ия добросовестно
выполнял свои обязанности. И только-то. Не оставь Егоров или любой другой
таксист машину без присмотра, не состоялось бы это самое похищение. Ревзин
считал, что его возили на другой конец города, а был он в дальнем подъезде
своего же дома, и весь этот маскарад понадобился только для того, чтобы
запутать старика. Не удивительно, что ему там что-то показалось знакомым.
Но и сам-то я хорош, - рассуждал Илья. - Мог бы сообразить: около
одиннадцати часов такси стояло напротив подъезда той женщины из пятьдесят
второй квартиры. Значит, у подъезда самого дальнего от того, в котором жил
Ревзин. И счетчик был выключен. Это еще одно подтверждение, что старик был
именно в квартире Москвина".
   Домой идти не хотелось, к тете Шуре-тоже. Илья зашел в кабину
телефона-автомата, набрал номер Лиды. Никто не ответил. Опять вспомнился
отец. Конечно, он не забывал о нем ни на минуту, то и дело возвращаясь к
тому позднему вечеру, когда обнаружил вдруг, что не слышит его тяжелого
дыхания. Но в течение дня удавалось хоть немного отвлечься. А сейчас
тяжесть утраты снова навалилась на него. Вот бы с кем посоветоваться,
рассказать о событиях дня. Отец понял бы.
   Может, и упрекнул в чем, но подкинул бы дельную мысль. Он и раньше
любил советовать, но Илья относился к его нравоучениям равнодушно,
принимая их за стариковское брюзжание. Теперь он начинал понимать, что,
сам того не замечая, пользовался его советами, оценивал возможные
последствия своих поступков с точки зрения отца, которая все больше и
больше сходилась с его собственной.
   Смолянинову Илья решил сегодня больше не звонить. Все равно завтра
утром представит ему отчет по всей форме. А там, кроме упоминания о
квартире Москвина, ничего стоящего не будет. Посмотрит полковник на эти
полстранички, написанные от руки,, грустно покачает головой и скажет:
"Иди-ка ты, Илья Степанович, своей дорогой на опорный пункт. Там тебя ждут
не дождутся заявители с жалобами на собак, гуляющих без намордников, и на
их хозяев".
   Илья всегда знал, что будет работать в уголовном розыске. И этого
стремления не изменили ни черновая, подчас очень неприятная и тяжелая
работа, ни неустроенность личной жизни. Уважение и любовь к отцу
естественным образом перешли на такое же отношение к его профессии. Он и к
товарищам по службе относился с тех же позиций, и странно было ему, если
кто-то жаловался на трудности. Работа ничем не хуже любой другой. Не
понимая таких коллег, Илья все же относился к ним терпимо, даже пытался
убедить в исключительной необходимости и важности того дела, которым они
занимались. Карзанян вообще был терпим к недостаткам и слабостям людей,
отклонявшихся в своем поведении от его собственного представления об
идеале.
   Не терпел он только дураков, бездельников и пьяниц.
   "А Сычев кто? - вдруг подумал Илья, бесцельно бредя по улице. - Ни тем,
ни другим, ни тем более третьим его не назовешь. Почему же тогда Вадим
вызывает такое раздражение? Он равнодушный. Пожалуй, даже пустодушный.
Такие везде встречаются. Все у них вроде как у людей: и разговаривают, и
смеются, и плачут.
   А душа пустая. Ничто их не трогает, даже собственная никчемность.
Значит, если им ничего не нужно-они и сами себе не нужны? Разве так может
быть? Как Сычев вполне серьезно мог удивляться, когда речь зашла о поиске
книг? Убийство-и ему ясно-надо раскрывать. А книги? Никто же не требует от
угрозыска искать сами книги. Обнаружат жуликов, во время обыска изымут что
есть. Чего же еще?"
   Илья и сам не знал, что ответить на свой же вопрос.
   Разве ему, рядовому участковому, и впрямь нужно больше, чем целому
сонму ученых? Ведь специалисты и в самом деле не всегда спешат разыскивать
старинные книги и предметы искусства. Что этнографические экспедиции? Это
поиск почти вслепую. Много ли ими сделано подлинных открытий? Этого Илья
не знал, но зато хорошо понимал другое: не будь энтузиастов-археологов,
займи их место равнодушные сычевы, и даже этих книг никто бы не нашел.
