идел на сту-
ле и курил "Кравен", он тоже ничего не знал.
   Он говорил, что Жоржетта в ту пору была еще ребенком, что он  был  на
двадцать лет ее старше и никогда не таил зла на  нее.  Однако  он  очень
страдал, когда узнал, что она ему изменяет. Коммерческий директор, зани-
мавшийся теперь торговлей автомобилями, не нравился  ему.  Он  сказал  о
нем: "одноклеточный". Грацци, у которого создалось точно такое  же  мне-
ние, лишь кивнул головой. С этим все было ясно.
   - Случалось ли ей покупать лотерейные билеты, когда  она  была  вашей
женой?
   - Иногда покупала, как и все.
   - Полного номинала?
   - Это в какой-то степени зависело от наших финансов.
   - Вы знакомы с Бобом Ватским?
   - Нет. Но она мне говорила о нем, ведь мы иногда виделись. Я  продол-
жаю работать у "Жерли", а она перешла к "Барлену". По работе нам  прихо-
дилось иногда встречаться.
   - А с Эриком?
   - О нем она мне тоже говорила. С ним,  мне  кажется,  все  было  куда
серьезнее.
   - Почему?
   - Если бы вы слышали, как она говорила о нем, вы  бы  не  стали  меня
спрашивать почему. Он молод, он почти ребенок, и по уму он совсем  дитя.
Это трудно объяснить человеку, который ее не знал. Эрика она любила, как
самое себя, он похож на нее.
   - Не понимаю.
   - Я так и знал, я же об этом сам вам сказал.
   - Вы полагаете, он имеет отношение к убийству Жоржетты?
   - Я этого не говорил. Но это убийство бессмысленно. А то, что не име-
ет смысла, очень подходит и для Жоржетты, и для юного Эрика.
   - Вы же никогда его не видели.
   - Поверьте мне, она очень хорошо мне его описала. У него свои  предс-
тавления и о людях, и о животных, он мечтает создать нечто вроде лабора-
тории в сельской местности, он много и громко рассуждает о вещах,  кото-
рых не знает: о людях, о ничтожестве нашего мира, о чем угодно...  Приб-
лизительно полгода назад она пришла к "Жерли" поговорить со мной  о  ка-
ком-то исследовательском центре в Южной Африке, что-то вроде  того.  Она
ничего не понимала в таких делах. Хотела, чтобы я  вложил  деньги  в  их
предприятие. Говорила, что я должен сделать это ради нее.
   - Какое предприятие?
   - Сам не знаю. Они все такие! Исследовательский центр в Южной Африке,
они уезжают в Южную Африку, там у них начнется настоящая жизнь, они  все
такие. А на следующий день они об этом уже и не вспоминают.
   - Не повезло ему, что она умерла, - заметил Грацци. - Возможно,  сей-
час у нее и в самом деле было бы на что купить два билета на самолет.
   Теперь уже Ланж ничего не понимал.
   - Вам сейчас все объяснят, - сказал Грацци.
   Он немного устал и, сам не зная чем раздосадованный, уступил место за
столом Жоржу Алуайо.
   Парди напал на след Кабура в 17.50. Но уже стемнело, а  в  этот  день
события развивались с такой поразительной быстротой,  и  всем  казалось,
что они так далеко продвинулись в своем расследовании, что директор  от-
дела сбыта фирмы "Прожин" успел умереть во второй раз,  не  вызвав  даже
удивления, которого вполне заслуживал.
   В комнате инспекторов Малле уже подсчитывал, сколько каждый  покойник
принес убийце. Он даже составил "курс покойника" на розовом листке бума-
ги, на который все приходили взглянуть, так как он прикрепил его кнопка-
ми к подоконнику за столом Грацци. Когда же к этому прибавилось убийство
Кабура, курс резко понизился, упав с 233 333  старых  франков  (плюс  33
сантима) за каждого убитого до 175 000. Все инспекторы сходились на том,
что при таком курсе игра не стоит свеч, даже если бы речь шла о полдюжи-
не людей, которых они сами охотно бы отравили.
   Грацци, которому явно было не по себе, как раз смотрел на этот  курс,
когда зазвонил телефон и он узнал от Габера последние новости.
   - Кто еще?
   - Кабур. Держись, старина, тут действительно можно упасть. Парди обо-
шел все больницы и полицейские комиссариаты, а оказывается, чтобы  обна-
ружить его, надо было заглянуть к ребятам Буало. Это тот  тип,  которого
подстрелили в туалете Спортзала. Никаких бумаг. Никто не знал, кто  это.
