ие
же испуганные, как у этого паренька,  и  колено,  высовывающееся  из-под
пальто. Сейчас она была уже не мертвеннобледной, а пунцовой.
   Они простояли так: он - на унитазе, нагнув голову, чтоб не  упереться
в потолок, она - привалившись к двери, красная как рак, плотно  запахнув
пальто, но где-то в глубине души она уже тогда  знала,  что  произойдет;
ужасно глупо, но все было именно так: в глубине души она уже знала, ког-
да посмотрела на него. Он тоже страшно покраснел, его черные глаза молча
благодарили ее, и вид у него был на редкость глупый, моя любовь, мой Да-
ни, мой Даниель.
   - Вы себе запачкали сажей щеку.
   Вот и все, что он сумел ей сказать через две или  три  минуты,  когда
они убедились, что контролеры уже далеко.
   Она, должно быть, коснулась грязным пальцем своего лица. А может, это
сделал он, когда зажал ей рукой рот, болван. Она потерла  щеку  платком,
глядя на себя в зеркало. Он соскочил вниз, поставив ногу на чемодан,  и,
чуть было не свернув себе шею, вцепился в нее, не попросив  даже  проще-
ния, потому что не умел этого делать. Он улыбнулся в зеркале. Он  только
и умел, что улыбаться своим красивым ртом избалованного ребенка.
   - И вы тоже... Вот...
   Она протянула ему свой платок, указав на следы сажи на лбу и на  без-
бородой щеке. И он, в свою очередь, стоя рядом с ней, потер себе щеку  и
лоб. Потом они оба вымыли руки мылом железнодорожной компании, у которо-
го особый запах, очень стойкий, запах чего-то такого,  что  готовят  для
всех.
   Он взглянул на ее красный носовой платок в мелкую зеленую  клетку.  И
засмеялся.
   - Когда я был маленьким, у меня тоже были такие. По одному на  каждый
день недели.
   Когда он был маленьким! Порой в его речи проскальзывал акцент  южани-
на, сохранившийся несмотря на насмешки и внушения иезуитов,  акцент  уже
цивилизованный, деформированный, так говорят в Авиньоне  богатые  сынки,
которые не умеют просить прощения. А потом вдруг  он  отвернулся,  очень
быстро, видимо, подумал о маме, о платках, столько  милых  сердцу  вещей
припомнились ему, затопили ему душу.
   Милый мальчик.
   Она без аппетита доедала свою глазунью, как вдруг вспомнила, что ключ
от комнаты остался в ее сумочке.
   Уходя, Даниель оставил дверь открытой, он сказал об этом по телефону.
Он даже позвонил ей из-за этого. В четыре часа дня.
   - Бэмби?
   - Я слушаю.
   Бэмби первый день работала в своей конторе. Она сразу  поняла,  когда
ей сказали: "Это вас", что звонить мог только он.
   - Мне пришлось оставить дверь открытой, у меня нет ключа.
   - Где ты?
   - В Клиши.
   Наступило молчание, очень долгое молчание, потому что она  не  знала,
что сказать, и он тоже не знал, а потом, неловко было чувствовать, что с
тебя не спускают глаз твои новые коллеги.
   - А где это, Клиши?
   - Довольно далеко.
   Для них это значило: довольно далеко от Лионского вокзала.
   Все кварталы Парижа находились более или менее близко от того  места,
где два дня назад они впервые увидели этот пропитанный сыростью город.
   - Это далеко отсюда?
   - Не знаю.
   Снова молчание, и снова очень долгое.
   - Я уезжаю, Бэмби.
   Она ничего не ответила. Что можно ответить, когда на тебя смотрят де-
сять пар глаз, когда ты просто глупая тетеря?
   - Я думаю, мне лучше вернуться домой. Я все объясню отцу.
   Он поговорит с полицией. У тебя не будет никаких неприятностей,  и  у
меня тоже. Он это умеет делать, мой отец.
