дался,  кто
идет.
     Рая молча села на ящик и посидела смирно, куталась  в  платок,  зябко
горбила плечи.
     - Схлопотал? - спросила она.
     Пряхин не ответил, жевал разбитые губы.
     - Что молчишь? Загордился?
     - А что говорить? Сама видишь...
     Она пригляделась в темноте, выпростала из рукава руку и мягко ощупала
его лицо и голову:
     - Больно?
     - Есть маленько, - поморщился Пряхин, готовый и дальше терпеть,  лишь
бы она касалась его рукой.
     - Я сейчас, - сказала она и ушла в темноту.
     Он не знал, сколько прошло времени, она  вернулась,  в  руках  у  нее
белело полотенце, край был мокрым, и она осторожно отерла ему лицо.
     - Ну как, жить буду? - спросил Пряхин.
     Она усмехнулась, покачала головой:
     - Шутник... Легко еще отделался.
     - Ничего себе - легко! Скособочился весь, морда на сторону...
     - Заживет. Могло быть хуже.
     - Я им тоже насовал будь здоров! - не удержался Пряхин.
     - Да ладно тебе - насовал... Спасибо, что ноги унес.
     - Они свое получили, - настаивал Пряхин. - Меня  на  кривой  козе  не
объедешь.
     - Вот порода... - покачала головой Рая. - Сам еле жив, а  туда  же...
Ну, мужики!..
     - Больно много ты знаешь о мужиках!
     - Знаю, - спокойно подтвердила Рая. -  Я,  Миша,  опытная.  Три  раза
замужем была.
     - Ничо себе! Чо так много?
     - Искала...
     - Нашла?
     - Перевелись настоящие мужики.
     - Так уж перевелись?
     - Перевелись. Три раза ошиблась, - призналась Рая и усмехнулась. -  А
ты, видно, подруг и не считал, а, Миша?
     - Считал. Со счета сбился, - засмеялся Пряхин.
     Была поздняя ночь, но городок  не  спал,  доносились  голоса,  крики,
пение, звенела гитара. Вдали за дворами катился по селу лай, лежащие у ног
собаки то и дело поднимали головы и сторожко прядали ушами.
     - Зря я ушла, - посетовала Рая. - При мне обошлось бы.
     - Навряд ли... У нас спор вышел.
     - О чем?
     - О международном положении.
     Она даже отодвинулась от неожиданности, глянула  на  него  оторопело:
горящие окна светлыми точками отразились в ее глазах.
     - Что ты плетешь?! - не поверила она.
     - Почему плету? О политике спорили.
     Некоторое время держалась тишина, Рая как бы приходила в себя.
     - Я ведь все знаю, Миша, - сообщила она тихо.
     Руль нахмурился и ответил с досадой:
     - Знаешь - нечего спрашивать.
     - Что ты за человек, Миша? - так же тихо спросила Рая. - Ты же  знал,
что они тебя изобьют.
     Он молчал, словно его  приперли  к  стене,  гадал,  что  ответить,  и
наконец признался с досадой:
     - Ну, знал...
     - Так какого же черта?! - возмутилась Рая. - Говори прямо: так и так!
     - А кому это интересно? - вяло возразил он.
     - Дурень ты, дурень... - скорбно покивала она и  глянула  на  него  с
сожалением. - Дурень!
     -  Это  еще   почему?   -   капризно,   как   избалованный   ребенок,
поинтересовался Пряхин.
     - Ломаешься много.
     - Ну ты уж скажешь! - игриво хохотнул Пряхин. -  И  откуда  ты  такая
умная?
     - Из Смоленска, - ответила она.
     - Не бывал, - покачал головой Пряхин. - А я из Кинешмы.
     И неожиданно для себя сказал:
     - Я там директором был.
     - Директором? - удивилась Рая.
     - Ага, - кивнул Руль. - На заводе. Меня там каждая собака знает.
