т,  каждая  минута  в
счет свидания. Он открыл ключом дверцу  и  вдруг  заметил  мальчишек.  Они
стояли рядом и смотрели на него.
     - Вы? - спросил он раздраженно. - Что еще?
     - Ничего, - растерянно ответили они.
     - Что вы за мной ходите? Что вам надо? Целый день шляетесь!  Привыкли
бить баклуши!
     Они стояли, держа руки в карманах и горбясь от  холода.  Было  видно,
как они замерзли, зуб на зуб не попадал.
     - А ну марш отсюда! И чтоб я вас больше не видел! - крикнул Рогов.
     Они попятились, лица у  них  стали  испуганными.  Он  сел  в  машину.
Торопись, не теряй времени, не так много отпущено.
     Возле машины уже никого не было.  Он  сидел  в  полумраке.  Медленно,
будто с великим трудом, он выжал  сцепление,  включил  первую  передачу  и
тронулся с места. Так на первой передаче он ехал вдоль  тротуара,  проехал
несколько домов, прежде чем их увидел. Они быстро шли впереди, держа  руки
в карманах брюк и втянув головы в плечи; некоторое время он медленно  ехал
сзади, потом остановился и сидел неподвижно, уткнувшись в рулевое  колесо.
Они скрылись из виду, он догнал их через  квартал.  Машина  поравнялась  с
ними и дала сигнал; они  испугались,  шарахнулись  в  сторону  и  застыли,
вцепившись друг в друга. Он открыл дверцу и сказал:
     - Ну и пугливые... Садитесь.
     Они поняли, но страх еще не прошел и лица оставались напряженными.
     - Садитесь, садитесь, подвезу, - повторил Рогов. Они все еще смотрели
недоверчиво. - Лезьте в машину!
     Медленно и оцепенело  они  сели  на  заднее  сиденье  и  настороженно
застыли.
     Машина шла по пустынному шоссе, было темно в поле по сторонам дороги,
и только изредка появлялись и исчезали вдали  огни;  позади,  где  остался
город, светилось небо.
     - Вы и работаете там или только живете? - спросил Рогов.
     - Работаем, - ответил высокий.
     -  А  когда  заканчиваем,  переезжаем  на  новое  место,  -   добавил
маленький.
     - Значит, вы путешественники, - усмехнулся Рогов.
     - Какие мы путешественники... - махнул рукой маленький.  -  А  вы  за
границей часто бываете?
     - Приходится...
     - Вот бы поездить, - вздохнул высокий.
     - Поездите, вся жизнь впереди, - успокоил его Рогов.
     - Да где нам, - снова махнул рукой маленький.
     - Мы в отпуск в деревню свою ездим, -  сказал  высокий.  -  То  крышу
починить, то огород вскопать... Дело всегда находится.
     Рогов подумал об этой давно забытой жизни. Она по-прежнему шла вокруг
за какой-то чертой его существования - без  аплодисментов  и  свиста,  без
постороннего одобрения или негодования, тихо текла и заполняла  собой  все
время людей.
     - Жаль, наши все уже спят. Никто не поверит, что вы нас  привезли,  -
огорченно сказал маленький.
     - И не докажешь, - подтвердил высокий.
     - Докажете, - ответил Рогов, - я вам сувениры подарю. - Он показал на
маленькие конек и клюшку, висящие на ветровом стекле. - Из Канады.
     - Да? - не поверили они и в избытке чувств толкнули друг друга.
     - Вы местность знаете? - спросил Рогов. - Где сворачивать?
     - Там башня, мы покажем, - ответил маленький.
     Разговор оборвался, мальчики зевали,  сонно  терли  глаза,  потом  он
услыхал сзади сопение и в зеркале  увидел,  что  они  спят.  Они  спали  в
неудобных позах, привалившись друг к другу, рты их были приоткрыты, и лица
выглядели совсем детскими.
     Рогов доехал до поворота, притормозил, погасил  фары  и  вылез,  тихо
прикрыв дверцу, чтобы не разбудить мальчишек.  Он  стоял,  слушая  тишину;
вокруг была такая кромешная темнота, что, казалось, глубокая ночь  окутала
всю землю. Постепенно глаза привыкли, он  различил  далекие  огни.  Где-то
лаяли собаки, доносились звуки гармони. Потом вдали запели  девушки,  пели
протяжно, по-деревенски. Песня и гармонь удалялись в непроглядную  черноту
ночи. Рогов стоял и слушал, словно вспоминая то,  что  знал  когда-то,  но
давно забыл.
