
овец. Мы  не двигались,  боялись  обратить  на себя внимание. Я, практически
вернулся к здравому смыслу, но  ждал конца спектакля пассивно, не вмешиваясь
в происходящее. "Дух" уже почти дошел  до джипа, как тишину разрезал  чей-то
крик: "Уйдут!  Уйдут ведь, товарищ майор!" После  небольшого  замешательства
командир тихо, но отчетливо выговорил: "Огонь!" Развязка наступила мгновенно
- мы открыли огонь.  "Духи", явно не  ожидавшие от  нас такой прыти, сначала
просто сидели в  машине, а потом  бросились бежать в разные стороны. Видимо,
большинство ребят  все еще находилось в шоковом состоянии,  поэтому стреляли
неровно,   нервно.   Сам  я   палил  неистово,   с  азартом,   с   аппетитом
проголодавшегося дикого зверя. Пять магазинов "ушло в горизонт" за считанные
секунды.  Лишь  расстреляв  практически весь  боекомплект,  я  заметил,  что
иномарка  полностью изменила  свою  внешность  -  машина  была превращена  в
решето. Рядом с этой дымящей грудой железа, в луже собственной крови валялся
"оратор".  Только  что  грозивший  нам  смертью "дух" сам  был на  последнем
издыхании. Оказалось,  что и чеченские  полевые командиры  тоже  люди. Люди,
которые тоже  могут умирать. Люди, которых тоже можно убить, убить точно так
же, как  они убивают наших  солдат. Убить  навсегда,  безвозвратно. "Оратор"
имел несколько  огнестрельных ранений,  хрипел,  но  еще  дышал.  Дышал,  но
недолго. Мои, очумевшие от  нервотрепки  пацаны,  продолжали долбить  своего
обидчика в упор.
     Подбежал  майор,  остановив   бесполезную  пальбу,   стал   успокаивать
подчиненных, отдавать приказы. Мы, разделившись  на три группы, принялись за
работу.  Одни,  на  случай  повторного появления  непрошеных  гостей, заняли
прошлую позицию. Другие, выкопав яму, избавлялись от трупа и остатков джипа.
Третьи, самые опытные  бойцы, отправились  на поиски двух бежавших  от нашей
мести боевиков. Бежавших именно  от мести.  Мы горели желанием  отомстить за
унижение чувства  нашего собственного  достоинства.  Доказать,  в  основном,
самим себе,  что  мы  ничего не  боимся.  А, откровенно  говоря,  мы все  же
испугались, а значит  "духи" практически добились своего. Конечно,  мы бы не
оставили  своих  позиций,  но,  однозначно,  находились  бы  в  подавленном,
нерабочем состоянии.  А так, не  смотря  на  появление  в  наших  рядах двух
раненых  бойцов,  (которых  мы  же  и  ранили)  настроение  у   подавляющего
большинства ребят заметно улучшилось. Мы усердно выполняли приказы офицеров.
Носились, как псы, которых долго держали на цепи, а  теперь  вдруг отпустили
восвояси.  И пусть  обнаружить беглецов не удалось,  но  это  уже  не  имело
никакого значения, боевой дух победителя приходил в норму...
     (23.02.01)






 * 3. СТАРШИЙ СЕРЖАНТ Мистер *


     Я  никогда  об этом не говорил и  не  писал. Я не хотел, чтобы об  этом
знали. Но  чем больше проходит времени, тем глубже и отчетливей отпечаток  в
памяти. Я начинаю понимать, что скрывать это  нельзя, об этом надо говорить,
об  этом надо писать,  это надо  помнить.  Это  тонкая линия  между жизнью и
смертью. Это - война.
     У меня два младших брата и я хочу, чтобы они, идя служить в армию, были
готовы ко всему. Готовы к худшему - к страданиям, к смерти, к войне.

Школа жизни
     ***  июля 1996  года  мы  прибыли в  Моздок  прямым  рейсом  из Нижнего
Новгорода. Через день, я, в составе четырех батальонов части No3671, был уже
в столице Чеченской Республики - в городе Грозный.
     "15 военный городок" -  так называлось место нашей дислокации.  Вперед,
до центра города, и назад,  до станции Ханкала,  отсюда  - рукой подать,  30
минут езды. Внутри каких-то полуразрушенных  бетонных боксов стояли палатки,
где нас и разместили. В этих огромных каменных  лабиринтах нас  было человек
пятьсот.  Условия,  тем не  менее,  были  хорошие,  вплоть  до  волейбольной
площадки и бани.  Кормили отменно, как  шутили офицеры - "на убой". Тушенки,
сгущенки и масла ели вдоволь, грех жаловаться. После нервотрепки с прибытием
и  ожиданием войны  "как  по  телевизору"  такие  условия расслабляли, и  мы
снимали напряжение игрой в волейбол.
     Прошло несколько дней, я  с  тревогой ждал первого выезда  "на боевые".
