стощалось, пока наконец не лопнуло окончательно. Она решила,  что  с  нее
хватит.
     - Испеклась, - сказала она ему. - Сыта по горло.  Только  и  числюсь,
что замужем.
     Пряхин вновь - в который раз - покаялся и дал клятву.
     - До первого раза, - сказала она.
     Ждать пришлось недолго, больше двух-трех дней Руль терпеть не умел. В
субботу Зина взяла билеты в кино, но Пряхин забрел в столовую и  засиделся
среди разнобоя голосов  и  табачного  дыма.  Рядом  с  ним  ел  незнакомый
человек.
     - Чтой-то мне лицо ваше неизвестно, - сказал ему Пряхин.  -  Я  здесь
всех знаю.
     - Я приезжий, - сдержанно ответил незнакомец.
     - Я  смотрю,  мужчина  вы  крепкий,  а  едите  мало,  вроде  ребенка.
Экономите, что ли?
     - Нет, я вообще стараюсь поменьше есть. У меня такое правило.
     - Может, вам еще чего-нибудь взять? Компот или котлет  порцию?  Ежели
денег нет, вы скажите.
     - Нет, спасибо, - усмехнулся приезжий. - А вы что же, богаты?
     Пряхин вдруг почувствовал, что его распирает.
     - А у меня денег куры не клюют! - сказал он неожиданно  для  себя.  -
Сколь хошь могу ссудить. Тебе сколько надо - тыщу, две?
     - Да пока не надо, но при случае, спасибо, буду  помнить,  -  ответил
приезжий и спросил:
     - А что ж вы здесь прозябаете?
     - Это как? - не понял Пряхин. - Зябну, что ли?
     - Нет, - улыбнулся заезжий. - Я не это имел в виду. При таких деньгах
вы б вполне могли на курорте жить. Что вам здесь? А там море, пальмы...  -
он посмотрел на Пряхина и добавил. - Женщины...
     - Не отпускают, - огорченно пожаловался Пряхин. -  Говорят,  заменить
некем. Без отпуска работаю.
     - Почему же без отпуска? А трудовое законодательство?
     - Оно верно, закон... А на деле как заведу речь об отпуске, мне сразу
- не можем. Мол, пока я там отдыхаю, у них здесь люди мрут.
     - Вы что же - врач?
     - Ага, хирург, - кивнул Пряхин.
     - Вот оно что, - приезжий скользнул взглядом по его  жестким  корявым
пальцам, на которых держались темные смоляные пятна.
     - Каждый день режу. Без меня им никак.
     - Теперь понятно, откуда у вас деньги. А я, грешным делом, подумал...
- усмехнулся собеседник.
     - Что ты! Ко мне очередь - два года! Записываются - ночами стоят!
     - Ах, так... Да-а, видно, вы специалист...
     - А ты думал! Для меня вырезать что-нибудь - раз  плюнуть.  Зря,  что
ли, все ко мне рвутся? Им других предлагают -  не  хотят.  Мол,  только  к
нему. Это ко мне, значит.
     - Понятно, репутация, - покивал приезжий и спросил неожиданно:
     - А что вы зубы не вставите?
     - Дорого. У меня отродясь  таких  денег...  -  Пряхин  вспомнил,  что
богат, и осекся. - Зубы... это... Понимаешь, какое дело... Некогда мне.  С
утра до вечера режу. А насчет курорта  верно  говоришь.  Давно  собираюсь.
Ты-то сам бывал?
     - Приходилось... Ялта, Сочи, Гагра... - он вдруг пропел. - О, море  в
Гаграх...
     - Да... - мечтательно вздохнул Пряхин. - Спасибо, что  сказал.  Может
тебе вырезать чего надо? Устрою.
     - За бутылку? - неожиданно спросил приезжий.
     - Что ты... Так. Для хорошего человека... Хочешь, сам вырежу?
     - Без очереди?
