, которые тут же  пропивали
или проигрывали в карты: игра шла день и ночь.
     Постояльцы  в  бараках  менялись  круглые  сутки.  Многие  спали,  не
раздеваясь, тут же ели, пили,  в  комнатах  время  от  времени  вспыхивали
драки, и тогда по замызганным, черным от грязи, заплеванным полам катались
клубки тел, а иногда раздавался дикий вопль, и опытные люди  догадывались,
что без ножа не обошлось: поножовщина случалась.
     День и ночь шла немыслимая  круговерть,  люди  появлялись,  исчезали,
уступая место другим, прибывали новые - изо дня в день,  из  ночи  в  ночь
многоликая пестрая масса томилась и колобродила, точно на медленном  огне,
вскипала иногда, чтобы выпустить пар и вновь ждать и томиться.
     Между тем среди безделья и скуки, день и ночь напролет в лагере цвела
любовь. Ее крутили без оглядки, напропалую,  одурев  от  существования,  в
ознобе, в лихорадке, точно всех их, мужчин и женщин,  вскоре  ждали  чума,
мор, конец света.
     Паровались с налета и в открытую, без утайки, да и что  тянуть,  если
времени в обрез, день-два-три - весь  отпущенный  срок:  один  пароход  на
Курилы, другой на Сахалин...
     При таком распорядке всех одолевала спешка, тут не то что  ухаживать,
познакомиться недосуг. Да и скрыться в лагере было негде, всяк устраивался
как мог. Хорошо, конечно, если с  соседями  повезло,  уступят  комнату  на
часок - долг платежом красен. А другому  и  это  роскошь,  исхитрится  при
всех, только бы советами не мешали. Так что тут  тебе  привычная  жизнь  -
едят, пьют, дуются в карты, тренькают на гитарах, и  здесь  же  рядом,  на
койке, непонятная возня под одеялом.
     "Ну и жизнь!" - думал Пряхин, ошалев от пестроты и разнообразия. Но и
здесь, среди толчеи и сутолоки, неотвязно сверлила  мысль:  "Сперва  зубы,
потом курорт, а после - дом!".
     По приезде на другой день Тимка, сосед по комнате,  получил  аванс  и
устроил праздник. Надо сказать, общество в комнате подобралось  на  славу,
впрочем, как в других комнатах, в бараке и вообще в городке.
     Тимка был тугой крепкий парень,  строивший  из  себя  блатного.  Пуще
всего он боялся,  что  его  не  сочтут  отпетым,  и  потому  украсил  себя
татуировками сверх меры и держался так, вроде он вор  в  законе,  хотя  на
деле был шпаной; целый день он матерился, бренчал  на  гитаре  и  утробным
жестяным голосом напевал лагерные песни.
     Был в комнате еще бродяга без роду, без племени - Проша, и  был  один
брюнет-ученый, то ли физик, то ли химик - Пряхин не  разобрал.  Ну  и  сам
Пряхин, конечно. Комната на четверых - жильцы-соседи...
     Проша был известной личностью, местная  знаменитость:  он  вербовался
каждый год, после сезона подавался на зиму в теплые края - в Среднюю Азию,
на Кавказ, где обретался без дела до нового сезона. Он был толст,  сонлив,
жмурился благодушно, но маленькие цепкие глаза на заплывшем лице  смотрели
колко, как у зверя.
     Физик-химик был странной фигурой, хотя здесь видели всяких: часами он
стучал руками по дереву, набивал мозоли для каратэ.  Он  носил  бороду,  в
разговоры не вступал и ни во что не вмешивался; почти все время  он  лежал
на  постели  и  читал  маленькие  иностранные  книжки  в  ярких  глянцевых
обложках. Ко всему он не пил и не играл в  карты.  Но  задирать  его  было
нельзя, даром что худ и бледен и по виду книжный червь;  двое  здоровенных
жлобов полезли к нему в туалете и сами были не  рады:  через  секунду  оба
валялись на полу, никто даже глазом не успел моргнуть.  Все  называли  его
академиком.
