стнул, внимательно все выслушал, сделал кое-какие по-
метки, взглянул на наручные часы, сказал, что летит в Институт  судебной
медицины; он там  подмажет  одного  типа  и,  если  повезет,  перехватит
консьержку с улицы Дюперре, которая должна опознать  покойницу.  У  него
остается пятьдесят минут, он может еще успеть тиснуть заметку в  послед-
ний вечерний выпуск.
   Он так спешил, что через четверть часа все парижские газеты были опо-
вещены своими "доброхотами" о случившемся. Но для них это уже не  предс-
тавляло интереса, поскольку следующий день был воскресеньем.
   В 16 часов 15 минут Грацци, расстегнув пальто, собирался уже сесть за
телефон, чтобы выяснить, куда приведет его записная книжка погибшей, как
вдруг увидел у себя на столе написанный от руки список  пассажиров,  ку-
пивших билеты на места с 221-го по 226-е в "Фокейце". Все шестеро купили
билеты заранее, за сутки или двое до отхода поезда:
   место 221 - Риволани, пятница 4 октября, Марсель;
   место 222 - Даррес, четверг 3 октября, Марсель;
   место 223 - Бомба, четверг 3 октября, Авиньон;
   место 224 - Тома, пятница 4 октября, Марсель;
   место 225 - Гароди, четверг 3 октября, Марсель;
   место 226 - Кабур, среда 2 октября, Марсель.
   Услуга за услугу: инспектор, которого звали Грацци, позвонил в Инсти-
тут судебной медицины, чтобы поймать  там  журналиста  и  попросить  его
вставить в свою статью этот список. На другом конце провода  ему  велели
подождать, и Грацци ответил, что не вешает трубку.
 
 
   МЕСТО 226
 
   Рене Кабур уже восемь лет ходил в одном и том же пальто с  хлястиком.
Большую часть года он носил вязаные шерстяные перчатки, вязаные жакеты с
длинными рукавами и толстое кашне, не позволявшее ему ворочать шеей.
   Он был мерзляком, быстро простужался, и с первыми холодами он,  чело-
век и так по натуре угрюмый, превращался чуть ли не в неврастеника.
   Каждый вечер он выходил из филиала "Пари-Сюд" фирмы "Прожин"  ("Прог-
ресс на вашей кухне") чуть позже половины шестого. Хотя  прямо  напротив
его конторы находилась автобусная остановка, "Площадь Алезии", он садил-
ся в свой 38-й автобус на конечной остановке, у Орлеанских ворот,  чтобы
быть уверенным, что займет удобное сидячее место. В течение всего  пути,
до самого Восточного вокзала, он не отрывался от своей газеты. Читал  он
"Монд".
   В этот вечер, непохожий на все остальные вечера, поскольку он  только
утром возвратился из единственного за последние десять лет  путешествия,
он изменил некоторым своим привычкам. Во-первых,  он  забыл  перчатки  в
ящике стола, а так как ему хотелось поскорее  вернуться  домой,  в  свою
квартиру, где он не прибирался уже целую неделю, решил  не  возвращаться
за ними. Затем, чего с ним раньше никогда не случалось, зашел  в  пивной
бар у Орлеанских ворот и за стойкой выпил кружку пива: от самого Марселя
- а он ехал в жарко натопленном вагоне, где спать ему  пришлось  одетым,
поскольку в купе были женщины и он не был уверен, что его пижама  доста-
точно чиста, - его все время мучила жажда. И наконец, выйдя из бара,  он
обошел три газетных киоска, но так и не нашел "Монд".  Последний  выпуск
еще не доставили. А его автобус уже стоял на остановке. И тогда он  взял
"Франс Суар".
   В 38-м автобусе, устроившись в середине салона,  подальше  от  колес,
около окна, он не читая перевернул первую страницу. Следующие  страницы,
более серьезные, не так портили ему удовольствие. Он  никогда  не  любил
громких криков, веселого смеха, соленых шуток. Крупные заголовки так  же
претили ему.
   Он чувствовал себя усталым, какая-то тяжесть залегла  между  глазами,
что у него всегда предвещало грипп. А ведь в поезде он спал - правда, на
верхней полке, откуда боялся свалиться, да еще уткнувшись носом  в  сло-
женный пиджак, потому что подушки тут не внушали ему  доверия.  Спать-то
он спал, но тем неглубоким сном, когда слышишь, как стучат колеса на пе-
реездах, и все время страдаешь от невыносимой жары. Тем неглубоким сном,
сквозь который доносятся все сообщения громкоговорителей на вокзалах,  а
тебя терзают глупые страхи: боишься крушения,  неполадок  с  отоплением,
кражи лежащего под головой бумажника. Бог знает чего еще.