     - Да ты только скажи, так, мол, и так: нуждаюсь! Что хочешь вырежу.
     - Спасибо, - поблагодарил приезжий. - Я уж как-нибудь сам.
     - Сам? - непонимающе уставился на него Пряхин.
     - Сам. Я ведь врач.
     Пряхин оглушенно помолчал и наконец выдавил из себя:
     - Тоже?
     - Тоже, коллега, тоже! - засмеялся приезжий. - Я,  правда,  не  такой
специалист, как вы, и денег у меня  таких  нет,  скорее  наоборот.  Может,
возьмете к себе в ассистенты?
     - Куда? - хмуро спросил Пряхин.
     - Ассистировать буду вам на операциях. Заодно и подучусь. Возьмете?
     Пряхин встал и молча пошел прочь. "Нарвался", - думал он по дороге, -
"зарулил",  называется.  Кто  ж  мог  знать?  Молчал,   гад,   поддакивал.
Прикидывался".
     Пряхин был зол на приезжего, точно тот надул его, и злился на себя за
доверчивость.
     Был уже поздний час, Пряхин пришел домой. Он  поскребся  едва  слышно
ключом в замке и крался в темноте, когда неожиданно ярко вспыхнула  лампа:
Зина поджидала его с белыми от ярости глазами.
     - Явился?! - спросила она так, словно говорила по радио.
     - Не запылился, - щурясь от  света,  податливо  усмехнулся  Пряхин  в
надежде обернуть дело шуткой.
     - Ты давеча, что обещал?
     - Что? -  как  бы  сам  заинтересовался  Пряхин  и  поморгал,  силясь
вспомнить.
     - Забыл?!
     - Почему? Не забыл...
     - Божился... Слово давал... Давал?!
     - Имело место...
     - Ах, имело!... - вспыхнула Зина и медным голосом объявила.  -  Козел
ты вонючий!
     Пряхин так и сел от неожиданности, нижняя губа  оттопырилась,  как  у
плаксивого ребенка.
     - Обидно, - сказал он.
     - Обидно?! А мне не обидно?!
     В ночной тишине ее голос звучал оглушительно. "Весь дом переполошит",
- подумал Пряхин.
     - Зина, ты б потише, люди спят, - попросил он.
     - Он о людях думает! А кто обо мне подумает?!
     Она могла разбудить  не  только  дом,  но  и  улицу,  и  даже  город.
Неожиданно Зина горько покачала головой:
     - Дура я, дура... Дура набитая. За кого пошла...
     - Не такая  уж  дура,  -  попытался  разубедить  ее  Пряхин,  но  она
посмотрела на него гневно и объявила непреклонно:
     - Дура!
     Он смиренно пожал плечами - тебе, мол, виднее.
     - Кому верила, - произнесла она с горечью. - Забулдыга несчастный.
     - Зина, то другая причина была. Третьего дня я зарулил  невзначай,  а
шас дело было. Ей-Богу... Вишь, я в трезвости...
     - В трезвости?! - ужаснулась она. - В трезвости?! Это от кого  ж  так
разит на весь дом?!
     - Не разит, а пахнет чуток. И то вряд ли. Пива выпил...
     Она глянула искоса,  потом  внятно,  с  нажимом,  точно  втолковывала
непонятливому, сказала:
     - Кобель худосочный!
     - Прошу без оскорблений, - Пряхин ладонью отстранился от ее слов.
     Зина подскочила, схватила его за плечи и, не давая  подняться,  стала
бешено трясти.
     - Душу вытрясу! - рычала она сквозь зубы.
     Сил у нее вполне могло хватить; его легкое костлявое  тело  билось  у
нее в руках, как отбойный молоток, голова моталась из стороны  в  сторону.
Пряхин хотел что-то сказать, но  слова  рассыпались  в  тряске,  и  только
дрожащий, прерывистый, похожий на блеяние звук вырвался из горла.
     Она вдруг швырнула его и отошла. Пряхин умолк, будто  оборвал  песню.