Полежали бы они, полежали и сгнили бы. А потом библиографы руками бы
разводили: "Ах, не уберегли! Ах, невозвратимая потеря для национальной
культуры!" А вон она, национальная культура - в Пантелеимоновом монастыре.
Ученые ищут, а она плесневеет. Если Ким прав и в их монастыре хранится
клад, то там книг немало - не одна сотня.
   Да еще каких книг!
   Сам того не заметив, Илья дошел до монастыря. В темноте все здесь
выглядело не таким, как солнечным утром, а непривычным и даже пугающим.
Сюда не доносились звуки города, купола церквей едва угадывались на фоне
фиолетового, почти черного неба, скрытого облаками, сливаясь с окружающей
местностью, и оттого казалось, будто и монастырь со своими высокими
стенами, и Илья, стоящий около них, перенеслись на несколько веков назад.
В те времена, когда на много верст вокруг не было человеческого жилья, на
близлежащих выгонах паслись монастырские стада, а из трапезной по ночам
раздавались протяжные песни басовитых "братьев".
   Илья прислушался, остановившись у приоткрытых ворот. Ему почудилось,
что откуда-то из глубины двора и в самом деле доносятся заунывные
нечленораздельные звуки. Сам не зная зачем, он пошел на них. Что повлекло
его в темноту? Во всяком случае, это не было праздным любопытством. Не мог
Карзанян утром прийти к полковнику с пустыми руками. И хотя у него еще не
созрел определенный план действий, он все же надеялся разузнать нечто
такое, что могло пригодиться в будущем. Рассказывая о трудностях поиска
улик, отец обычно говорил: "Если потерял след, не топчись на месте, не
трать попусту время. Иди туда, где след может появиться. Не беда, если
ошибешься-хуже, если начнешь оправдываться перед собой и докажешь сам себе
бессмысленность дальнейших поисков".
   Не зажигая карманного фонарика, который обычно носил с собой, Илья
протиснулся в ворота и медленно, стараясь не шуметь, двинулся в глубь
двора. Невнятный поначалу голос становился отчетливее. Завернув за угол
какого-то строения, Карзанян увидел странную картину. У самой стены
низенькой часовни, рядом с несколькими обвалившимися ступенями, ведущими
на крыльцо, в свете небольшого костра сидел человек, одетый в тряпье.
Из-под низко опущенной рваной шапки выглядывало маленькое, сморщенное,
заросшее лицо. Вокруг, насколько можно было различить, лежали
свежеструганные доски, стояли бидоны с краской, бочки с известью.
Неподалеку в неверном колеблющемся свете угадывались очертания
бетономешалки. Мужчина, уставившись в огонь, бурчал себе под нос: то ли
пел, то ли ругался.
   Илья присел рядом, бросил в костер несколько щепок и тут же
почувствовал резкий запах устоявшегося винного перегара, смешанного с
табачным дымом. Так обычно пахнет от тех, кто пьет часто и помногу. Звуки
прервались. Мужчина мутным взором посмотрел на Илью, передернул плечами и
протянул руку куда-то назад. Через мгновение рука появилась перед костром.
   В ней была зажата бутылка дешевого вина, которое местные жители
окрестили плодово-выгодным. Поднеся бутылку на уровень своих глаз, мужчина
побултыхал ее, и, убедившись в том, что она пуста, размахнулся, чтобы
зашвырнуть ее куда подальше, но тут же передумал и аккуратно поставил
рядом с собой.
   - Я извиняюсь, конечно, - прокашлявшись, обратился он к Илье. - Тут
такое дело. Посторонним, это самое, не положено. Закрыто, значит, все.
   По голосу, надтреснутому и глухому, и внешнему виду мужчине можно было
дать далеко за семьдесят. Он смотрел выжидательно. Следовало что-то
отвечать. Пересилив отвращение, возникшее от запаха перегара, Илья
улыбнулся.
   - А чего это ты, папаша, пел тут? Знакомая вроде мелодия, а не пойму. А?
   По тому, что мужчина никак не прореагировал на его слова, Карзанян
понял, что сказал что-то невпопад.
   Если так и дальше пойдет, разговора не получится.
   - За помощью я к тебе, папаша, - начал Илья новую попытку. - Сделай
одолжение. Тут, понимаешь, дело какое. На экскурсию приехал, да вот от
своих отстал. Зашел к давнему приятелю, пока наши по городу ходили историю
смотреть. То да се, пока в магазин слетали, пока посидели. Еще одну
раздавили, а тут уж и вечер. Кирюха-то мой в ночную пошел. А мне что, в
гостинице куковать? Дай, думаю, схожу в монастырь, может, кто и покажет.