     "Сколько народу всякого!" - думал Пряхин, озираясь.  После  пляски  у
доски объявлений его определили весельчаком. Пряхин не  возражал:  веселых
любили. И уже сам он для  прочности  время  от  времени  подогревал  общее
мнение: то споет не своим голосом, то  взбрыкнет  потешно,  охлопает  себя
по-цыгански ладонями или пустится в пляс, дурачась и ломая коленца.
     Итак, Тимка получил аванс и устроил праздник.
     - Академик, ты будешь? -  спросил  он  у  физика-химика,  но  тот  не
ответил, молча покачал головой, не отрываясь от книги.
     - Хозяин - барин, - покивал на него бродяга Проша.
     - А ты? - мрачно повернулся Тимка к Пряхину.
     - Я завсегда с народом, - мелко хохотнул  Пряхин  и  на  месте  отбил
чечетку.
     Проша  зазвал  Толика,  приятеля  из  соседнего  барака,  тот  привел
четверых женщин, живущих в комнате по соседству.  Все  уселись  на  койках
вокруг стола, лишь физик-химик лежал безучастно и, казалось, был  поглощен
чтением.
     - Мужчина, а вы что же? - обратилась к нему одна из женщин, но тот не
ответил, продолжал читать.
     За столом все переглянулись.
     - Подруливай к нам, академик,  -  предложил  Пряхин,  чтобы  развеять
зреющую обиду.
     - Я не пью, - ответил физик-химик.
     - Брезгует, - заметил приглашенный Толик. - Еще надо  проверить,  что
он там читает. Не по-нашему написано.
     - Проверяй, - физик-химик протянул ему книгу в яркой обложке.
     - А мне ни к чему. Кому надо, те проверят.
     - Ну так сбегай, скажи, - предложил физик-химик и уткнулся в книгу.
     - Отдыхай, мужики! Отдыхай!.. - встрял бодро Пряхин с одним  умыслом:
не дай Бог испортят праздник.
     - Подумаешь, строит из себя, - обиженно проворчал  Толик.  -  Все  мы
здесь сезонники.
     - Не скажи, - заметил Проша. - Я среди сезонников всяких встречал.  И
кандидатов, и докторов... Мало ли что кому надо, у каждого свое...
     - Мужики, мы это... не по делу... - снова вмешался  Пряхин.  -  Пущай
себе читает. Он нам не мешает, мы ему. Поехали...
     Они выпили, посидели и снова выпили, стало легко,  уютно,  накатилось
блаженное тепло, и голоса загалдели сбивчиво, вразнобой, как и положено  в
застолье.
     -  Хорошо  сидим,  -  радовался  Пряхин  и  улыбался  радушно   всем,
соглашался с каждым - кто бы что ни сказал.
     Женщины раскраснелись, громко, жеманно смеялись, кокетничали,  но  не
все, правда, одна сидела спокойно, улыбалась слегка  и  не  хохотала,  как
прочие. Потому Пряхин и заметил ее.
     Волосы темные, лицо живое, но проглядывала в  нем  давняя  усталость,
точно жила весело, безоглядно, а потом  притомилась,  и  горести  одолели.
Конечно, она прошла огонь и воду, Пряхин сразу определил,  как  говорится,
невооруженным глазом: жила - не скучала и хлебнула сполна.
     Пряхин заметил, как отбрила она  Тимку,  когда  тот  приобнял  ее,  -
усмехнулась спокойно:
     - Тимофей, ручки у вас шаловливые...
     Тимка мотнул головой, словно боднул кого-то, но руки отнял. Позже его
развезло, он смотрел на всех пристально,  не  мигая,  и  однажды  в  общем
гомоне обратился к соседке:
     - Я на тебя глаз положил...
     - Очень тронута, - отозвалась она насмешливо.
     - Не ломайся, - он положил руку ей на колено, она встала.