     - Трепач, - сказала Рая насмешливо, но  без  зла.  -  Какой  из  тебя
директор, ты сам подумай? Директор!..
     - Бывший... - неуверенно заметил Руль.
     Рая засмеялась:
     - А сюда тебя каким ветром занесло? Выгнали?
     - Сам бросил. Надоело.
     - Надоело? В сезонники подался? - смеялась  она.  -  Очень  ты  врать
горазд, Миша. Хоть бы меру знал. Кто ж тебе поверит, что ты директор?
     - Пущай не верят. Я-то знаю.
     - Ты на руки свои посмотри...
     - Ну что - руки? Днем я директор, а в свободное время кем  хошь  могу
быть.
     - И кем же ты был?
     - Плотничал. Кому штакетник поставлю, кому  замок  врежу,  кому  полы
настелю... А что - имею право!
     - Подрабатывал?
     - Ну да, где какая халтура подвернется.
     - Молодец! Трудолюбивый... У вас там каждый директор так?
     - Многие. А в Смоленске как?
     - У нас если директор, только этим и занимается. Совсем обленились.
     -  Смотри  ты!  У  меня  один  кореш,  тоже  директор,  по   выходным
сантехником дежурит. Не веришь?
     - Верю.
     - Ну то-то. Многие не верят.
     Они помолчали. Свежий ветер со стороны Находки гонял по двору  клочья
газет.
     - Миша, а ты часто врешь? - поинтересовалась Рая.
     - Часто, - беспечно признал Пряхин.
     - Зачем?
     - А интересно. Живешь, хлеб жуешь - скука. А так... вроде веселее.
     Ветер загнал газету под ящик и устроил ей трепку,  бумага  билась  на
ветру, как живая.
     - А ты как жила? - спросил Пряхин.
     - Я? - Рая задумалась, наклонив голову и опустив лицо. -  По-разному,
Миша. Всяко бывало.
     - А сюда зачем?
     - Нужда заставила.
     Она рассказала, как работала в  магазине  и  в  ревизию  обнаружилась
недостача; пришлось влезть в долги, а потом вербоваться, чтобы отдать.
     Конечно, она видала виды, он сразу понял, да она и сама не  скрывала;
с первого взгляда было ясно, чего-чего, а опыта ей не занимать. Но  Пряхин
ее не судил, он вообще никого не судил, не имел  привычки:  дело  такое  -
жизнь!
     Поначалу больше  молчали,  постепенно  разговорились.  Рае  случалось
кочевать, работала где и кем придется, как и он,  была  перекати-поле,  не
имела своей крыши, мыкалась по чужим углам - натерпелась.
     И ей, и ему было что рассказать. Никто из них не таился  в  ту  ночь,
говорили до рассвета. И  то  ли  ночная  свежесть  была  причиной,  то  ли
темнота, скрывавшая лица, но каждый из них не лукавил в ту  ночь,  говорил
открыто  и  без  оглядки,  как  редко  приходится  нам  в  нашем   грешном
существовании.
     И он, и она терпели вдоволь, теряли и хлебали сполна, жизнь  их  была
пестрой, переменчивой, разноликой - всего вдоволь.
     Пряхин впервые рассказал о себе без  утайки.  Он  сам  диву  давался:
больше в эту ночь он не врал и не  хвастал,  говорил  все  как  есть,  без
притворства.
     Спать не хотелось. Накатила редкая бессонная ясность, сна ни в  одном
глазу, и можно толковать без спешки - когда еще доведется.
     Погода не располагала  к  долгому  разговору,  на  дворе  было  сыро,
ветрено, пробирал холод, да и разговор у них был не из веселых - толковали
о своей жизни, какое уж тут веселье. Но, окоченев,  они  говорили  час  за
часом.
     К утру им казалось - они давно знают друг друга. В кое время бывает у
нас возможность открыться  кому-то,  сокровенное  слово  редко  вырывается
наружу, и еще реже услышит его чужая душа, услышит и отзовется. И уж  если
случилось - радуйся, повезло.