     Мальчишки спали на заднем сиденье, он постучал им и спросил:
     - Здесь, что ли?
     Они встрепенулись, заспанно выглянули и подтвердили:
     - Здесь.
     Рогов заметил вдруг неподвижные красные огни, необъяснимо  висящие  в
темном небе. Он сел в машину и свернул на проселок. Свет фар скользнул  по
строительной площадке и осветил металлический вагон,  увешанный  плакатами
по технике безопасности, штабеля труб и балок,  железные  бочки,  лебедки;
четыре массивные опоры поднимались из земли и уходили вверх.
     - Здесь мы работаем, - сказал маленький.
     - Наверху, - добавил высокий.
     Рогов притормозил и посмотрел вверх, но ничего, кроме красных  огней,
не увидел. Он опустил  стекло  и  высунул  голову:  лицо  обдало  вечерним
полевым холодом. Рогов погасил фары и сразу же как будто окунулся в  ночь.
Кругом лежало темное поле, над которым высоко  в  небе  неподвижно  висели
красные сигнальные огни.
     - Хотите посмотреть? - неожиданно предложил маленький и вылез.
     Следом за ним вылезли высокий и Рогов.
     В легкие попал холодный воздух. Рогов глубоко вздохнул, чувствуя  его
чистоту и свежесть. От дороги в сторону башни  шел  ухабистый  проселок  с
глубокими колеями, выбитыми грузовиками.
     Высокий подошел к сараю и дернул рубильник: сильные  фонари  осветили
всю башню. Она стройно уходила вверх, вонзаясь в небо.
     - Вы ее собирали? - спросил Рогов.
     - Мы, - ответили они  в  один  голос,  а  маленький  добавил:  -  Это
ретранслятор для телевидения. Выше будет, мы еще монтируем.
     - Не страшно наверху?
     - Нет, - улыбнулись они.
     - Хотите, мы вам покажем? - спросил вдруг  высокий  и,  не  дожидаясь
ответа, побежал к лестнице.
     За ним побежал маленький.
     - Не стоит, - сказал им вслед Рогов, но высокий уже лез вверх. За ним
полез маленький. - Ребята, не надо! Бросьте!..
     Они лезли быстро и проворно - казалось, лестница сама течет  вниз,  а
они лишь перехватывают перекладины.  Рогов  отошел,  чтобы  лучше  видеть.
"Вверх, вниз, да не один раз на день, приличная нагрузка", - подумал он.
     Они  дважды  добирались  до  маленьких  угловых   площадок,   но   не
остановились,  а  продолжали  подниматься.  Он   представил   ту   высоту,
расстояние до земли, открытое стылое темное пространство  вокруг...  "Черт
меня дернул отпустить их!" - подумал он зло. Он вдруг почувствовал холод и
пустоту в груди: по узкой балке, казавшейся отсюда лишь  темной  полоской,
они перешли пролет, оказались с другой стороны  и  полезли  дальше.  Рогов
выругался. На самом верху они сели отдыхать на перила.
     У него перехватило дыхание, а ноги ослабли. Он  отчетливо  представил
их наверху, как будто сам забрался  туда,  ощутил  высоту  и  почувствовал
головокружение.
     Передохнув, мальчишки принялись бегать по балкам над пролетом.  Рогов
хотел закричать, остановить их, но боялся отвлечь их  криком:  он  застыл,
сжался и оцепенело смотрел вверх, не двигаясь. Весь он  был  точно  скован
морозом.
     Некоторые балки не были видны, и казалось,  мальчишки  сами  по  себе
носятся в воздухе; вполне верилось, что они  ненароком  могут  отбежать  в
сторону и вернуться.
     Сверху   доносились   неразборчивые   оживленные   голоса   и   смех.
"Веселятся", - подумал Рогов. Страх отпустил его, и  теперь  он  испытывал
зависть: сверху им открывался ночной  простор,  разбросанные  огни,  а  до
звезд в разрывах облаков было подать рукой.
     Рогов бросился к башне, схватил на бегу металлический прут и принялся
бешено колотить им по толстой опорной трубе.
     - Прекратите! Прекратите! - кричал он, матерясь. - Сопляки!  Балбесы!
Слезайте, к чертовой матери!
     Он еще продолжал стучать, а они уже торопливо лезли вниз;  в  тишине,
как камертон, звенела башня - протяжным угасающим звоном.
     Рогов повернулся и зашагал к дороге.  Он  влез  в  машину  и  включил
печку: его знобило. Мальчишки подошли и сконфуженно остановились.