Ребятам Буало наконец удалось обнаружить отпечатки его пальцев в  комис-
сариате Восточного вокзала. Несколько месяцев  назад  он  выправил  себе
паспорт.
   Отдел Буало находился на том же этаже, что и отдел Таркена,  чуть  ли
не соседняя дверь.
   - Когда его убили?
   - В субботу вечером, около одиннадцати часов.
   - Пулей с надпилом?
   - Да. В затылок.
   - А что дало расследование?
   - Ничего. Никаких следов. Думали, тут сводили счеты. Что  ты  собира-
ешься делать?
   - Где ты находишься?
   -  В  отделе  криминалистики.  Я  нашел  способ  отыскать  девицу  из
Авиньона.
   - Что ты придумал?
   - Такси.
   Грацци провел рукой по щеке, почувствовал, как  колется  проступившая
щетина. Он не знал, как передать  девушку  из  Авиньона  Парди,  который
справился бы с этим куда быстрее, не обидев при этом Габера.
   - Послушай, ты нужен мне здесь и сейчас.
   - Это нехорошо с твоей стороны, патрон. Она уже у меня в руках,  уве-
ряю тебя, я обязательно ее найду.
   Грацци, стоя у телефона, кивнул головой в знак согласия и подумал:  я
пожалею об этом, ее успеют убить.
   - Она мне очень нужна, понимаешь? - сказал он умоляющим тоном.  -  Ты
должен ее найти! Он же ненормальный, его теперь не остановишь.
   - Я найду ее, - заверил Жан Лу. - Не порть себе из-за нее кровь, пат-
рон.
   В ту же минуту во все комиссариаты департамента  Сена  было  передано
самое подробное описание примет девушки: около двадцати лет,  блондинка,
хорошенькая, когда ее видели  в  последний  раз,  на  ней  было  голубое
пальто.
   Было 18 часов 05 минут.
 
 
   МЕСТО 223
 
   Бенжамина Бомба, которую все звали Бэмби, с клубничной карамелькой во
рту, пустым спичечным коробком в руках - она вскоре бросила его на  мос-
товую - и вкусом поцелуя на губах стояла в своем голубом пальто у выхода
на перрон к поездам дальнего следования, слушала свистки локомотивов  на
Лионском вокзале и про себя повторяла: "Как же мне все это  осточертело,
как же мне это все осточертело, чем я так провинилась перед Господом Бо-
гом, чтобы такое со мной приключилось?"
   Было шесть часов вечера и еще сколько-то там минут на  городских  ча-
сах, она заметила это, когда вышла на улицу. Она не плакала,  и  за  это
спасибо. Выплакаться она успеет завтра, когда ее вызовут в кабинет  мсье
Пикара и он скажет ей: "Мадемуазель, вы очень милы и печатаете  грамотно
и очень быстро, я нисколько не сомневаюсь в вашей искренности и  обосно-
ванности ваших доводов, но, к сожалению, вынужден сказать, что вам  сле-
дует подыскать себе другое место".
   Конечно, мсье Пикар не станет разговаривать с ней  подобным  образом,
но ее выставят с работы на второй же день, как самую  последнюю  дуреху,
как глупую тетерю, как чокнутую девицу, каковой она и является.
   "Чокнутый - любимое словцо Даниеля. Он говорит: "чокнутый тип",  "шо-
фер совсем чокнутый", "тут мне навстречу  попалась  совершенно  чокнутая
девица". У него это означает: сумасшедший, тупица, человек,  у  которого
не все дома, который ничего вокруг себя не замечает.
   Она не плакала, но глаза ей как бы застилал туман, и она плохо разли-
чала здание вокзала, автомобильную  стоянку  перед  вокзалом,  автобусы,
отъезжающие в сторону площади Бастилии, весь этот город, о  котором  она
долгие месяцы мечтала, как глупая тетеря, как чокнутая провинциалка.
   Завтра ее уволят. Вернее всего, заберут  и  комнату.  Все,  вероятно,
кончится, так и не успев начаться. Три дня назад, всего три дня, она ри-
совала себе свой приезд в Париж, у нее был  аппетит  маленькой  хищницы,
крепкие зубы, которые два раза в день она чистила пастой "Сельжин", луч-
шей лечебно-профилактической пастой,  голубое  Пальто,  купленное  всего
лишь месяц назад, чудесные белокурые волосы, красивые ноги, большие  го-
лубые глаза, от взгляда которых у нее самой замирало сердце,  когда  она
смотрелась в зеркало, она умела грамотно и быстро печатать, в чемодане у
нее лежали диплом Школы Пижье, три платья и три  юбки,  а  в  сумочке  -
пятьдесят тысяч франков.