   Он вышел из поезда на Лионском  вокзале  без  кашне,  в  расстегнутом
пальто. В Марселе всю эту бесконечную неделю было жарко, как летом.  Пе-
ред глазами у него еще стояла ослепительная  улица  Канебьер,  какой  он
увидел ее однажды в три часа дня, когда шел к Старому  порту,  а  солнце
светило ему прямо в лицо. Увидел легкое колыхание светлых  платьев,  под
которыми угадывалось кипение пышных нижних юбок, отчего ему всегда  ста-
новилось немного не по себе. А теперь он подхватил грипп. Так ему и  на-
до.
   Он сам не знал, почему ему так и надо. Может, тут дело в тех девицах,
в его застенчивости, в том, что в свои тридцать восемь он так одинок.  В
его завистливых взглядах, которых он стыдился, но которые ему не  всегда
удавалось скрыть, когда навстречу попадалась молодая счастливая и  бога-
тая парочка. Из-за всей этой глупости, от которой ему становилось не  по
себе...
   Он вспомнил Марсель-пребывание там стало для него  настоящей  пыткой,
куда более мучительной, чем весенние месяцы в Париже,  -  вспомнил  один
вечер в Марселе, ровно двое суток назад. Глупо, но он тут же поднял гла-
за. Еще когда он был ребенком, у него появилась такая привычка:  желание
удостовериться, что никто не угадал твоих мыслей. Тридцать восемь лет.
   Впереди, через ряд от него, какая-то девушка читала "Монд". Он повер-
нул голову, понял, что они уже проехали Шатле, а он еще  не  прочитал  в
газете ни строчки.
   Сегодня он ляжет пораньше. Поужинает, как всегда, в ресторане "У Шар-
ля", на первом этаже своего дома. Уборкой же займется  завтра.  Посвятит
этому все воскресное утро.
   В газете - он так и не начал ее читать, а лишь  машинально  перебегал
глазами от абзаца к абзацу - он вдруг увидел свое имя, но  это  лишь  на
мгновение привлекло его внимание. По-настоящему он  заинтересовался  за-
меткой, только когда двумя строчками ниже наткнулся на предложение,  где
речь шла о ночи, о спальных местах, о поезде.
   Он прочел всю фразу, из которой узнал лишь о том, что  прошлой  ночью
что-то произошло в одном из купе "Фокейца".  Он  прочел  предыдущие  две
строчки и понял, что некто по имени Кабур занимал одну из полок  в  этом
купе.
   Ему пришлось раздвинуть локти, чтобы развернуть газету и вернуться  к
первой странице, где было напечатано начало заметки.  Его  сосед  что-то
недовольно буркнул и подвинулся.
   При виде фотографии, помещенной на первой полосе, у него  перехватило
дыхание. Несмотря на невысокое качество газетного клише, изображенная на
нем женщина обладала вполне узнаваемыми чертами не слишком приятного те-
бе человека, с которым ты недавно, слава Богу, расстался,  надеясь,  что
навсегда, и вдруг встречаешь его на первом же углу.
   Глядя на черно-серый отпечаток, он отчетливо представил себе цвет  ее
глаз, густые волосы, ослепительную улыбку, которая вчера вечером, в  на-
чале их путешествия, определила все дальнейшее: и глупую надежду, и  пе-
режитое им в четверть первого унижение. Он вдруг почувствовал  запах  ее
духов, показавшийся ему неприятным, когда эта женщина, стоявшая рядом  с
ним, повысила голос и, повернувшись, резко дернула плечом, как это  сде-
лал, заметив "окно" в защите, как-то субботним вечером в начале програм-
мы в Спортзале тот боксер, маленький и напористый  смельчак  с  недобрым
взглядом.
   Сердце отчаянно колотилось, казалось, оно подступило прямо к горлу, и
он даже тремя пальцами - большим, средним и указательным - дотронулся до
шеи.
   Он инстинктивно перевел взгляд на окно, чтобы посмотреть на свое  от-
ражение, и понял, что автобус едет уже по Страсбурскому бульвару,  скоро
конечная остановка.
   Он прочел заголовок над фотографией и несколько первых строк заметки,
затем сложил газету.