     - У вас мозги есть? - хмуро спросил Рогов. Они  виновато  молчали.  -
Цирк устроили. Что, жить надоело?
     Они потупились, словно он был их начальником и распекал по работе.
     - Я вас спрашиваю!
     Они молчали. В тишине с шоссе донесся гул машины.
     - Можно, мы пойдем? - тихо спросил маленький после долгого молчания.
     - Садитесь, - мрачно приказал Рогов.
     - Нам тут близко, - сказал высокий.
     - Садитесь. А то еще куда-нибудь заберетесь. Я  из-за  вас  спать  не
буду.
     Они въехали в поселок и проехали по улице мимо темных окон. Свет  фар
скользил по заборам и отражался в черных стеклах.
     - Здесь, - сказали они.
     Машина остановилась возле большого рубленного дома. Теперь нужно было
проститься, на этот раз окончательно. Все долго молчали.
     - Ну, что ж... - сказал Рогов. - Прощаемся?
     - Чаю хотите? - неожиданно предложил маленький.
     Рогов посмотрел на часы: к отбою он уже опоздал.
     - Хочу, - сказал он.
     Втроем они вошли в темный дом, за дверью слышался многоголосый храп.
     Вспыхнул свет, осветил бревенчатую кухню с большой печью, от  которой
несло теплом; на веревке сушились портянки и носки, у печи шеренгой стояли
сапоги.
     - Садитесь, - пригласил маленький.
     Рогов сел к дощатому столу, высокий достал термос и  кружки  и  налил
всем крепко заваренный  чай.  Маленький  нарезал  большими  кусками  хлеб,
намазал сгущенным молоком. Было тихо.
     - Я на шахте работал, тоже в общежитии жил, - сказал Рогов.
     Они ели, посматривая на него, и не решаясь говорить.
     - Сколько те балки? - спросил он.
     - Какие? - не понял маленький.
     - По которым вы бегали...
     - Широкие. Двести миллиметров. - Высокий пальцами  отмерил  на  столе
расстояние.
     - Двадцать сантиметров. - Рогов неодобрительно покачал головой:  куда
как широко.
     - Да там по прямой шагов восемь или  девять  всего,  -  успокоил  его
маленький.
     "Всего", - подумал Рогов и представил себя там, наверху:  нет,  лучше
без судей и без правил играть с канадцами.
     - А работать вы должны в поясах?
     - Должны, - вяло ответил маленький, а высокий промолчал.
     Рогов допил чай и посмотрел на часы. Пора, он встал.
     - Может, переночуете? - тихо и без всякой надежды спросил маленький.
     В тишине из-за  стены  глухо  доносился  храп.  Мальчишки  напряженно
смотрели ему в лицо, ожидая ответа.
     - Я уступлю вам кровать, - быстро сказал высокий.
     - Мне рано вставать, - ответил Рогов в сомнении.
     - У нас будильник, - торопливо сказал маленький.
     Они повели его в соседнюю комнату, где было жарко  и  душно  и  стоял
густой храп. Вспыхнул яркий свет. Рогов  увидел  просторное  помещение,  в
котором было десять кроватей; на всех, кроме двух, спали люди.
     - Зря зажгли, разбудите, - сказал Рогов, щурясь от света, но никто не
проснулся.
     Стены  комнаты  были  оклеены  журнальными  картинками,  фотографиями
киноактрис, снимками хоккейных матчей. Он  увидел  и  себя  -  на  льду  с
кубком, поднятым над головой. Пахло прелой одеждой, мазутом, потом и  было
шумно от храпа. "Давно я не был в рабочих общежитиях",  -  подумал  Рогов,
ложась на кровать. И уже погружаясь в сон, он услышал  шепот  на  соседней
кровати:
     - Никто и не поверит, что у нас Рогов ночевал. И не докажешь.
     Он вспомнил о маленькой клюшке и маленьком ботинке с коньком, висящих
на ветровом стекле. "Надо будет им отдать", - подумал он и уснул.
     Его разбудили в шесть утра. Кроме мальчишек, в комнате все еще спали.
Он вышел на улицу, плечи и  спину  охватил  озноб.  Было  темно,  холодно,
туманно, в тумане чернели ближние дома. Рогов  крепко  потер  щеки,  чтобы
прогнать сон, потом завел мотор, оставил его греться и вылез.
     На парнях  были  теперь  теплые  ватные  куртки,  брезентовые  брюки,
заправленные в сапоги, монтажные пояса, к которым были приторочены  каски,
- рабочая одежда делала их, как форма хоккеистов, крупнее, чем они были на
самом деле.