   - Как ты поедешь?
   - Поездом, как приехал.
   Ей хотелось многое ему сказать, но она не смогла. Если бы она ему это
сказала, он бы заколебался. А потом, все взгляды были устремлены на нее,
очень внимательные взгляды, и это парализовало ее.
   - Даниель...
   Она все-таки назвала его по имени. Вероятно, голос, когда произносишь
имя, может выразить все то, что разбивает тебе сердце, так как коллеги в
смущении отвели глаза. И она услышала в ответ чудовищные вещи, сказанные
им очень быстро: "Моя маленькая Бэмби, моя маленькая Бэмби, люблю  тебя,
очень скоро, всегда, ночью, через какое-то время, Париж, Ницца,  ты,  я,
маленькая моя Бэмби, послушай, Бэмби..." И он повесил трубку.
   Она тоже положила трубку, прошла вдоль столов под стрекот пишущих ма-
шинок, ничего не задев по пути, не сделав ни одного неверного  шага,  со
странной улыбкой, растянувшей ей рот, снова принялась за работу  и  даже
напечатала, не поднимая головы, две или три страницы. А  потом  вдруг  -
это было выше ее сил, она не в состоянии  была  больше  этого  выносить,
будь что будет - она вскочила и бросилась  к  двери,  по  пути  схватила
пальто, бегом пересекла коридор, выбежала на  улицу,  не  переводя  духа
пронеслась через зал ожидания на Лионском вокзале и очутилась  на  плат-
форме. И только тогда заметила, что сейчас всего лишь пять часов, а пер-
вый поезд Марсель-Ницца-Вентимилья отходит в 17 часов 50 минут.
   Они вышли в коридор: она первой, чтобы убедиться, что поблизости  ни-
кого нет. Затем постояли немного возле "гармошки". Он рассказал, что уд-
рал из дому неделю назад, автобусом доехал сначала до Канна, а потом  до
Марселя, грязного города, где все пристают к вам со  всякими  вопросами.
Две ночи провел на туристической базе, две - на вокзале, в  зале  ожида-
ния, одну - в бистро, которое не закрывалось на ночь, одну - в  гостини-
це, когда у него еще были деньги.
   - Что вы собираетесь делать дальше?
   - Не знаю.
   Он никогда ничего не знал. А поскольку  она  была  лет  на  пятьшесть
старше него, он сразу же проникся к ней доверием и раз  даже  назвал  ее
"мадам". Больше всего ему надоел чемодан. Он жалел, что захватил  его  с
собой. Бэмби подумала: "Ему бы надо выспаться".
   - В моем купе есть свободное место. Подождите немного. И когда в  ко-
ридоре никого не будет, войдите. Верхняя полка слева от двери.  Как  раз
над моей.
   Он смотрел на нее прямо-таки с восхищением, кивая головой в знак сог-
ласия при каждой ее фразе, тогда-то он и назвал ее "мадам".
   Молодая брюнетка и Кабур по-прежнему стояли в коридоре. Бэмби высуну-
ла голову, чтобы удостовериться в этом, потом сказала:
   - Я хочу спать, дождитесь, пока в коридоре никого не останется, но не
шумите, когда войдете в купе.
   - А как быть с чемоданом?
   - Как быть? Заберите его с собой! И вот из-за этого  чемодана  все  и
произошло. Из-за его дурацкого чемодана из свиной кожи, в который он по-
ложил лишь две рубашки и один костюм на смену, но  зато  запихнул  массу
всякой всячины: книги, боксерские перчатки, модель парусника, банки кон-
сервов, батон черствого хлеба, серебряный столовый  прибор,  который  он
намеревался продать, флакон одеколона, чтоб от него хорошо пахло,  и  не
менее трех щеток для волос, чтобы выглядеть красивым.
   Словно он и так недостаточно красив, подумала Бэмби, выходя из полум-
рака маленького кафе на освещенную редкими фонарями площадь Пале-Руаяль.