Наши-то и в пещерах ходили. Красота, говорят, со свечами-то...
   Сторож, казалось, и не слышал Илью. Выжидал.
   - Одолжить, говоришь, - наконец проявил он интерес к разговору. -
Долг-то он, знаешь, платежом хорош, как любил говаривать мой покойный
отец, Иннокентий. Да. А я, значит, Пантелеймоном зовусь. А что пещеры эти,
то конешно. Особливо, если со свечами. Только свечи-то у меня кончились. В
магазин надо. А как уйдешь? На кого хозяйство оставишь?
   - А чего? - охотно согласился Илья. - Могу посторожить, мне спешить
некуда.
   - Хе, хе, некуда! - вдруг рассмеялся мужчина. - Магазин-то через час
закроют. Не будет тебе ни свечей, ни еще чего. Пещеры-то наши на секретном
замке. К ним ключик специальный нужен, заветный. - И Пантелеймон показал
красноречиво комбинацию из поднятого большого пальца и оттопыренного
мизинца.
   ...Пока Пантелеймон бегал за вином, Илья мучился над вопросом:
докладывать полковнику о том, что он поощряет пьянство, или нет? Наконец
решил, что это не тот проступок, о котором следует ставить в известность
начальство. Тем более сторож все равно пьян и лишняя бутылка вина уже
никак не отразится на выполнении им служебных обязанностей.
   - Вот это другой разговор, - радостно воскликнул появившийся в круге
света Пантелеймон.
   - Так где, говоришь, пещеры-то? - спросил Илья. - Принимай пост.
   - Пойдем, что ли, - недовольно проворчал старик.
   Они подошли к невысокой арке, закрытой глухими воротами. Никакого замка
на них, естественно, не было.
   Сторож надавил плечом на одну из створок, и она со скрипом отворилась.
   - Вот тебе и пещеры. Иди гляди. Свечу-то на, возьми, - сторож запустил
руку в нишу справа и достал, оттуда толстый оплывший огарок.
   - Чего же я там один-то увижу? - обиженно спросил Илья. - Ты уж,
Иннокентич, уважь. Проводи, расскажи. Небось не хуже экскурсовода знаешь,
что тут да как.
   - Да чего они знают-то, твои скурсоводы?! Языком только складно мелют.
А дальше третьего поворота их силком не затащишь. Пугливые больно. Ладно
уж, покажу. Хорошего человека чего не уважить.
   Пантелеймон забрал у Ильи свечку, не глядя бросил ее в нишу и, подняв с
пола мощный аккумуляторный фонарь, вразвалку пошел вперед.
   - Дело, значит, было так, - начал он. - Лет полтыщи назад, а может, и
того более пришел в эти места один отшельник. А может, и больше их было,
кто знает.
   Пришел, значит, и увидел дыру в земле. И решил в той дыре жить. Ну,
ясное дело, на зиму припасы надо делать. Полез дальше. А там еще ямина и
еще. Через некоторое время этих отшельников набралось здесь
видимо-невидимо, что тараканов за печкой. Жили себе припеваючи. Стали над
пещерами дом строить, потом другой. Так монастырь и построили. Наверх
перебрались.
   Да не все. Кто подурей или у кого вера была покрепче, те так и жили в
пещерах. Устроили себе кельи в стенах, заложили камнями снаружи, только
окошко оставили. Через это окошко их и кормили.
   - Чем же они их рыли, норы-то свои? - спросил Илья.
   - А руками и рыли. Папаня мой рассказывал: брали заступ какой-никакой
или кол деревянный и ковыряли. Камень здесь мягкий, податливый.
   - Это сколько же времени нужно?
   - Сколько нужно, столько и копали. Лежанку из камня мастерили, стол.
Вот она, келья-то.
   Илья осторожно просунул голову в крохотное отверстие в стене. Сторож,
стоявший сзади, поднял фонарь.
   Илья увидел небольшое, площадью около пяти квадратных метров, помещение
с низким потолком и неровными стенами. Все здесь было как будто вылеплено
из пластилина неумелыми руками: возвышавшееся на полметра над полом ложе с
округлым изголовьем, какое-то сиденье, словно выросшее из стены,
вырубленные в ней углубления то ли для посуды, то ли для каких-либо других
мелких вещей. Мелькнула мысль, что человеку для жизни, тем более в полной
изоляции, этих условий явно недостаточно, но расспрашивать о подробностях
Илья постеснялся.