   В автобусе оставалось человек десять. Он вышел последним,  с  кое-как
сложенной газетой в правой руке.
   Пересекая площадь перед Восточным вокзалом, он вновь  уловил  запахи,
связанные теперь у него с поездкой, услышал знакомые звуки,  на  которые
никогда не обращал особого внимания, поскольку проходил здесь каждый ве-
чер. За ярко освещенным зданием вокзала раздался свисток, поезд с грохо-
том тронулся.
   Задушенную женщину обнаружили на нижней полке купе после прибытия по-
езда. Ее имя было установлено, Жоржетта Тома. Для него же  накануне  она
была всего лишь позолоченной монограммой "Ж", которую он  увидел  на  ее
сумочке; глубоким, чуть глуховатым голосом, спутницей,  любезно  предло-
жившей ему сигарету "Винстон", когда они обменялись несколькими  словами
в коридоре. Он не курил.
   Перейдя площадь и оказавшись на тротуаре, он не выдержал и снова раз-
вернул газету. Но он остановился довольно далеко от фонаря и не смог ни-
чего разобрать. Так, с  развернутой  газетой,  он  толкнул  застекленную
дверь ближайшего пивного бара, чуть было не передумал, когда его  обдало
горячим воздухом и гулом голосов, но затем, сощурившись, вошел. Он  про-
шел через переполненный зал и отыскал место на диванчике  рядом  с  тихо
переговаривавшейся парочкой.
   Он сел, не снимая пальто, разложил газету на блестящем красном столи-
ке, для чего пришлось отодвинуть два порожних бокала, стоявших на мокрых
картонных кружках.
   Соседи по столику взглянули на него. Обоим, должно быть, было лет  по
сорок, мужчине, возможно, и больше, выглядели они  усталыми,  грустными,
как люди, у каждого из которых есть своя жизнь и которые встречаются  на
часок после работы. Рене Кабуру они показались некрасивыми, в  них  было
даже что-то отталкивающее: оба не первой молодости, подбородок у женщины
оплыл, а дома ее ждут муж и дети, вот так.
   Подошел официант, убрал посуду. Рене Кабуру пришлось приподнять газе-
ту. Официант вытер стол мокрой тряпкой, оставлявшей после  себя  влажные
следы, которые тут же на глазах исчезали. Кабур заказал кружку пива, как
и у Орлеанских ворот, как и утром, когда, оставив дома чемодан, зашел  в
бистро на углу.
   Его мучила жажда, но он даже не заметил, как официант поставил  перед
ним кружку. Погруженный в чтение, он только почувствовал, что она уже на
столе, и, не поднимая головы, протянул к ней руку. Пока он пил, не отры-
вая глаз от заметки, на газету упали две капли пива.
   Та женщина демонстрировала косметические товары. Она сама ему об этом
сказала. Как и то, что провела четыре дня в Марселе.  Ожерелье  он  тоже
помнил, потому что очень близко видел замок у нее на затылке, когда нак-
лонился к ней, прежде чем это сделать.
   Ее нашли лежащей с открытыми глазами на нижней полке, одежда  была  в
беспорядке. Эта картина неотступно стояла у него перед глазами, пока  он
не дочитал заметку до конца. Тут была масса излишних подробностей: слег-
ка задранная юбка, и черные лодочки на высоких каблуках, и следы от  ра-
зорвавшегося ожерелья на шее.
   Она жила в маленькой двухкомнатной квартире неподалеку от площади Пи-
галь. Консьержку уже успели допросить.
   Консьержка, говорилось в заметке, "утирала слезы платком". Она  очень
уважала свою жиличку: Жоржетта всегда улыбалась, хотя ей не слишком вез-
ло в жизни. Развод в двадцать пять лет. Она из тех, кто честно работает.
А Богу известно, что таких не слишком много в их квартале:  куда  больше
тех, кто плывет по течению. Конечно, у нее бывали мужчины, но консьержка
считала это ее частной жизнью, в конце концов, она была свободной,  бед-
няжка.
   Рене Кабур представил себе лампу под абажуром в комнате с задернутыми
шторами, единственное светлое пятно  среди  окутавшей  комнату  темноты.
Реплики шепотом. Мужчина, вероятно, высокий, смазливый, с фатоватой, са-
модовольной улыбкой покорителя женских сердец. Где-то на границе света и
тени на пол спадает юбка, ослепительная белизна обнажившейся кожи,  соб-
лазнительные изгибы бедра или плеча. Ее частная жизнь.