Здесь они тоже побывали, в воскресенье утром, накануне, тысячу  лет  на-
зад.
   Они следили за молодым инспектором в коротком пальто с капюшоном, ко-
торый разъезжал повсюду на такси. Тысяча сто франков до улицы Лафонтена,
где они ждали, пока он выйдет, сидя друг против друга за столиком в  ма-
леньком баре на углу улицы Лафонтена и тупика.
   Через полчаса в этот бар вошел инспектор в коротком пальто; не  обра-
тив на них внимания, он направился к телефону.
   - Попал пальцем в небо, - сказал Даниель, - какие же они  олухи,  эти
фараоны.
   Недоумки, олухи-все это были слова из другого мира, ее мира, его  ми-
ра. Они выросли в одном краю, и это было здорово.
   "Он еще очень молод, - думала Бэмби. - Просто недотепа".
   В поезде, а затем еще целый день и целую ночь она была старше на нес-
колько лет, по-прежнему была "мадам".
   В коридоре разгорелась ссора. Бэмби, лежа на  своей  полке,  слышала,
как Жоржетта Тома что-то очень громко говорит, она даже отодвинула штор-
ку за своей головой, чтобы взглянуть, что же там происходит.
   Кабур стоял к ней спиной, но даже со спины выглядел  совершенно  уби-
тым. Красивая брюнетка прижимала руку к своему пиджаку чуть ниже  плеча,
пальцы ее, странно сложенные, напоминали когти хищной  птицы.  Казалось,
она хотела уберечь что-то, что находилось во внутреннем кармане ее  пид-
жака и что у нее, видимо, хотели отобрать.
   Бэмби догадалась, что она оскорбляет Кабура, злым голосом бросает ему
в лицо какие-то злые слова, но самих слов разобрать не смогла.
   Позднее, когда все лампочки были уже погашены, Жоржетта Тома вошла  в
купе. Бэмби видела, как она легла на соседнюю полку, совершенно  спокой-
но, словно и не было никакой ссоры. Стройная, красивая, длинноногая, она
лежала на спине в строгом костюме, и Бэмби она не понравилась.
   Позднее, должно быть в половине первого или в час  ночи,  Кабур  тоже
вошел в купе. Бэмби видела, как он снял пиджак и улегся на полку.
   Поезд прибыл в Лион. На шторках окна  появились  яркие  пятна  света,
послышались громкие голоса, кто-то бежал по платформе. Бэмби догадалась,
что на вокзале, как и в Авиньоне, продают кофе в картонных стаканчиках и
сандвичи в целлофане. Поезд снова тронулся.
   Она уже засыпала, лежа на животе и уткнувшись ртом в руку, когда  ус-
лышала, как этот мальчишка тихонько отворил дверь в купе и прикрыл ее за
собой. Но наткнулся на собственный чемодан, потерял равновесие, упал  на
кого-то и выругался: "Черт побери, что это я?"
   Что это он? Ей тоже хотелось это знать. Ее охватил неудержимый  прис-
туп смеха, она сама не знала почему; вероятно, потому  что  ей  пришлось
помочь ему поднять чемодан, а он, чертыхаясь, уцепился за нее, а она бы-
ла полураздета, и потому что он упал сперва на нижнюю полку, а потом  на
полку Бэмби, и все вздыхал, и все чем-то был недоволен, и, вероятно, его
мучил страх, и руки у него, когда он пытался нащупать что-то в  темноте,
дрожали. Настоящий идиот. Наконец он улегся на  свободную  полку,  замер
надолго, не смея пошевелиться, пробормотав лишь: "Все обошлось, а  то  я
чуть было не попал в другое купе".
   Но затем он свесил голову со своей полки прямо над ней, так  что  она
даже могла видеть его глаза. Оба шептались взахлеб,  что,  должно  быть,
раздражало остальных. Временами ее снова охватывал  неудержимый  приступ
смеха.