     Ночь повернула к рассвету. Волосы стали волглыми, холод проникал  под
одежду, на востоке слабо посветлело небо.
     Городок  спал  глубоким  сном.  К  этому  времени  все   угомонилось,
обитателей бараков сморило тяжкое забытье: в смрадной  духоте  невесомо  и
зыбко плыли  тысячи  снов  -  тайные  мысли,  голоса,  смутные  призрачные
картины.
     - Светает, - сказала Рая.
     Пряхин с сожалением кивнул. За ночь они поговорили о  многом,  однако
времени не хватило: весенняя ночь коротка.
     Казалось, они не сказали и доли  того,  что  хотели,  а  уже  брезжил
рассвет и нужно было расстаться.
     Вся огромная масса ночующих здесь людей отсыпалась напоследок, прежде
чем отправиться дальше, до самого  предела  земли;  то  был  их  последний
ночлег на материке.
     Рассвет тихо крался  над  побережьем,  разливался,  набирал  ясности,
новый день затоплял долины, тесня ночь в глубь материка.
     Пряхин и Рая неподвижно  сидели  в  тишине,  их  клонило  в  сон,  но
расходиться не хотелось. Им казалось, что-то произошло, что - они сами  не
знали; была некая новизна, какая-то перемена, хотя ничего не изменилось  и
все осталось по-прежнему.
     - Пора... - вздохнула Рая и встала с трудом: руки-ноги свело.
     Пряхин молча поднялся. Он не хотел уходить, но покорно встал, готовый
сделать, как скажет она.
     Минувшая ночь жила в них обоих, но был  какой-то  безотчетный  страх,
будто стоит им разойтись - все исчезнет, канет, словно в воду.
     - Иди, - тихо велела Рая. - После свидимся.
     Он скованно кивнул и, похоже, пребывал в сомнении, как поступить - не
возразить ли? - но не решился, смолчал.
     Он как будто боялся словами испортить прощание, молчал, робея,  точно
набрал в рот воды, и сам в это не верил  -  никогда  с  ним  подобного  не
случалось.
     Отойдя, Пряхин вдруг вспомнил что-то и окликнул ее:
     - Рая, ты на курорте бывала?
     - Бывала, а что?
     - Ничего, это я так...
     Они  отправились  к  своим  баракам,   на   полпути   обернулись   и,
улыбнувшись, помахали друг другу; так и запомнились навсегда - он ей,  она
ему: взмах руки и улыбка в рассветном тумане.
     Барак спал, тишину нарушал громкий храп, доносившийся  из  дверей.  В
комнате было душно, спертый  воздух  напоминал  жидкое  тесто.  Постояльцы
лежали в неудобных позах, во сне все изнемогали от духоты и  вони,  дышали
тяжело, и казалось, не выдержат, задохнутся.
     Один физик-химик без подушки  лежал  на  спине,  прямой,  отрешенный,
уставя бледное лицо вверх и вытянув руки  по  одеялу;  он  дышал  легко  и
ровно, будто спал на лугу, и даже мнилось, что он не здесь,  со  всеми,  а
отдельно, сам по себе, и в отличие от остальных занят чем-то иным, своим.
     Пряхин лег, не раздеваясь, - все равно  утро.  Засыпая,  он  вспомнил
Раю,  ночной  разговор  и  улыбнулся,  ошеломленный  непривычным  чувством
новизны.
     Он не знал, сколько прошло времени, спал как убитый  и  проснулся  от
того, что кто-то толкал его:
     - Миша, проснись!  Миша!..  Да  проснись  же  ты,  охломон!  Шатается
неизвестно где, потом не добудишься!
     Пряхин открыл глаза: его тормошил Проша.
     - Вставай, ехать надо!
     - Куда? - не понял Пряхин и пялился недоуменно.
     - Совсем ополоумел... Давай быстро, тут не ждут!