   Он допил свою кружку, и снова две капли пива упали на газету.  Черные
лодочки. Женщина со спокойной улыбкой, предложившая ему сигарету в кори-
доре. И еще этот недобрый взгляд маленького боксера в Спортзале. Все эти
мужчины раздевали ее, держали в объятиях, возбужденную, на смятых  прос-
тынях, их грубые руки касались ее бедер, плеч. А он, с его нелепым  пос-
тупком вечером в Марселе, и это нестерпимое желание овладеть  ею,  когда
он помогал ей снять с верхней полки чемодан, и весь этот  странный  день
после того, как он покинул Лионский вокзал, а вот теперь эта газета.
   Он подумал, что даже рад, что она умерла, что ее нашли мертвой.
   Расследование, должно быть, еще только началось, когда вышла  газета.
Полиция располагала списком всех пассажиров купе. Их приглашали  явиться
в полицейскую префектуру или в комиссариат  своего  квартала.  Надеялись
получить от них дополнительные сведения о том, что произошло в поезде до
убийства. Предполагалось, что убийство было совершено после прибытия по-
езда, во время вокзальной сутолоки.
   Поскольку убийство вряд ли было совершено с целью ограбления,  комис-
сар Таркен и его помощники из уголовной полиции  рассчитывают  в  скором
времени найти виновника. Вот и все.
   Рене Кабур знал, что толчеи по прибытии поезда  не  было.  Пассажиры,
стоявшие с чемоданами в коридоре,  спокойно  выходили  один  за  другим.
Кое-кто передавал чемоданы через окно. На платформе по мере  приближения
к контрольному пункту поток пассажиров увеличивался, обтекал вас со всех
сторон. Приехавшие вытягивали шею, становились на цыпочки, чтобы  поверх
голов разглядеть тех, кто пришел их встречать.
   Никто не встречал Рене Кабура. Он это знал, и ему не терпелось поско-
рее покинуть купе, поезд, вокзал. Он первым вышел из купе, одним из пер-
вых - из вагона, с первой волной тех, кого никто  не  встречал,  покинул
вокзал.
   Он в четвертый раз перечитывал список фамилий, опубликованный в газе-
те, пытаясь определить, кто из пассажиров занимал ту или  другую  полку.
Риволани, вероятно, был тот мужчина с редкими волосами, в кожаном пиджа-
ке и с фибровым чемоданчиком с потертыми углами; Даррес - та молодая де-
вушка, что села в Авиньоне, она еще улыбнулась ему в коридоре, когда  он
болтал там с женщиной, на сумке у которой имелась монограмма  "Ж".  Нет,
это не она, раз у Тома, убитой, билет был на два номера больше, а нечет-
ные полки находятся слева, тогда как четные справа. Он уже ничего не по-
нимал. Он проверил номер своего места.
   Так и есть. Нижнюю полку слева занимал мужчина в кожаном пиджаке, Ри-
волани. Справа внизу - Даррес, блондинка лет сорока, накрашенная,  манто
из леопарда или из того, что он принял за леопарда. Полку слева занимала
девушка, севшая в поезд в Авиньоне. Она тоже была белокурой, лет двадца-
ти или чуть больше, и на ней было светло-голубое пальто и скромное  лег-
кое платье, с бантом спереди. Среднюю полку справа занимала Жоржетта То-
ма, и Рене Кабур снова увидел ее круглые колени и то, как она на мгнове-
ние приподняла юбку, когда хотела снять с полки свой чемодан. Слева,  на
верхней полке, спал Гароди. Рене Кабур совсем не помнил его. Не  обратил
внимания. Или, вернее, вспомнил: место еще не было занято, когда сам  он
улегся около половины первого на верхней полке справа. Потом  он  слышал
чей-то голос.
   Он взглянул на стоявшего перед ним официанта. У того кончался рабочий
день, и он хотел получить по счету.
   Доставая мелочь из кармана, Рене Кабур обнаружил там  телефонный  же-
тон. Он вспомнил, как дождливым вечером в тесной кабине, пахнувшей  мок-
рыми опилками, в одном из бистро на  Страсбурском  бульваре,  неподалеку
отсюда, он пытался недели две назад дозвониться  до  одного  сослуживца,
сказавшего ему, что он любит бокс. Телефон не ответил.
   Официант, получив деньги, произнес несколько ничего не значащих  слов
о субботних вечерах, о зиме, покачал головой и с перекинутой через  руку
салфеткой удалился усталым шагом человека, который весь день  провел  на
ногах.