   Ему шестнадцать лет. Исполнилось в июле. Они родились под одним и тем
же знаком зодиака. Она сказала, что ужасно быть Раком, они все сумасшед-
шие. Он спросил: "Неужели правда? - таким встревоженным тоном, что  сму-
тил ее, и убрал на минуту голову, потому что к ней, оттого что он  лежал
свесившись, прилила кровь.
   Потом Бэмби перестала смеяться. Он заговорил о печальных вещах, заго-
ворил о себе. Он умел говорить о себе. Поезд мчался к Дижону, к  Парижу,
увозил его все дальше от коллежа, все дальше от отца, с которым он повз-
дорил из-за мотороллера.
   Бэмби заснула, лежа на спине, натянув одеяло до подбородка, и  сквозь
сон видела, как меняется в темноте свесившееся над нею лицо, которое уже
давно ей было знакомо. "Уверяю вас, вам следует вернуться домой, уезжать
не имело смысла..." А поезд все летит вперед, летит вперед.
   Утром она приоткрыла глаза, увидела, как он спускается в своем  мятом
костюме из твида, с плащом в руке. Выходя, он наклонился к ней,  прошеп-
тал "мадемуазель" и клюнул ее в щеку. Она  подумала:  он,  должно  быть,
совсем не спал. И снова уснула.
   А потом вдруг оказалось, что уже половина восьмого, поезд  подъезжает
к Парижу, а в коридоре полно пассажиров, курящих у окон.  Она  услышала,
как кто-то сказал, что стало холодно.
   Она приподнялась, чтобы натянуть на себя платье. Брюнетка на соседней
полке улыбнулась ей. Актриса была уже одета, чемодан  стоял  возле  нее.
Бэмби, подумав, что мужчины еще спят, откинула мешавшее ей одеяло. И все
время, пока она натягивала платье и чулки со спущенными петлями, высовы-
вая по очереди ноги, она чувствовала на себе взгляд Жоржетты  Тома.  Она
встретилась с ней глазами, взгляд был такой  же,  что  и  накануне,  ус-
кользающий, непостижимый.
   Она пошла в туалет почистить зубы и протереть лицо одеколоном.
   В коридоре было много народу. Она видела, но не обратила в ту  минуту
на него внимания, человека, о котором ей потом  рассказал  Даниель.  Она
только запомнила, что он был в сером пальто, похожем на  то,  что  носил
дядя Шарль, слишком длинном и слишком узком, в  руках  же  у  него  была
пляжная сумка из синей ткани с гербом Прованса.
   Она не думала о Даниеле. Или, во всяком случае, мысли эти были  смут-
ными, несерьезными. Он ушел, как-нибудь выкрутится.
   Когда она вернулась в купе, поезд подъезжал к перрону. Мужчина с ниж-
ней полки, в зеленом кожаном пиджаке, тяжело дыша, зашнуровывал  ботинки
на толстой подошве. Кабур вышел первым, не попрощавшись, не взглянув  на
нее, не взглянув и на остальных пассажиров, - вероятно, стыдился вчераш-
ней ссоры. Затем, как раз в ту минуту, когда поезд остановился,  мужчина
в кожаном пиджаке взял свой чемодан с потертыми  углами,  попрощался  со
всеми и вышел вслед за ним.
   Бэмби укладывала туалетные принадлежности. Она и сейчас  ясно  предс-
тавляла себе, как актриса, снисходительно улыбнувшись, помахала им дваж-
ды рукой, сжав пальцы в кулак. Элиана Даррес держалась очень прямо, нес-
мотря на тяжесть своего багажа, за ней из  купе  тянулся  шлейф  крепких
пряных духов.
   Коридор опустел. Жоржетта Тома стояла у окна с опущенными шторами.
   - Мадемуазель...
   Они остались одни. Бэмби уже надевала голубое пальто. Она чувствовала
себя свежей, отдохнувшей, потому что хорошо умылась, тщательно  причеса-
лась, хотя в дверь туалета стучали.