     - Подвиньтесь, я пересяду, - обратилась она к  сидящим  напротив;  за
столом все притихли.
     - А ну, сядь! - с угрозой сказал Тимка, беря ее руку.
     - Ну что ты, Рая, подумаешь... - укорила ее одна  из  женщин.  -  Что
особенного?
     - Сядь, кому сказал?! - злобно повторил Тимка.
     Все видели: он не угомонится, пока она не сядет, но она не  садилась,
нашла коса на камень. Все молчали и не двигались.
     - Хорошо сидим, братцы! - вскинулся в тишине Пряхин,  выскочил  из-за
стола, бойко охлопал себя ладонями:

                         С неба звездочка упала
                         Прямо к милому в штаны.
                         Пусть бы все там оторвало,
                         Лишь бы не было войны!

     Все засмеялись, облегченно задвигались, под шумок  Рая  обошла  стол;
когда Пряхин сел, они оказались рядом.  Вокруг  снова  поднялся  сбивчивый
галдеж, смех, возня.
     - Гуляем! - весело сказал ей Пряхин. - Вас Раиса зовут?
     - Рая, - ответила она.
     - Очень приятно. А меня Михаил. Вы здесь бывали?
     - Впервые...
     - А ну отвали, щербатый! - неожиданно предложил Тимка.
     - Куда? - удивился Пряхин.
     - Отвали, я сяду.
     - Это почему?!
     - Миша, уважь его, - вмешался Проша. - Охота ему здесь сидеть.
     - Ну, ежели просит... - неопределенно помялся Пряхин и пересел.
     Он заметил, как глянула на него Рая, и отвел глаза.
     - А теперь спляши, - приказал Тимка.
     - Я?! - оторопел Пряхин.
     - Ты! Давай...
     - Щас? - Пряхин был в замешательстве, не  знал,  что  делать.  Он  не
прочь был сплясать, но не так, а так было обидно.
     Все смотрели на него и  ждали,  и  Рая  смотрела,  он  видел.  Пряхин
нерешительно встал, отказаться не было сил. Он видел, что все  смотрят,  и
Рая смотрела - невесело, с  сожалением,  смотрела  и  ждала,  он  все  еще
медлил.
     - Тебе что, жалко? - спросил у него Толик. - Гуляем же...
     Пряхин неохотно стукнул ногой в пол и вяло охлопал себя ладонями.
     - Давай, давай... - подзадорил его Тимка. - Давай, щербатый!
     - Жги! - крикнул Толик, прихлопывая в ладоши.
     - Ну ладно, будет вам, - неожиданно вмешалась Рая. - Хватит.
     - А чего? - лениво спросил Тимка. - Пусть пляшет...
     - Ладно тебе! - прикрикнула на него Рая. - Чего  куражишься?!  -  она
повернулась к Пряхину. - А ты садись, - и добавила едко. - Плясун!
     Пряхин сел, у него было такое чувство, будто  босой  ногой  ступил  в
коровью лепешку. Но еще гаже было оттого,  что  случилось  все  у  нее  на
глазах. Он понурился, сам себе стал противен - хоть беги.
     "Всяк и каждый ноги об меня вытирает, -  думал  он,  горечь  драла  и
щипала горло. - Любой, кому не лень, в  дерьмо  меня  мордой  тычет.  А  я
терплю".
     Он и впрямь готов был заплакать, отвести душу слезами, и заплакал бы,
не будь здесь чужих.
     Между тем за столом снова выпили, загалдели, пошел прежний  сбивчивый
разговор, поднялся смех и гомон. Тимка щипал струны гитары.
     Опять сумятица, разнобой  голосов,  пьяный  путаный  галдеж,  но  для
Пряхина не было уже уюта в застолье, на сердце скребли кошки.
     В общей неразберихе Рая подсела к нему, заглянула в лицо.
     - Что загрустил, плясун? - засмеялась она и толкнула его плечом.