Дождался. Утром *** июля выехали  на  первую спец. операцию.  Десять  единиц
боевой техники и две роты бойцов "поехали бороться с экстремизмом".
     Сидя  на броне БТР в полном боекомплекте,  чувствуешь себя терминатором
из  американских фильмов. Автомат на изготове, 4 магазина к нему, 12 гранат,
штык-нож на  поясе, каска-"сфера" весом 4 кг - вот и все  что  нужно,  чтобы
стать бэтмэном и супергероем одновременно. Голова качается.  Не справляясь с
весом каски, она ходит из стороны в сторону. "Такую  в  следующий раз больше
не одену" - клянешься себе и сам же нарушаешь клятву, натягивая каску во все
последующие дни. Жизнь,  как ни крути, дороже сиюминутного комфорта. На  шее
бирка.  Смертник,  по  которому  опознают  трупы.  Именно  она,  малюсенькая
алюминиевая бирка, и возвращает к действительности.
     Первое  впечатление  двойственно:  не  понимаешь   где  ты   и   зачем.
Покачиваясь в ритм  рева  двигателя, до боли в  пальцах впиваясь в  автомат,
трепеща перед черной пустотой неизвестности, большими непонимающими зрачками
впиваешься в "пейзаж", ищешь, сам не зная чего.  Ищешь большое и страшное. А
находишь...
     Среди  зияющих   глазниц   разрушенных  многоэтажек,   остатков   битой
бронетехники  и сожженных  автомобилей... ходили люди, работали  не известно
как уцелевшие коммерческие ларьки,  ездили  легковушки, бегали дети. Особое,
неизгладимое впечатление на меня произвели молодая мамаша, медленно гуляющая
с  коляской  и  группа  детей,  радостно пожирающая  добытое,  откуда-то  из
параллельной вселенной, мороженое.  В нескольких  кварталах от них стреляют,
страдают,  умирают, а им - хоть  бы  хны. У них отдельный,  собственный мир,
который кончается  вот  тут,  за  поворотом.  И  снова - развалины, разруха,
грязь.  Неожиданный  контраст  -  черное  и белое, мир и война одновременно.
Когда впервые видишь такие, казалось бы, несовместимые противоположности, то
здорово получаешь по мозгам, расшатывая итак не крепкую крышу сознания.
     Сидишь на броне, смотришь на городские развалины, смотришь на почему-то
не синее  небо и стараешься не думать, а просто существовать, находиться вне
пространства  и вне  измерений. Вне мирского  бытия.  Вне обычной, будничной
суеты.  Вне жизни. Самое интересное -  мне не было  страшно. Я не боялся  ни
"духов",  ни  смерти,   ни  плена,  ни   ранений.  Помешательство  какое-то,
стопроцентное  отсутствие чувства страха. Страх приходил всегда, но приходил
позже, после  событий. Когда в  спокойной обстановке  анализируешь прожитое,
делаешь  выводы  и зло улыбаешься судьбе, вот тогда и становится страшно.  А
так, нет. Смерть.  Смерти  боится любой здравомыслящий человек, но  думать о
ней постоянно - нельзя. Чем глубже погружаешься в думы о смерти, тем ближе к
ней  становишься. И,  в  процессе,  можешь и не заметить момента ее триумфа,
поглощающего  тебя в себя. Ведь у смерти тоже есть  своя работа,  и она тоже
старается выполнить ее в назначенные свыше сроки.
     Оставив  на  двух  блок  постах  по наряду  дежурных (офицер  +  десять
солдат),  мы, изучив  окрестности,  вернулись  на  базу.  Отдельная  бригада
оперативного  назначения  No34, в которую  меня определили, совершала  такие
выезды ежедневно.
     До 5 августа все было относительно спокойно, обычные  обстрелы колонн и
ночные перестрелки не в счет. 5 августа, рано утром, нас подняли по  тревоге
и  бросили в оцепление. Мы  окружили  один  из  центральных  районов города.
Приказ  -  никого  не впускать  и не выпускать из  кольца,  внутри  которого
чувствовалось  беспокойное  шевеление. Через  несколько  часов после  начала
спец.  операции, когда я уже  порядком устал,  и,  стоя у  нагромождения  из
бетона и мусора,  нервно передергивал  затвор,  ко мне  подошел  чеченец. Он
представился   работником   местной  администрации,   предъявил  документ  и
уверенным  шагом ушел  внутрь кольца.  Я даже сообразить  не успел -  кто он
такой и зачем пошел туда.  Так быстро это произошло. Тут в соседнем квартале
послышались  автоматные очереди,  и  я об этом больше не  вспоминал,  другие
появились проблемы...