   Рене Кабур взглянул на фотографию женщины на первой  странице,  акку-
ратно сложил газету и положил ее рядом с собой на диванчик.
   Кружка перед ним была пуста. Он положил на картонный кружок свой  те-
лефонный жетон. Электрические часы над стойкой показывали семь часов или
около того. Парочка, сидевшая за его столом, давно ушла.
   Рене Кабур откинулся на спинку диванчика, прикрыл глаза, которые сле-
пил слишком яркий свет неоновых ламп.
   Может быть, это движение и  заставило  его  решиться.  Он  устал,  он
чувствовал, что проведет воскресенье дома, борясь с гриппом, между  смя-
той постелью, газовой плиткой, которую ему следовало починить сто  тысяч
лет назад, чашкой, которую он не будет мыть, хотя она  сделается  липкой
после нескольких выпитых грогов. Ему не хотелось сейчас  возвращаться  к
себе, в этом все дело, наверняка в этом. Хотелось поговорить  с  кем-ни-
будь, кто выслушал бы его, для кого он в течение нескольких минут предс-
тавлял бы достаточно интереса, чтобы он его выслушал.
   Он взял жетон в правую руку, поднялся, поискал глазами в зале,  вдруг
наполнившемся шумом, телефон.
   Он спустился на несколько ступенек. В кабине, в которой свободно мог-
ло поместиться несколько человек и стены которой были испещрены надпися-
ми и рисунками, он вдруг понял, что не знает, кому звонить. В газете го-
ворилось об уголовной полиции или комиссариате квартала.
   Он поискал номер уголовной полиции в справочнике Боттена, без  облож-
ки. Нашел телефон префектуры. Он думал о коленях покойницы, об описании,
данном в газете: черные лодочки, следы от ожерелья на  шее.  Он  пытался
думать лишь о том, что он должен будет сказать. Окажется  ли  он  первым
пассажиром купе, позвонившим в полицию?
   Голос у него сорвался, когда он произносил "Алло", он кашлянул, чтобы
прочистить горло. Он сказал, что приехал в "Фокейце", что ехал в купе, о
котором говорится во, что фамилия его Кабур.
   Он невольно произнес эти последние слов. Они так  решительным,  таким
требовательным тоном, что на другом конце провода ответили: "Ну, и что?"
   Там никто не знал о случившемся. Сказали, что выяснят.  Ему  придется
подождать. И потом, ему следовало звонить по другому телефону. Он  отве-
тил, что не знал этого.
   Он ждал, положив голову на руки, прижав потрескивающую трубку к  уху,
жалея уже, что позвонил.
   Теперь он безуспешно пытался собраться с мыслями,  вспомнить  все  об
этой поездке, точно определить, что он должен сказать.  Он  помнил  лишь
улыбку девушки, которая села в поезд в Авиюне. Как ее звали? Он не знал.
   Он сел в поезд за полчаса до отхода. Кто-нибудь уже находится в купе?
Вроде никого. Хотя нет, был паренек, паренек лет пятнадцати.  Белокурый,
грустный на вид, в мятом костюме из твида. Нет, он был не в купе, а сто-
ял у дверей. Вероятно, вышел из соседнего купе.
   Рене Кабур сразу же снял пальто и положил его на свою полку,  верхнюю
справа. Мужчина в кожаном пиджаке и белокурая дама появились как  раз  в
ту минуту, когда он спрыгивал на пол, он даже испугался, что ему сделают
замечание, потому что он встал ботинками на нижнюю полку.
   Жоржетта Тома появилась гораздо позже, за минуту или две  до  отхода.
Он стоял в коридоре. Ему пришлось посторониться, чтобы пропустить  ее  в
купе, так как в коридоре было полным-полно пассажиров, прощавшихся через
окна с провожающими. Он почувствовал запах ее духов. Подосадовал про се-
бя на то, то в купе будут женщины и он не сможет раздеться. А потом  по-
думал что-то еще, что-то очень глупое, сказал сам себе, что все это глу-
пости, и тут же выкинул из головы.
   - Я не забыл о вас, - сказал голос на другом конце провода. - Еще ми-
нутку, и я вас соединю. Не вешайте трубку.
   Быть может, остальные пассажиры еще не успели прочитать газету  и  не
звонили? Ему казалось, что он вновь ощущает атмосферу, царившую в  поез-
де, что-то такое, что пришлось ему по душе, само купе, полки, где кажд