   А вместо всего того, что ее ждало, она встретила этого  парня,  этого
недотепу, который, верно, еще даже и не брился ни разу, этого избалован-
ного мальчишку, который считает себя одним из чудес света и думает,  что
вокруг все чокнутые, который шага не может ступить, чтобы не попасть вам
под ноги и не разорвать вам чулки, мой малыш, мой дорогой, мой  любимый,
мой Даниель.
   Она вдруг осознала, что едет в автобусе в сторону площади Бастилии  и
ей следует взять билет. Она купила билет до самой площади, Боже, как все
это ей надоело, дальше она пойдет пешком, куда  глаза  глядят,  с  кара-
мелькой во рту и вкусом поцелуя на губах, вот тогда она даст  волю  сле-
зам, никто не увидит, как я плачу, он разорвал мне три пары чулок,  и  я
хочу умереть, клянусь жизнью, я хочу умереть, раз я больше  его  никогда
не увижу.
   На площади Бастилии, когда она уже вышла из автобуса и шла,  размахи-
вая руками, потому что забыла сумочку в четыре часа в конторе, она впер-
вые подумала: "Я уже была здесь, но тогда он был рядом со мной, это было
и ужасно, и чудесно, если бы мама об этом узнала, она бы упала  в  обмо-
рок, но мне наплевать на все, наплевать, тем хуже для меня, я плачу".
   Она плакала, проходя через площадь, плакала, как последняя дура, нас-
тоящая тетеря, мне наплевать, а те, кому это не нравится, могут на  меня
не смотреть, мне наплевать, какая огромная площадь, черная и  блестящая,
окруженная со всех сторон далекими огнями фонарей. Дала ли я ему  денег,
чтобы он смог хотя бы поесть в поезде?
   Здесь она уже была вместе с ним. В каком бы месте этого  сырого  про-
мозглого города она теперь ни оказалась, она будет вспоминать,  что  уже
побывала здесь с ним в эти два дня. Когда же это было? В субботу. В так-
си.
   "Не стану прямо сейчас возвращаться домой, - решила она. - Пойду пеш-
ком до Пале-Руаяль, найду какое-нибудь не очень  ярко  освещенное  кафе,
закажу глазунью из двух яиц, буду есть и читать газету, а потом  отправ-
люсь пешком на улицу Бак. Поднимусь к себе, приведу в  порядок  комнату,
словно ничего и не случилось. Или же зайду в какой-нибудь бар и буду ва-
лять дурака. Буду болтать с парнями, танцевать, выпью что-нибудь покреп-
че, чтобы закружилась голова и я смогла бы обо всем позабыть, но что мо-
жет заставить меня позабыть Даниеля?"
   Три дня назад, в пятницу вечером, она расцеловалась с матерью и млад-
шим братишкой на вокзале в Авиньоне. Села в поезд, у  нее  были  крепкие
зубы маленькой хищницы и счастливая улыбка, при виде которой мама сказа-
ла:
   - Тебе совсем не жаль, что ты расстаешься с нами?
   А она ответила:
   - Мы скоро увидимся! На Рождество! Всего через  три  месяца,  это  же
пустяки. А что значат три дня?
   Он стоял, вытянувшись, как солдат на посту, в тамбуре возле  туалета,
у самой "гармошки", ведущей в соседний вагон, готовый перейти туда,  как
только появятся контролеры, светловолосый, с перекинутым через руку пла-
щом, в мятом твидовом костюме, у него были глаза побитого пса и на  ред-
кость дурацкий вид.
   Поезд уже отправляли. Он наклонился, чтобы помочь ей поднять в  вагон
чемодан, потерял равновесие и вот тогда-то и порвал ей первую  пару  чу-
лок.
   Она сказала ему со злостью: "Пустите, я уж как-нибудь  справлюсь  са-
ма". У нее еще болела лодыжка, по которой он ее стукнул. Петли на  чулке
поползли, и закрепить их было уже невозможно. Не стоило  даже  доставать
лак для ногтей, чтобы склеить края дырки.
   Он не извинился, он не умел извиняться. Он стоял рядом,  дурак  дура-
ком, и сказал:
   - А он тяжелый. - И, глядя своими печальными глазами, как она припод-
нимает подол, чтобы взглянуть на  порванный  чулок,  добавил  (этого  ей
только не хватало): - Теперь только на выброс. У меня на подошвах желез-
ные штуковины, мне их мама поставила, я всем рву чулки.