Он подумал, что теперь она  оставит  его  в  покое,  но  не  тут-то  было,
оказалось, он еще не получил сполна.
     - Пустобрех! - с прежней медью в голосе объявила Зина. - Ты  не  муж,
ты квартирант! Тебя, как собаку бездомную, любой увести может!  За  всяким
по первому слову бежишь! Брехун пустопорожний! Язык  что  помело:  брешет,
брешет - я, я!.. А  что  ты?!  Кто  ты  есть?!  Мужик  называется...  Одна
видимость.
     Он и на самом деле был  мелок  телом,  кожа  да  кости,  только  руки
выглядели непомерно большими, разношенные плотницким топорищем, а щербатый
рот старил его против  истинных  лет.  Но  причиной  были  и  плохая  еда,
бестолковая жизнь, нелепица, вечная маета...
     Зина неожиданно заметалась по комнате - помещение было  слишком  мало
для нее, она выдергивала из разных мест  его  вещи,  рубахи,  кальсоны  и,
комкая, с силой швыряла в него, он лишь растерянно прикрывался руками;  на
ходу она сбивчиво кляла его, но слов было не разобрать, одно лишь  злобное
урчание, которое вместе с ней носилось по комнате.
     - Чтобы ноги твоей здесь не было! - успел понять  Пряхин,  как  вдруг
Зина  замерла  на  мгновение,  обессиленно  рухнула  на  стул  и   завыла,
заголосила, обливаясь слезами.
     Пряхин не упирался и  не  спорил.  Отныне  он  не  противился,  когда
женщина его прогоняла, не просился назад,  уходил  легко,  без  сожалений:
брал чемодан и был таков - привык.
     И не терзался, не переживал: белый свет велик,  найдется  где  голову
приклонить.
     Белый свет и впрямь был велик, повсюду имелась нужда в плотниках и  в
мужчинах - в Чухломе, в Кимрах, в Спас-Клепиках, в Кинешме; постепенно  он
добрался до больших городов, и здесь тоже был недостаток в плотниках  и  в
мужчинах, даже в таких завалящих, как он, - где ни возьми, хоть в  Рязани,
хоть в Костроме, уж на что города хоть куда и людей в них пропасть.
     Со временем он усвоил закон: не прикипай никогда душой - к месту  ли,
к человеку, себе больнее, после отдирать с кровью. И уже сам уходил, своей
волей, прежде чем его гнали, чуть что - привет, пишите письма!
     Он даже сам удивлялся, как это раньше он тянул до последнего, не  мог
оборвать, а оказывается, проще простого - шагнул за порог и пошел, дорогой
все образуется.
     Однако это он позже  усвоил  -  ума  набрался,  а  пока  он  неохотно
подбирал раскиданное по комнате имущество и горестно думал, куда  идти  на
ночь глядя. Зина истошно выла, лицо ее опухло от слез.
     "Может, оно и лучше, - свобода как-никак", - думал Пряхин, заталкивая
в чемодан мятые рубахи.
     Он надел свой единственный пиджак, купленный год  назад:  пиджак  был
велик, Пряхин это и в магазине видел, размера на два больше, но продавщица
смотрела строго, и он не рискнул отказаться,  постеснялся  -  зачем  тогда
примерял?
     Он вообще всех их боялся: продавцов, официантов, таксистов, страшился
их гнева, даже недовольства и тушевался заранее, будто наперед  знал,  что
стоит им рассердиться, ему несдобровать.
     В Спас-Клепиках Пряхин задержался ненадолго.
     - Пустой ты человек, Миша, - сказала ему вскоре Лиза.  -  Ненадежный.
Врун, хвастун... Никакого в тебе содержания.
     Она работала на ватной фабрике и считала себя содержательной.
     Пряхин и сам знал, что жизнь его идет вкривь и вкось, а он  болтается
в ней, как дерьмо в проруби.