   - Так до смерти и жили тут? - обернулся он к своему провожатому.
   - Здесь и помирали. А хоронили их в других местах. Опять долбили
камень, делали большую выемку, туда гробы и заталкивали. Да ты сам увидишь.
   Они шли в полный рост, не нагибаясь. Своды пещеры и стены были хоть и
грубо, но все же заметно обработаны человеческой рукой. Пахло сыростью, но
сыростью не затхлой, как в подвале, а свежей и бодрящей.
   Дышалось легко. Несмотря на воображаемую тяжесть каменного монолита,
Илья чувствовал себя абсолютно уверенно. Время от времени проход
расширялся, и путники оказывались в просторных помещениях с высокими
потолками. В углах стояли покрытые паутиной чаны, еще какие-то сосуды.
Кое-где встречались нацарапанные быстрой рукой туристов надпися явно
нерелигиозного содержания.
   То справа, то слева Илья замечал небольшого размера, но, судя по всему,
толстые и крепкие двери в стенах. "Что несколько книг! Здесь можно
упрятать всю городскую библиотеку вместе с районными, да еще осталось бы
место для читателей. Разве тут что-нибудь найдешь?" - подумал Илья.
   Он взглянул на часы. Было около девяти часов. Через час-полтора пора
возвращаться.
   Сторож подвел Илью к одной из дверей в стене, потянул ее на себя и
направил в открывшуюся темноту луч фонаря. От пола до довольно высокого
потолка громоздились наваленные друг на друга черные, грубо обтесанные
бревна - гробы.
   - Они и сейчас тут лежат, - спросил Илья, - монахи?
   - Пусто уж давным-давно. Ученые растащили, изучают. Все никак в толк не
возьмут, чего это здешние покойники в прах не обращаются. А тут и понимать
нечего: святые ведь, вот их тлен и не берет. Богу душу свою вручили, а
господь за то об их бренных телах заботу держит. Дело ясное. Присаживайся.
   Сторож вошел в склеп и привычно опустился на край одной из торчащих
снизу колод. Илья устроился рядом.
   - Это что, покойнички перекусывают? - спросил он, глядя себе под ноги и
носком сапога подвигая поближе к стоящему на полу фонарю корку хлеба.
Рядом валялись огрызок колбасы, окурки папирос.
   - Скажешь, покойники. Это я на прошлой неделе батю своего поминал. Тут
похоронен.
   - Тоже святой, помер - притворно удивился Илья.
   - Какой святой? Пономарем при церкви состоял.
   А как помер, я его здесь и похоронил. Ему что? Пещер много, еще и мне
место останется. Я уж приглядел. Ты того, - вдруг строго произнес сторож,
- располагайся.
   У меня и закусон найдется. Один момент. - Он перегнулся, приподнял
крышку стоящего позади гроба и бросил через плечо: - Посвети-ка.
   На дне колоды вперемешку с мятыми газетами лежали куски плавленого сыра
со следами зубов по краям, наполовину опорожненная банка рыбных консервов,
хлеб.
   - Во, - удовлетворенно хмыкнул сторож. - На прошлой неделе положил, а
все свеженькое. Да ты бери, не стесняйся. Не отравишься. Здесь лучше, чем
в холодильнике.
   От угощения Карзанян отказался, предоставив Пантелеймону в одиночку
расправляться с бутылкой. Он с интересом рассматривал газету, извлеченную
из гроба.
   Она была четырехлетней давности, судя по дате на первой странице, но
выглядела так, будто ее только что отпечатали.
   - Чего смотришь? Старье это все. Я читал, - с чавканьем, закусывая
после очередного глотка из бутылки, сказал сторож.
   - То-то и оно, что старье. А на вид не скажешь.
   - Святое ж место. Тут какая-никакая бумага или книжка полтыщи лет
пролежит и ничего ей не будет.
   - Загибаешь? - насторожился Илья. - Да полтыщи лет назад и бумаги-то,
поди, не было.
   - Может, и меньше, почем я знаю. Может, они и помоложе будут.
   - Церковные, что ли?
   - Черт их разберет, прости, господи. А ты что, интересуешься или как?
   - Про книги? Чего в них интересного? Вот иконку бы какую старую
приобрел бы. Я у кореша своего видел сегодня. В горке стоит. Не сказал,
где достал. Отчистил, лаком покрыл, лампадку приспособил. Залюбуешься. И
ничего, что неверующий, зато красиво.