   Поезд уже шел полным ходом, и она, придерживая платье и  прижав  смо-
ченный слюной палец к порванному чулку, подняла на него глаза и  по-нас-
тоящему разглядела его. Красивое лицо, лет пятнадцать  или  шестнадцать,
вид как у побитого пса, и тогда она сказала, что все это не имеет значе-
ния, все это ерунда. И сама донесла чемодан до купе.
   В середине коридора у открытого окна стояла женщина, Жоржетта Тома, и
длинноносый мужчина, Кабур. Женщина, чтобы пропустить ее, слегка втянула
зад, взглянула на нее, и глаза ее. Бог знает почему, она никогда не  за-
будет (может быть, потому, что та умерла); она смотрела как человек, ко-
торый ее, Бэмби, знает, глаза эти словно говорили: "А вот и она".
   В купе была особая атмосфера, было душно и жарко. Нижнюю полку справа
занимала женщина, нижнюю слева - мужчина.
   Бэмби легла на свою полку, думая о маме, о своих трех платьях,  кото-
рые неплохо было бы достать из чемодана и повесить на плечики, о  разор-
ванном чулке. Она под одеялом стянула с себя чулки, а затем, поворачива-
ясь с боку на бок, и платье. "Не могу же я спать одетой, интересно,  как
поступают другие?"
   Блондинка, мадам Даррес, про которую Даниель сказал ей  позднее,  что
она актриса, была в розовой пижаме и розовом халатике.  Она  читала  ил-
люстрированный журнал и время от времени поглядывала на Бэмби. И,  нако-
нец, сказала:
   - У вас есть лампочка над головой.
   Бэмби включила свет, ответила: спасибо, теперь все хорошо продумано в
поездах.
   По правде говоря, она впервые ехала в подобном вагоне. Она  аккуратно
уложила свое платье у самой стены, поставила  сумку  в  ногах,  спрятала
чулки под подушку и, засунув в рот вишневую карамельку, принялась читать
взятую с собой книгу. Чуть позже, широко распахнув дверь, в  купе  вошли
контролеры.
   - Есть. Бегу! - сказал официант. - Глазунья из двух яиц и к ней круж-
ка пива.
   Бэмби сидела одна за столиком в небольшом кафе на Пале-Руаяль.
   Она во второй раз перечитала статью во "Франс Суар", но не нашла  ни-
чего нового. Лишь более многословно было изложено то, о чем уже  сообща-
лось в утренних выпусках. Говорилось, что уголовная полиция очень  сдер-
жанна, что в ближайшее время преступник будет  арестован.  Она  напрасно
искала имя инспектора Грацциано, о котором Даниель сказал ей: "Вот ему я
доверяю". У нее, верно, были красные глаза, потому что официант, подавая
глазунью, пристально посмотрел на нее, а уходя, дважды оглянулся. Ей за-
хотелось достать из сумочки пудреницу, но тут она вспомнила, что  забыла
ее в конторе, на улице Реомюра. Кошелек, к счастью, был у нее в  кармане
пальто вместе с мокрым от слез платком "Понедельник" и конфетами,  кото-
рые Даниель отказался взять.
   Мысль вышить на носовом платке "Понедельник" пришла в голову ее маме.
Так она вышила на платках все дни недели. В поезде,  когда  она  впервые
встретилась с Даниелем, случилась целая  история  с  платком  "Пятница",
красным в мелкую зеленую клетку.
   Ей пришлось приподняться и, придерживая на груди одеяло, чтобы не по-
казаться в бюстгальтере, протянуть руку к своему  голубому  пальто.  Она
подала билет тому из контролеров, который  стоял  к  ней  ближе.  Второй
контролер проверял билет крашеной блондинки. Потом они разбудили  мужчи-
ну, спавшего внизу под полкой Бэмби, и он, ворча, с трудом открыл глаза.
   Воспользовавшись тем, что никто на нее не смотрит, она натянула голу-
бое пальто и спустилась вниз. Сунув ноги в туфли, она вышла  в  коридор.
Жоржетта Тома и Кабур все еще болтали, стоя рядом у открытого окна.  Мо-
лодая красивая брюнетка курила, выпуская большие клубы дыма, которые ве-
тер гнал обратно в коридор. По черному небу проплывали черные деревья.
   Туалет был занят. Она перешла через "гармошку" в соседний  вагон,  но
там в туалете тоже кто-то был, и она вернулась. В  "гармошке",  где  пол
ходил ходуном у нее под ногами, как в аттракционе на ярмарке,  ей  приш-
лось, чтобы сохранить равновесие, обеими руками держаться  за  стены,  и
она испачкала пальцы.