     - С чего вы взяли? - он старался не смотреть на нее.
     - Да уж вижу. Что, тошно?
     Пряхин уклончиво пожал плечами, не признаваться же, в самом деле.
     - А зачем терпел? - спросила она. - Не хотел, не плясал бы.
     - Неудобно... У нас вроде застолье, компания, а я ломаюсь...
     - Эх ты... - попеняла она с жалостью. - Ведь измывались над тобой.
     Его стала разбирать злость, он  почувствовал  в  крови  зуд  -  всего
проняло.
     - А тебе-то что?! - неожиданно спросил он. - Тебе что за дело?! Ты-то
чего лезешь?! На жалость берешь?!
     - Хорош... - с усмешкой покачала она головой.
     - Мое дело! Чего вяжешься?!
     - Вон как заговорил...
     - Видали мы таких! - расходился Пряхин. - В душу лезешь?!
     - Угомонись! - нахмурилась она. - Сам не знаешь, что говоришь.
     - Знаю! Плясал - значит, хотел! Веселье  у  нас!  Гулянка!  -  Пряхин
вскочил и пустился в пляс.
     Он плясал, выламываясь, свистел пронзительно, подбадривал себя криком
на разные голоса: было что-то дикое, пропащее в этой  пляске,  гиблое,  он
плясал так, будто с треском рвал себя на куски, вот допляшет  -  и  конец,
больше незачем жить.
     - Перестань, - сказала ему тихо Рая, но он не слышал, бешено  кружил,
задыхаясь. Сил уже не было, он едва держался на ногах,  дергался  и  почти
падал.
     - Оставьте его, - с тревогой сказала Рая.
     - Пусть пляшет, - отозвался Тимка. - Давай, щербатый...
     За  столом  все  шумно  закричали,  загикали,  подбадривая   плясуна,
прихлопывали сообща, а Пряхин, бледный, едва живой, мокрый и задыхающийся,
хрипел, выбиваясь из  сил,  корчился  и,  казалось,  рухнет  вот-вот,  как
загнанная лошадь.
     - Остановите его! - кинулась Рая к физику-химику, который по-прежнему
невозмутимо лежал, читая.
     Физик-химик на мгновение отвел книгу в сторону, глядя ясными трезвыми
глазами и отвернулся без единого слова, вновь уставился в книгу.
     - Ах, ты!.. - кинула ему Рая и повисла на Пряхине,  толкнула  его  на
койку и придавила, навалившись. Он замер, обессиленно  дыша  всей  грудью.
Рая дала ему воды, он выпил, откинулся на подушку и затих.
     - Жалеешь? - насмешливо спросил у нее Толик.
     - Жалею, - отозвалась она.
     Веселье в комнате пошло на убыль. Вяло переговаривались, томились, но
никто не решался встать и уйти. Да и куда  идти,  если  некуда,  уж  лучше
коротать время здесь, чем разбрестись по своим углам:  сообща  худо,  а  в
одиночку и вовсе невмоготу.
     На дворе был поздний вечер, горели окна  бараков,  и  казалось,  огни
врезаны в кромешную темень, горят, не давая света.
     Пряхин отдышался и сел.
     - Ну как, оклемался? - спросил Проша.
     - Вроде ничего, - усмехнулся Пряхин. - Можно сызнова.
     Он сел к столу, но сидел тихо, оцепенело, точно его  оглушили,  и  он
никак  не  может  прийти  в  себя.  Тимку  потянуло  на  песни,  он  запел
ненатуральным жестяным голосом про нары и охрану и вскоре  навел  на  всех
скуку.
     Пряхин слушал, подперев рукой щеку; невнятное смущение испытывал он -
смущение, которого не знал раньше. Ему было неловко перед  этой  женщиной,
хотя, казалось бы, что особенного, а тем более  -  здесь.  Ведь  и  впрямь
ничего не стряслось - мало ли бывает, но сидишь, как пришибленный, глаз не
поднять.