   - Эк ты, парень, когда хватился. Раньше надо было насчет иконки-то.
Тю-тю. Все увезли, подчистую. На картонке реставраторы наляпают кое-как,
для блезиру, и развесят у входа, а скурсоводы помалкивают, цену себе
набивают.
   - За что же это ты, Пантелеймон Иннокентьевич, экскурсоводов так не
любишь?
   - А чего? Мне с ними детей не крестить. Настырные больно. Так и шастают
тут, так и шастают. И нет чтоб сторожа уважить, еще жалобы строчат. Не
угодил я, видишь ли, им. Директор к себе вызывал. Ну, я ему врезал. Нет,
говорю, такого права, чтоб из родного дома выгонять. Сперва, говорю,
квартиру мне дайте со всеми удобствами, как у других. У меня тридцать пять
лет беспрерывного стажу на этом самом месте. Я жаловаться буду. Так я и
сказал. Отступились. Дай бог здоровья Игорю Владимировичу. Надоумил, как
говорить. Вот и отступились.
   Голова сторожа медленно склонялась набок. Он привалился к стене, вяло
мусоля в губах потухший окурок папиросы.
   - Это кто ж такой? - лениво поинтересовался Илья. - Благодетель-то?
   - Умный человек. Над реставраторами начальник.
   Завсегда уважит. Я ему тут, почитай, все показал... Самую малость себе
оставил. Про черный день... Ну ты походи недалече, я вздремну. Только
далеко не забредай, тут и заблудиться недолго. Бывали случаи.
   Карзанян взял фонарь, вышел за дверь, приоткрыл ее пошире и двинулся по
плотной темноте, разрываемой лучом фонаря. Без сторожа он вряд ли нашел бы
обратную дорогу, а небольшое самостоятельное путешествие ему ничем не
грозило. Илья пошел вдоль правой стены, уверенный, что, возвращаясь
обратно вдоль левой, всегда сможет выйти к склепу.
   "Интересно, Иннокентич спьяну сболтнул про книги или в самом деле
что-то знает? А благодетель у него, видно, не случайный оказался. Есть о
чем доложить полковнику", -думал Илья, медленно продвигаясь по коридору и
открывая подряд все двери в стенах.
   Некоторые из них подавались с трудом. Приходилось обеими руками,
ухватившись за массивные кольца, служившие ручками, упираться ногами в
стену и дергать дверь на себя. Илья знал, что искать. Где-то у сторожа
есть тайник, где он что-то припрятал "про черный день", и если он вообще
существует, то должен находиться где-то неподалеку от места частого
обитания Пантелеймона.
   Давно было пора возвращаться назад, а Илья все кружил на одном месте.
Он смотрел на хорошо различимые отпечатки подошв своих сапог на полу у
двери, они вели к ней.с двух сторон. В душу начал заползать холодок. Он
посветил вокруг себя фонарем и прижался спиной к холодной стене. Все
вокруг было истоптано.
   Куда бы он ни поворачивал, везде натыкался на тупики и двери. Похоже, и
на этот раз правило правой стороны подвело его - он заблудился.


   Х


   На следующий день на утреннем совещании полковник Смолянинов, с плохо
скрытой иронией выслушав доклад Карзаняна о его приключениях в пещерах
монастыря, запретил подчиненным без особой нужды и близко, подходить к его
стенам. Логвинов, присутствовавший вместе со всеми, молча торжествовал:
его версия о том, что источник появившихся в городе древностей находится в
монастыре, подтвердилась. Оставалось "побеседовать" с Москвиным, дядей
Лешей и в первую очередь заведующим реставрационной мастерской Казаченко.
Этим они и собирались сегодня заняться, как вдруг поступило сообщение о
краже из квартиры Ревзина. Вадима Сычева, к его удивлению, ввели в
оперативную группу. Закончив отчет о вечере, проведенном в компании
"книголюбов", Логвинов пошел домой: полковник Смолянинов объявил, что ему
положен отгул за работу в прошлый выходной, тем более что и сегодня
воскресенье. Кроме Кима и полковника, никто пока еще не знал, что это за
отгул и с чем он связан. Сам же Логвинов старался об этом не думать, но
волей-неволей мысли его то и дело возвращались к этому злополучному
заявлению, написанному от имени Ревзи