   Она подождала еще немного. Она слышала,  как  контролеры  по  очереди
входят в другие купе: "Простите, дамы-господа... ". В конце  концов  она
подергала дверь за ручку, как это делают в школе, когда ждать невмоготу,
а туалет никак не освобождают.
   Внезапно дверь отворилась, и стоило ей увидеть его испуганные  глаза,
его затравленный вид, как она сразу все поняла. И впрямь, как  в  школе,
когда она еще не сдала экзамен на бакалавра, она как бы вернулась на три
или четыре года назад: лагерь преподавателей и лагерь учеников, секреты,
фискальство, страх перед надзирателями.
   - Что вам надо? Он вскинулся, как маленький задорный петушок, увидев,
что это не контролеры (надзиратели). Она ответила:
   - Всего лишь сделать пи-пи! Это был тот самый мальчишка, который пор-
вал ей чулок, у него были светлые волосы и совершенно  растерянный  вид,
он прошептал чуть ли не плача:
   - Не стойте здесь. Уходите. У меня нет билета.
   - Нет билета?
   - Нет.
   - И поэтому вы там заперлись? Чего вы этим добьетесь?
   - Не говорите так громко.
   - А я и не говорю громко.
   - Нет, вы говорите громко.
   Тут они оба услышали шаги контролеров (голоса надзирателей),  которые
вошли в последнее купе вагона, всего шагах в десяти от них. "  Простите,
дамы-господа..."
   И тогда он схватил ее за руку, это был его первый  решительный  жест.
Он сделал это так резко, что она чуть не вскрикнула. Он втянул ее в туа-
лет. И запер дверь.
   - Что вы делаете? Выпустите меня! Он зажал ей рот рукой,  совсем  как
Роберт Тейлор Деборе Керр на немецком корабле в фильме, который она  ви-
дела в Авиньоне месяца два назад, но у Роберта Тейлора были усы, он  был
черноволосым и мужественным, тогда как этот мальчишка умолял  ее,  глядя
на нее глазами испуганного ребенка.
   - Не разговаривайте, умоляю вас, помолчите! Они  стояли  рядом  перед
запертой дверью. Она хорошо видела себя в большом зеркале над умывальни-
ком и думала: "Такое могло случиться только со мной, если бы  мама  меня
увидела, она бы упала в обморок".
   Он сказал очень тихо, бесцветным голосом, лишенным  всякого  акцента,
голосом воспитанника отцов иезуитов, что хотел было переждать на поднож-
ке, но в коридоре соседнего вагона стоит какой-то подозрительный тип,  к
тому же он побоялся, что не сумеет открыть дверь, и еще он не знал, куда
деть свой чемодан.
   Пузатый чемодан из свиной кожи лежал в умывальнике. Избалованный  ре-
бенок, сыночек богатых родителей, вот кто он такой,  отец  его  адвокат,
муниципальный советник в Ницце, он сказал ей об этом на следующий  день,
еще сказал, что учился у иезуитов, жил в Тулузе в пансионе, где его  ос-
тавили на второй год из-за математики, что ему это осточертело и он бро-
сил все, решив, что должен сам распоряжаться своей жизнью, жить  в  свое
удовольствие.
   В дверь постучали. Чей-то голос спросил, есть ли тут кто. Она, прило-
жив палец к губам, как это делали в школе, оттолкнула паренька. Он понял
и с глупым видом забрался на крышку унитаза, произведя  при  этом  много
шума, слишком много шума. Прежде чем открыть,  она  расстегнула  пальто,
чтобы все выглядело как можно естественнее, "если бы мама меня  увидела,
она бы упала в обморок".
   - В чем дело?
   - Ох, простите.
   Правой рукой она придерживала дверь, не давая ее распахнуть, левой  -
полу своего пальто. Контролеры смотрели на нее сверху вниз; тот, что по-
моложе, отступил на шаг, второй в замешательстве машинально приложил ру-
ку к фуражке. Она, должно быть, была мертвенно-бледной. Если бы она  по-
вернула голову и увидела свое бледное лицо в белокурой шапке волос,  го-
лые ноги, которые видны были из-под расстегнутого  пальто,  то  сама  бы
упала в обморок. Она слышала подступавшие к горлу глухие удары сердца.
   - Вы уже проверяли у меня билет...
   Тот, что был постарше, ответил: "да, да", снова повторил:
   "простите нас, мадемуазель", и оба они отступили, она закрыла дверь и
взглянула на себя в зеркало, увидела свои белокурые волосы, глаза, так