     Приятели не раз интересовались, как это он рвет  с  такой  легкостью:
многие из них в семье мучились, хлебали сполна, но терпели, тянули  лямку.
В ответ Пряхин посмотрит свысока и хмыкнет с превосходством: "А по мне что
та, что эта - один хрен. Все они мне до фонаря. Чуть что - привет,  пишите
письма!" - глаза его смотрят дерзко, на губах играет победная  усмешка,  и
он горделиво, по-петушиному озирается: мол, учись, пока я жив!
     В такие минуты он на самом деле казался себе весельчаком,  балагуром,
все ему трын-трава и море по колено - сам черт не брат...
     Но как бы там ни было, все чаще сверлила мысль о собственной крыше: в
своем доме ты себе хозяин.
     Это были пустые мечты, он знал.  Деньги  у  него  не  водились,  хотя
возможность была, как-никак  плотник,  а  вот  скопить  не  умел.  Если  и
перепадало иногда, то по малости - не держались  у  него  деньги,  как  ни
старался.
     Сколько, бывало, понукал себя - толку не  было.  Иной  раз  определит
скопить, взнуздает себя решительно, но, как  ни  терпит,  как  ни  жмется,
спускает все до последней копейки, еще и в долги влезет.
     Правда, имелась одна последняя  возможность:  на  худой  конец  можно
завербоваться. Но он еще не был готов, не созрел, как говорится.
     Последнее время Пряхин обретался в Кинешме. Зима была  на  исходе,  в
низовьях Волги уже вовсю гуляла  весна,  но  здесь  береговые  откосы  еще
покрывал  снег,  и   река   с   высоты   открывалась   неподвижным   белым
пространством, на котором кое-где чернели вмерзшие в лед баржи.
     Третий вечер подряд Пряхин скучал. Нынешняя его подруга  работала  на
заводе "Электроконтакт" в вечернюю смену; Пряхин вышел из дома и побрел по
улице.
     Шел мокрый снег, касался земли и таял. Пряхин вдруг вспомнил, что ему
тридцать пять - полжизни, если  повезет  протянуть  семь  десятков.  А  не
повезет, значит, и того меньше, значит, он шагнул уже за половину и теперь
только вниз, под гору. И не было у него ничего своего,  кроме  чемодана  с
мелким имуществом, рот щербат, никак зубы не вставит, даже на  курорте  ни
разу не побывал.
     Когда он вернулся, Зоя была уже дома, ужинала, не разогревая.
     - Где ты шатаешься? - грянула она хмуро. - Хоть бы раз встретил...
     - Зоя, ты на курортах бывала? - неожиданно спросил Пряхин.
     Она помолчала и вздохнула тяжко:
     - Никчемный ты человек. Что ты есть, что тебя  нет...  Только  языком
чесать...
     - Не нравлюсь? -  въедливо  поинтересовался  Пряхин.  -  Может,  тебе
артист нужен? Так скажи, я живо...
     - Полно тебе, - отмахнулась Зоя. - Чего кривляешься?
     - Нет, ты скажи! - настаивал Пряхин. - Скажи: хочу артиста. Я  мигом!
- дернувшись, он подбросил вверх плечи и  тряско  охлопал  себя  ладонями,
будто в цыганском танце. - Ап! - Пряхин застыл, вздернув голову и раскинув
руки: просторный пиджак висел на нем, как на жерди. - Похож я на артиста?
     - Ерник ты, Миша,  -  грустно  покачала  головой  Зоя.  -  Пустозвон.
Ломаешься все... Вроде куклы тряпичной.
     - Какой есть! - ощерился Пряхин. - А ежели я вам не по нраву, так это
поправить можно!
     - Ну что ты завелся? - устало спросила Зоя. - Я спать хочу.
     - Спать, спать... Только и знаешь, -  с  досадой  попенял  Пряхин.  -
Курица.