     Его мучил стыд и не слабел, нет, а  чем  дальше,  тем  больше  рос  и
взбухал. Пряхина тянуло поговорить с ней, потолковать о  том  о  сем,  но,
странное дело, - не знал как.
     Никогда он не задумывался о таких пустяках, выходило  само  собой,  а
сейчас - на тебе, не знает, как подступиться, извелся весь.
     - Щас бы чаю, - пробормотал Пряхин едва слышно.
     - У меня в бараке заварка есть, - ответила Рая так же тихо. - Кипяток
нужен.
     - У соседей кипятильник имеется...
     - Поздно уже, спят, наверное.
     - Тогда перебьемся, - усмехнулся Пряхин.
     Тимка внезапно бросил петь - звякнула  и  заныла  тонко  струна  -  и
неожиданно предложил:
     - А ну выйдем, щербатый!
     - Ты чего? - опешил Пряхин.
     - Поговорить надо! Выходи!
     Идти Пряхин не хотел. Он  чувствовал,  как  ослабли  ноги,  противный
холодок тронул сердце. Пряхин знал, что с Тимкой ему не  сладить,  козырей
нет; он вообще избегал потасовок, обходил стороной и, если  пахло  дракой,
уступал.
     - Выходи! - бешено повторил Тимка.
     Пряхин не знал, что делать. Ему стало  неуютно  и  зябко,  он  всегда
робел и сникал перед таким напором, чувствовал себя раздетым на морозе.
     - Тимофей! Миша! -  закудахтали  женщины,  но  Рая  молчала,  рта  не
раскрыла.
     - Ты, щербатый, не возникай! А то я враз рога обломаю!  -  с  яростью
надвинулся Тимка. - Клинья подбиваешь?!
     Пряхин растерянно молчал. Он  знал,  что  она  смотрит  на  него,  но
поделать с собой ничего не мог, страх был сильнее.
     - Здесь я пахать буду, понял?! - напирал Тимка. - Понял, щербатый?
     - Понял, - тихо ответил Пряхин.
     Все решили, что на этом конец, но неожиданно вмешалась Рая.
     - Пахарь, значит? - спросила она Тимку.  -  Пахарь,  да?  А  ты  меня
спросил?! Мое согласие?!
     - Ничего, разберемся, - ответил Тимка.
     - Да хоть разбирайся, хоть нет - погань ты! Мразь! - она обратилась к
Пряхину. - А ты что молчишь?! Мужик называется! Тошно мне на тебя глядеть.
Хоть бы голос подал...
     - Я ему подам, - пригрозил Тимка.
     - Не бузи, - ответила она. - Стоящий мужик тебя  по  стене  размажет,
падаль! - Рая вышла из комнаты.
     Все сидели в молчании. Стало так тихо, что слышно было, как за  окном
посвистывает ветер.
     Это был сырой весенний ветер Японского моря, гнавший  волну  в  бухте
Находки; он насквозь продувал Внутреннюю Гавань и летел дальше, на  север,
в Сучанскую долину, за которой слабел, угасал и терялся в глухих распадках
Сихотэ-Алиня.
     Ветер нес влагу и запах моря и вызывал смятение,  потому  что  внятно
помнилось открытое неоглядное пространство - там, откуда он прилетел.
     Пряхин поникше  сидел  за  столом.  В  комнате  происходило  какое-то
движение, разговоры, кто-то входил, выходил  -  Пряхин  не  замечал.  Было
тошно и муторно, едкая горечь скреблась и саднила в груди, на плечи давила
каменная тяжесть - пальцем не  шевельнуть,  чернота  в  глазах.  Но  самое
главное - никого не хотелось видеть, до одури, до рвоты,  а  тем  более  -
встречаться взглядом или говорить.
     Гости ушли, но Толик вскоре вернулся, и они  допили  остатки;  Пряхин
пить не стал - такого с ним не бывало.
     - Совсем мужик скис, - заметил Проша. - А бабенка ничего...