     Приехала  наша смена.  Объяснив ситуацию, мы  заняли места  в машинах и
тронулись. В авангарде и арьергарде колонны двигались бэтэры, между которыми
поместился с десяток грузовиков с бойцами. Я, вместе с командиром, запрыгнул
на броню ведущего бэтэра. Но не успели проехать и ста метров, как неожиданно
прогремел взрыв -  следовавший следом за нами ЗИЛ подорвался на фугасе. В ту
же  секунду  мы распластались  на  дороге и  взяли  на мушку  все  имевшиеся
неподалеку  объекты.  Место  было открытое, "духи"  могли обстрелять  нас из
автоматов и подствольников,  или помучить снайперами. Потихоньку потихоньку,
мы отползли от машин на безопасное  расстояние. Постреливая, пролежали около
получаса. Тишина.  В ответ  не стреляют.  Я, получив приказ  "разобраться  с
потерями",  бросаюсь к  ЗИЛу. Остальные  по-прежнему держат под  наблюдением
окрестности, лежат и ждут. Подбегаю  к машине:  от взрыва  ЗИЛ перевернуло и
покорежило, а от  кабины  вообще не осталось и следа. Находившиеся в кабине,
вероятнее  всего, погибли.  Выжившие бойцы из тех, кто  находился в  кузове,
вытаскивали раненных  и, как могли, оказывали им первую помощь. Некоторые из
пострадавших орали матом, некоторые - стонали. Кто-то тихо плакал. Одному из
бедолаг  оторвало обе ноги,  но  он не проронил ни  слова. Он молча  смотрел
туда, где должны быть ноги и шевелил руками. Из-под  обломков кто-то вылез и
бросился ко  мне. Черный  от  гари, с  выпученными глазами, он  обнял меня и
закричал:  "Я  был  в  этой машине! Я живой! Я  из этой машины!  Я живой!  Я
живой!" Я узнал его, вместе служили в школе сержантов в Тольятти...
     Вечером, в этот же день, охраняемые нашей бригадой блок-посты и  группа
огневой поддержки  попали в окружение. Всю ночь обстреливали и "15 городок".
Мне повезло,  я был  назначен дежурным  по батальону  и еще с  двумя бойцами
остался  на месте, на  базе.  Остальные  поехали  на  подмогу  к  окруженным
служакам, большинству из которых уже не суждено было вернуться назад живыми.
Нохчи захватили  центр  - основные  улицы и  перекрестки, окружив  наших  на
блок-постах  и КПП. Видимо, некоторые  позиции  дудаевцами  были пристреляны
заранее  и  поэтому  они чувствовали себя довольно вольготно. В  районе Дома
правительства  бои  носили особенно жестокий  характер. Боевики использовали
даже  несколько захваченных у наших  частей бээмпэшек, что заметно увеличило
возможности их  маневренных  групп. Несколько суток мы  не могли связаться с
окруженными в правительственных зданиях,  на которых нохчи пытались повлиять
и в психологическом плане - подбрасывали листовки с призывом не  ввязываться
в  перестрелки  и сидеть  спокойно,  чтобы  не понести потерь.  Для  большей
эффективности в  это  же  время окруженных интенсивно  обстреливали  из всех
видов оружия. Особенно доставали своими резкими  появлениями "из ниоткуда" и
столь же резкими исчезновениями "в никуда" мелкие группы снайперов, прилично
напугавшие своей боевой подвижностью моих служаков.
     Попытки генералов помочь окруженным, введя в город несколько бригад  со
стороны  Ханкалы,   приводили   к   неоправданным  потерям.  Духи   радостно
расстреливали  большое скопление  техники  и  не давали повода усомниться  в
своих боевых навыках. Вплоть до 19 августа моя бригада и соседняя, гремевшая
на  весь  Грозный,  *** бригада  оставались в окружении. Каждый вечер я, как
дежурный,  принимал сведения  о потерях -  вел учет убитых и  раненных. Духи
свирепствовали, наши отвечали  тем  же. Временами - варварскими  методами. В
память  врезался  эпизод,  когда  подъехала  машина   ЗИЛ-131  с  погибшими,
количество  которых сразу  определить было невозможно  - тела  виднелись над
высокими бортами. Я поймал себя на мысли, что мне опять повезло, я оставался
одним из немногих, дравшихся с наружной стороны кольца.
     Благодаря  усилиям  нашего  ***,  ласково  прозванного  -  "папик",  из
окружения вышли живыми около *** человек. "Папик" договорился с  боевиками о
сдаче  оружия  и  боеприпасов  в   обмен  на  жизни  окруженных  людей.   По
специальному    коридору,    оставленному    ночью   боевиками,   измученные
многодневными боями ребята покинули злосчастную площадь. По слухам, ходившим
позже, за сдачу оружия  командир был лишен  звания. Некоторые говорили,  что
"папик", отправлен  на пенсию.  Не  хочется  верить, но если это правда,  то
жаль. Очень жаль, что не для всех люди дороже погон.
     В один из жарких августовских дней, ближе к вечеру, во время очередного
обстрела наших позиций, ранило и  меня. Боль, шок,  истерика, страх - ничего
такого в момент ранения н