     - До свидания, - сказал маленький. - Спасибо.
     - И вам спасибо. - Рогов пожал им руки. - Пока...
     - Вы теперь в Канаду поедете? - спросил высокий.
     - Поеду, если возьмут.
     - Вас возьмут, - убежденно сказал маленький.
     - Возьмут, - подтвердил высокий.
     - Ну, раз вы так уверены... - улыбнулся Рогов.
     - Хоть раз бы съездить, - мечтательно и печально улыбнулся высокий.
     Рогов сел в машину и тронулся с места.  Потом  остановился  и  открыл
дверцу.
     - Обещайте, что без поясов вы там шагу не ступите. Обещаете?
     Оба кивнули.
     - Смотрите, вы слово дали. - Он захлопнул дверцу.
     Рогов проехал по улице, в некоторых окнах уже горел свет.  Он  выехал
из поселка и в размытой темноте увидел над полем красные огни;  отсюда  не
понять было, на какой они высоте.
     Огни висели высоко в черном  небе,  и  казалось,  они  не  связаны  с
землей, а горят сами по себе, как звезды.
     Он подумал, что забыл отдать мальчишкам подарки, и огорчился.
     Над лощинами стоял туман, но небо было чистым, и Рогов видел  красные
огни все время, пока ехал через поле. Он  испытывал  какую-то  неловкость,
смущение, но не отчетливо, а так, смутно, невнятно.
     Он выехал на шоссе, прибавил  скорость,  машина  понеслась,  прорезая
фарами сумеречный воздух; в кабине играла  музыка,  было  тепло  и  уютно.
Теперь ему предстояло так  ехать  до  самой  Москвы.  Вскоре  должно  было
светать.




                            ИСПОВЕДЬ ПАТРИОТА
                              (Метаморфозы)


     Он возник на пороге как подарок судьбы, меня взяла оторопь:  я  давно
мечтал о встрече, его приход случился знаком свыше, посланием небес.
     Гость, как две капли воды,  был  похож  на  Бурова  из  моего  романа
"Преисподняя" - такие же беспокойные  руки,  которые  вечно  что-то  ищут,
трогают, ощупывают,  гнут,  теребят  всякий  предмет,  который  сподобятся
ухватить. Буров нередко ломал ручки  и  карандаши,  рвал  носовые  платки,
раздергивал на нитки вязание; когда руки ничего  не  находили,  он  нервно
грыз ногти и обкусывал их до мяса.
     Таких людей постоянно гложет какая-то  тревога,  изводит  мучительный
зуд - ест и не дает покоя. Буров никогда не  находил  себе  места,  ерзал,
озабоченно озирался и, волнуясь, подозрительно оглядывался, точно опасался
слежки.
     Гость в отличие от Бурова выглядел загорелым,  это  меня  и  смутило.
Буров был бледен всегда,  на  бледном  лице  странным  образом  выделялись
глаза: они ярко горели, как будто неистовая догадка осенила  его  вдруг  и
жгла, распаляла, отнимая покой.
     В глазах загорелого гостя тоже  полыхал  огонь  сокровенного  знания,
словно он, как и Буров, постиг что-то, что другим  не  дано,  один  познал
истину, недоступную остальным; она горела в  его  глазах  -  горела  и  не
иссякала.
     Был апрель, запоздалая, похожая на осень, весна. Погода сулила долгое
ненастье. Едва сошел  снег,  зарядили  холодные  дожди,  воздух  наполнила
промозглая сырость, денно-нощная стынь, от которой ныли суставы.
     Никто однако не замечал сиротской весны, в этот апрель людей занимала
политика. Изо дня в день повсюду клокотали жгучие споры, всеобщий  раздрай
и перепалка вот-вот могли обернуться дракой и  кровью.  Люди  не  замечали
холода, стремительно пролетали ненастные дни - мимо, мимо, как  полустанки
за окном экспресса.
     - Вы уже  определились,  как  будете  голосовать?  -  поинтересовался
пришелец.
     Я слышал от  соседей,  что  по  квартирам  ходят  агитаторы,  убеждая
жильцов, кому отдать предпочтение. По правде сказать, я ужасно  не  люблю,
когда мне навязывают чужое мнение, но я сдержался: не давать же  сразу  от
ворот поворот.
     - Кто вы? - спросил я как можно приветливее.
     - Мы - патриоты! - ответил он со сдержанной гордостью.