     - Я б не прочь с ней сразиться, - вставил Толик.
     - Кишка тонка, - засмеялся Проша.
     Они посидели, вяло покидались словами, и Проша объявил:
     - Мужики, пора ночевать... Надо сговориться, кто с кем.
     - Я не в счет, к своей пойду, - отозвался Толик.
     - Понятно... Хорошо устроился, - Проша глянул  на  остальных.  -  Как
народ? Давайте заявки...
     - Как это? - непонимающе поднял голову Пряхин.
     - О, сразу очнулся, - показал на него Проша. - Не  прикидывайся.  Нас
трое, их трое, надо решить.
     - А они знают? - Пряхин пребывал в растерянности.
     - Узнают, - развеселился Проша. - Телеграмму пошлем.
     - Закройся, щербатый, - предложил Пряхину Тимка.
     - А вы их спросили? - не унимался Пряхин.
     - Спросим, спросим... - пообещал Проша. - Собрание устроим.
     - Малохольный, - Толик показал на Пряхина и покрутил пальцем у виска.
     - Ну ты, хмырь!.. - мрачно глянул на Пряхина Тимка. - Не хочешь, ходи
голодный.
     - Силком, что ли? - вертел на всех головой Пряхин.
     - Зачем? - усмехнулся Проша. - Большинством голосов.
     - Да он тронутый! - пятился на Михаила Толик.
     - А ежели они против? - спросил Пряхин.
     - Уговорим, - добродушно объяснил Проша. - Слушали-постановили...
     Они стали переговариваться, Пряхин сидел  неподвижно,  погруженный  в
раздумья.
     - Дерьмо, - неожиданно сказал он  без  адреса.  Помолчал  и  скованно
повторил:
     - Дерьмо.
     - Ты чего? - прищурился Проша. - Нехорошо, кореш...
     - Дерьмо, - в лицо ему сказал Пряхин.
     - Слушай, придурок... - начал было Толик, но Пряхин его перебил:
     - Дерьмо.
     - Ах, ты, падло! - взвился Тимка. - Да я тебе...
     - Дерьмо, - повернулся к нему Пряхин.
     Он знал, что ему несдобровать, хотя мог еще унести ноги,  кинуться  в
дверь и сбежать, но рано или поздно нужно держать ответ: беги не  беги,  а
платить придется. Он обернулся  к  лежащему  на  кровати  физику-химику  и
сказал:
     - И ты дерьмо.
     Пряхин наперед знал, что пощады не будет,  свое  он  получит,  но  не
жалел ни о чем, лишь повторил снова:
     - Все вы тут дерьмо.
     Они избили его, Пряхин не сопротивлялся. Позже он с трудом поднялся с
грязного, заплеванного пола и медленно побрел прочь.
     На дворе темнота была не такой кромешной, какой казалась из  комнаты,
в селе тускло светились редкие огни.
     Дул сырой ветер, погода была промозглая, но - странное дело! - в душу
снизошел покой. Вот ведь как оказалось - места живого нет, лицо вспухло, а
испытываешь облегчение, будто повезло.
     Он чувствовал непонятную свободу, даром что еле  двигался,  но  стало
легко, словно отдал все долги и уладил дела: никому ничего не должен.
     Пряхин побрел за бараки, он еще днем  приметил  укромное  место,  где
лежали на земле ящики, отыскал  их  и  сел,  в  комок  сжался.  Откуда  ни
возьмись, появилась стайка собак, они послонялись вокруг  и  легли  рядом,
видно, приняли за своего.
     Он подумал, что они правы, он один из них - ни  кола,  ни  двора,  ни
будки своей, ни миски.
     Неожиданно  собаки  чутко  подняли  уши,   заворчали   глухо,   потом
вскинулись в звонком лае; Пряхин их  усмирил  -  цыкнул,  и  они  умолкли,
словно признали в нем хозяина.
     Кто-то медленно приблизился, и Пряхин, не зная  еще,  дога