     - Это я курица?! - глаза у подруги стали большими и  круглыми.  -  Ах
ты... - от возмущения она потеряла слова. - Да ты сам-то кто?! Или у  тебя
деньги есть?! Или ты мужик какой-то особенный?! Принц заморский?
     - Ну ты чего? Чего? - оторопел Пряхин. - Вожжа,  что  ли,  под  хвост
попала?
     - Да я с тобой на безрыбье только! - клокотала Зоя. - Я б тебя в упор
не видала. Тоже мне хахаль! Гляди, как бы ветром не сдуло!
     - Ах, ветром?! - медленно и как бы зловеще спросил Пряхин  и  пошарил
глазами по сторонам. - Где мой чемодан?
     - Испугал! Ой, не могу, испугал!
     - Где мой чемодан? - оцепенело, с  железной  решительностью  повторил
Пряхин.
     - Да катись ты со своим чемоданом! Вот ты где у меня! -  Зоя  ладонью
провела по горлу.
     - Разберемся... - пообещал Пряхин, привычно побросал в чемодан  белье
и рубахи, снял с вешалки пальто  и  начальственно,  вроде  бы  с  трибуны,
помахал рукой. - Привет! Пишите письма!
     До утра он дремал  в  зале  ожидания  на  вокзале.  Иногда  удавалось
уснуть, но даже во сне он понимал, что у него нет  крыши  над  головой,  и
прежняя мысль о бездомности мучила его во сне и наяву. Вокруг слонялись и,
скорчившись, спали люди,  вскрикивали  во  сне  дети  и,  сидя  на  узлах,
бессонно бдели немощные старухи.
     "Сколько людей в дороге, мать честная", - думал  Пряхин,  разглядывая
солдат, хныкающих младенцев, деревенских девушек,  мужиков  в  ватниках  и
прочих людей, которые спали и бродили вокруг или просто  сидели,  думая  о
своем.
     На свете пруд пруди было неприкаянных и бездомных, как он, у  каждого
имелась своя причина, но он-то, он чем виноват -  острая  жалость  к  себе
сквозила в душе навылет, и не было с ней сладу.
     Жалость чуть не до слез травила и ела сердце, в пору было завыть  или
вырваться в крик. Пряхин сидел молчком, сжался, будто на холодном ветру, -
застыл и окаменел.
     К утру он знал, что делать. Пропади  она  пропадом,  такая  жизнь,  к
черту, пора кончать.  Значит,  так:  всех  баб  побоку,  завербуется  куда
подальше, с первых денег вставит зубы, потом на курорт, а после купит дом.
Хоть какой, лишь бы свой... Сам поправит, ежели будет изъян.
     Он не трогался с места, сидел неподвижно, твердея в своей  решимости,
и уже не было человека  на  свете,  который  мог  бы  его  отговорить  или
отвадить, - ни человека, ни другой силы. Впрочем, никто и не собирался.
     Пряхин едва дотерпел до утра. За час до открытия он  уже  топтался  у
конторы оргнабора и первым сел к столу уполномоченного.
     Поезд неделю шел через всю страну. Пряхин  часами  глазел  на  глухие
леса, поезд то возносился над широкими реками,  то  пробивал  горы:  земли
вокруг было невпроворот.
     Это ж сколько людей надо, чтобы ее обжить,  думал  Пряхин,  вспоминая
тесные города, их мельтешение и толчею, и среди прочих мыслей твердил себе
настырно: "Сперва зубы, потом курорт, а после - дом".
     Во Владивостоке поезд остановился у самой воды:  вокзал  располагался
на берегу бухты Золотой Рог по соседству с причалами, бок о бок с вагонами
поднимались борта судов.
     Пряхин вышел и обомлел: в бухте  царило  безостановочное  движение  -
буксиры, лихтеры, баркасы, какие-то мелкие посудины, у причалов  грузились
огромные корабли, теснились палубные надстройки, мачты, антенны, трубы,  а
над головой, над берегами плыла шумная разноголосица -  сдавленные  низкие
гудки пароходов, лязг вагонных сцепок, перестук колес,  звонки  портальных
кранов, гулкие голоса станционных и портовых динамиков, свистки маневровых
тепловозов, гудение тросов, треск лебедок, вопли буксирных сирен; по всему
было видно, что живут здесь в беспокойстве и суете.