     Пряхин вскочил, покружил по комнате, схватил чемодан и, не  умываясь,
как был, сонный и мятый, очумело кинулся в дверь.
     Сезонники уже сидели в автобусе, сухой белесый дым мотора  поднимался
и таял в тумане. Пряхин поставил чемодан и сел, растирая лицо и горбясь от
холода. Он лениво зевал, тянулся спросонья, грел дыханием руки.
     - Что это они вздумали спозаранку? - спросил он недовольно.
     - Тебя не спросили, - огрызнулся Проша.
     - Спать охота...
     - Успеешь. Пароход пришел.
     - Как? - не понял Пряхин.
     - Отплываем, - пожал плечами сосед.
     Пряхин замер. Он вдруг остро, до боли,  точно  кто-то  ударил  ножом,
вспомнил, что происходит: до него дошло, что он  уезжает.  Едва  он  понял
это, сжалось сердце, он чуть не задохнулся.
     Он уезжал, а  она  оставалась,  и  не  сегодня-завтра  придет  другой
пароход за ней.
     Пряхин  вскочил,  хотел  кинуться  в  дверь,  но  не   успел:   дверь
захлопнулась, автобус тронулся с места.
     - Ты чего? - сонливо спросил Проша. - Забыл что?
     - Забыл, - скованно сказал Пряхин.
     - Теперь уже поздно.
     Он и сам знал, что поздно. Пряхин был в каком-то странном оцепенении,
смертная  тоска  теснила  грудь,  щемила  -  вздохнуть  больно.  Только  и
оставалось, что сжаться в комок  и  застыть,  не  шевелиться,  терпеть  до
упора, пока не отпустит; вот только воздуха мало, дышать нечем.
     До осени Пряхин работал в рыбном  порту  на  Сахалине,  Рая  была  на
острове Шикотан. Она приехала в Екатериновку в октябре, но  в  пересыльном
городке о Пряхине никто ничего  не  знал,  и  она  отправилась  дальше,  в
Смоленск: нужно было раздать долги.
     Спустя неделю в Екатериновку вернулся Пряхин, ему  сказали,  что  его
спрашивала какая-то женщина. Он  кинулся  искать,  не  нашел,  конечно,  и
принялся искать наугад в портах и на рыбозаводах.
     Спустя три месяца Рая вернулась, ей передали, что он ищет ее, и тогда
она тоже стала искать. Они переезжали с места на место, спрашивая  друг  о
друге.
     Тем временем подошел новый сезон - они  так  и  не  встретились.  Они
вновь завербовались, Пряхин - матросом на сейнер, Рая - на краболов. Перед
путиной каждый из них  побывал  в  Екатериновке,  правда,  в  разные  дни:
везенье вновь обошло их, они разминулись.
     Осенью после сезона и он, и она продолжали искать.
     И вот уже три сезона они ищут по всему побережью, хотя каждый из  них
понимает, что пора бросить. И он, и она не раз  назначали  себе  последний
срок, но подходил новый сезон, и вновь оживала надежда.
     В поисках они исколесили весь Дальний Восток, но  встретиться  им  не
удалось, и в глубине души они знали, что вряд ли удастся. Да и то  сказать
- в этих краях, где пространства вдоволь и больше, а люди снуют с места на
место, искать человека все равно что иголку в сене.
     На побережье и островах о них уже шла молва. Она раскатилась  далеко,
до самых глухих углов. Я встречал их - его и ее, они  расспрашивали  меня,
как расспрашивали всех, но проку от меня им не случилось:  я  встречал  их
порознь, в разное время.
     В последнюю осень Пряхин решил твердо: хватит, пора... Пора ехать  на
запад, в родные места, пора вставить зубы, съездить  на  курорт  и  купить
дом, как задумано. Пора...
     Он знал, что нечего ждать и нельзя надеяться, и она тоже знала.
     Но снова после зимы открылась весна, впереди маячил  новый  сезон,  и
вместе с ним вновь брезжила надежда.