     Честно говоря, я тоже считаю себя патриотом. И я до сих пор не свыкся
с тем, что Аляска уплыла к Соединенным Штатам, все ломаю  голову,  как  ее
вернуть. Впрочем, и Финляндию, и Польшу тоже. С какой это стати они теперь
заграница? Горько мне это и огорчительно. Если б не большевики,  Босфор  и
Дарданеллы непременно стали бы нашими внутренними проливами, дело к  этому
шло.
     И если уж совсем начистоту, то Калифорния принадлежала нам, зря,  что
ли,  правил  там  русский  губернатор,  а  местные  индейцы  до  сих   пор
употребляют наше слово "ложка"?
     Что ни говори, неплохо было бы иметь Калифорнию у себя под  рукой,  я
намерен в ближайшее время поднять этот вопрос. Да, имперского  мышления  у
меня пруд пруди, однако я не ломлюсь непрошенно в чужую дверь: так, мол, и
так, я - патриот! Нескромно как-то. Вот верну Калифорнию, тогда поговорим.
     - У вас ко мне дело? - поинтересовался я как можно деликатнее,  чтобы
не обидеть гостя бестактным словом.
     - Мы хотим дать вам совет, - взгляд пришельца говорил, что  он  ценит
свой совет на вес золота.
     Что ж, мы столько лет были страной советов, стерплю еще один.
     - Известно ли вам, что референдум  затеяли  евреи?  -  постарался  он
сразу взять быка за рога.
     - Неужели?! - заполошливо, но искренне всплеснул я руками.
     Да, это был он, Буров  из  моего  романа  "Преисподняя",  собственной
персоной. Я  даже  растерялся,  насколько  вымысел,  свободная  игра  ума,
причуды фантазии так могут обернуться плотью и предстать въяве.
     - Мы утверждаем: референдум выгоден только евреям! - заявил он  столь
решительно,  что  и  понятно  было:  любые   возражения   бессмысленны   и
бесполезны.
     - Только им? - пробормотал я потерянно.
     - Голосовать пойдут одни евреи, - неуступчиво подтвердил он.
     - Неужели их столько? А говорят малый народ...
     - Маскируются. Вы не представляете, сколько  их.  А  до  чего  хитры!
Референдум придумали. Кому, кроме них, польза от референдума?  Они  всюду!
Где что стряслось - там они. Везде!
     - Неужели везде?
     - А как же! Без них ничего не обходится. Не замечали? - прищурился он
едко. - Но мы всех выведем на чистую воду!
     Винюсь: я и впрямь не подозревал такой всепроникающей  сокрушительной
опасности. Но подлинным патриотам, вероятно, видней. Иначе они не стали бы
бить тревогу.
     Я на мгновение представил необъятную Россию, землю без конца и  края,
множество городов, деревень, хуторов, несметное  население,  тьму  племен,
неисчислимый православный и прочий люд  -  неужели  евреи  ведают  всем  и
владеют?
     Вообразить это не хватало мочи. Неужто все на  свете  им  подвластно?
Неужто все народы существуют и перемещаются по их воле? Неужто каждый шаг,
каждый вздох у них под контролем и ничего не происходит без их ведома? Это
ж какое немыслимое могущество! Представишь - оторопь берет, мороз по коже.
     Бурова я помнил по  совместному  проживанию  в  одном  провинциальном
общежитии. Он даже ночью не знал угомона, ночь напролет ворочался  с  боку
на бок, и казалось, огонь его глаз прожигает темноту. Одна мысль не давала
Бурову покоя: он постоянно думал о евреях.  Мысль  о  всеобщем,  всемирном
заговоре давно овладела им, захватила и не отпускала. Истина заключалась в
их кромешной вине: все, что происходило в мире дурного, Буров  связывал  с
евреями - войны, голод, катастрофы, рост цен, аварии, безработицу...  Даже
землетрясения, извержения вулканов, оползни и  наводнения  были  делом  их
рук. И лампочки перегорали часто, потому что евреи подло меняли напряжение
в сети.
     Он был убежден, что  ничего  в  мире  не  происходит  само  по  себе,
случайно, без участия  евреев.  Стоило  лишь  получше  разобраться,  найти
концы,  размотать  и  обязательно  отыщется  еврейский  умысел.  И   Буров
постоянно пребывал в  поиске,  искал  и  связывал  между  собой  множество
разрозненных фактов, случаев, событий... Это  занятие  стало  смыслом  его
существования - сокрушительный заговор пронизал и опутал весь мир,  проник
во все щели, и только он, Буров, мог распутать эту  дьявольскую  сеть.  Он
повсюду искал тайные козни - искал и находил.
     - Взгл