     А вокруг, по склонам высоких сопок, поднимался  в  поднебесье  город,
тысячи крыш и окон росли друг над другом на сколько хватало глаз.
     "Ничего себе! - задрав голову, озирался по сторонам Пряхин.  -  Ну  и
занесло меня..."
     Ему казалось - здесь край земли, но вышло, что и это еще не конец: на
автобусе Пряхин поехал в Находку.
     Океан его оглушил. Конца края не  было  воде,  Пряхин  растерялся  на
таком просторе и присмирел, смешался: по  всему  неоглядному  пространству
один за другим катились  могучие  валы  и  тяжело,  с  гулом  рушились  на
каменистый берег. Пряхин явственно ощутил  свою  малость  -  песчинка  под
небесами.
     Но как ни странно, за спиной он почувствовал  безоглядную  свободу  -
стоит лишь захотеть, и пойдешь, пойдешь, вроде бы оборвал  путы  и  теперь
все зависит от тебя самого, - живи без оглядки. Он не мог этого  понять  и
думал как умел: "Воля - охренеть можно!"
     Ветер с моря обдавал влагой  и  путал  мысли.  Океан  наполнял  грудь
беспокойством. "С чего бы это?" - гадал Пряхин и не знал,  что  и  думать.
Ветер и океан смущали покой и тревожили кровь. "Уж  теперь  мне  никто  не
указ, - бесшабашно думал Пряхин, стоя  на  ветру.  -  Как  захочу,  так  и
будет".
     Он как пьяный бродил  по  берегу,  подставляя  лицо  мелким  брызгам,
вдыхал запах моря и думал, что вот ведь столько лет  жил  на  свете,  а  и
знать не знал, не ведал такой воли.
     А в глубине души скреблась и неотвязно ныла одна мысль: "Сперва зубы,
потом курорт, а после - дом!"
     Екатериновка смутила  его  многолюдьем  и  сумятицей.  В  пересыльном
городке среди бараков в ожидании  пароходов  толклись  и  томились  тысячи
людей. К щитам, на которых вешали объявления, было не подступиться.
     "Ах ты, бляха-муха, - озадаченно поозирался Пряхин, так  и  прозевать
недолго". Он заработал локтями, но народ здесь собрался  тертый,  нахрапом
его было не взять.
     - Ты куда прешь, щербатый? - спросили его и  кинули  назад,  даже  не
старались особенно: Пряхин глазом не успел моргнуть, как  оказался  позади
всех.
     Он постоял в  раздумьях,  затих  и  вроде  бы  угомонился,  но  вдруг
засвистел пронзительно, принялся бешено плясать - с треском охлопывая себя
ладонями, так  что  все  оглянулись  в  недоумении:  толпа  воззрилась  на
нелепого плясуна.
     В пляске он двинулся вперед, перед ним расступались,  давали  дорогу,
он оказался под самым щитом. Тут он остановился  и  с  деланным  вниманием
принялся разглядывать объявления; за ним висела мертвая тишина.
     Пряхин обернулся.
     - Ну, что пялитесь? Зенки повылазят, - сказал он зрителям.
     - Ай да плясун! Ловкач! - засмеялись в толпе и не тронули, снизошли.
     Пересылка была веселым местом.  Это  было  скопище  всякого  люда,  у
Пряхина разбежались глаза: вокруг сновал разноликий сброд со  всей  земли,
пестрая мешанина, от которой голова шла кругом. Приходил пароход,  забирал
партию, места тут же занимали другие.
     Сезонники маялись от безделья, слонялись в ожидании отправки, а днем,
когда была открыта контора, выколачивали авансы