   Жоржетте Тома вблизи можно было дать лет тридцать, у нее было бледное
лицо, обрамленное черными как смоль волосами, большие, как у Бэмби,  го-
лубые глаза. И этот тревоживший Бэмби взгляд, который она тотчас же  от-
водила, когда глаза их встречались.
   Жоржетта хотела поговорить с ней. Ей нужно  было  поговорить  с  ней.
Просто необходимо было поговорить с ней.
   Но ей нечего было сказать. Бэмби сразу же поняла это. Молодая женщина
продолжала:
   - Вы видели того человека вчера вечером, просто ужасно.
   Сказала не слишком уверенным тоном, как бы умоляя, чтобы ей ответили.
   - О, знаете, всякое случается, - ответила  Бэмби.  -  Не  переживайте
из-за этого.
   Она взяла чемодан, собираясь выйти из купе. Но Жоржетта  Тома  встала
между ней и дверью, стараясь удержать ее, повторяя:
   - Просто ужасно, что существуют такие люди. Нет, вы только выслушайте
меня, мадемуазель Бомба, не уходите.
   Бэмби подумала: откуда она знает мое имя? И сразу же  в  голове  про-
мелькнуло: он, вероятно, попытается выйти через буфет или служебные  по-
мещения, что за идиот, мне надо его догнать.
   В конце концов она отстранила молодую женщину, сказав ей:
   - Прошу вас, пропустите меня, меня ждут.
   Странно, но она почувствовала, что им обеим страшно.
   - Что вам от меня надо, в конце концов? Пропустите же меня!
   "Что ей от меня было надо? - думала Бэмби, проходя мимо  Центрального
рынка; от резких запахов, доносившихся оттуда, ее  подташнивало.  Теперь
он уже должен быть в Дижоне, а может, и дальше. В Дижоне утром я спала и
ничего еще не случилось, а он лежал на своей полке надо мной и, возможно
даже, что-то говорил мне.
   Ноги сами привели ее на улицу Реомюра. Она покинула контору днем,  не
дав никаких объяснений, в первый же рабочий день. Завтра ее выставят  за
дверь. Бывают вечера, когда кажется, сам Господь Бог против  тебя  опол-
чился. Бог, не знающий жалости, не оставляющий тебе никаких надежд.
   Ее взяли на работу заочно, по письму, положившись на ее диплом, с ок-
ладом в 88 тысяч франков в месяц минус взносы на социальное страхование,
плюс тринадцатая зарплата, оплата транспортных расходов  и  комната  под
самой крышей на улице Бак с водопроводом и газовой плиткой.
   Завтра мсье Пикар, сообщив ей, что она уволена, вероятно,  отберет  у
нее и комнату. Господь Бог не оставит ей ничего. Как говорила мама: "ос-
тавит лишь глаза, чтобы плакать".
   Ей все-таки надо было бы зайти в контору сегодня вечером. А вдруг она
застанет там мсье Пикара, он, наверное, поздно уходит домой. Она ему все
объяснит. Он показался ей очень славным, у него, вероятно, есть дочь  ее
возраста. Она скажет ему:
   - Если бы ваша дочь увидела Даниеля у выхода с Лионского вокзала, как
я в то утро, он бы наверняка и ее растрогал.
   Потом придется рассказать о комнате, о первой ночи, о второй,  о  ве-
щах, о которых невозможно говорить.
   Впрочем, мсье Пикара в конторе не будет. Уже  совсем  стемнело,  было
очень холодно и  грустно.  Мсье  Пикар  наверняка  уже  вернулся  домой.
Единственное, что она может сделать на улице Реомюра, - это побеспокоить
консьержа и забрать свою сумочку.
   В это злополучное субботнее утро в восемь часов утра он стоял на пер-
роне, неподалеку от выхода, засунув руки в карманы, с  женской  косынкой
вокруг шеи. Пассажиры толкали его, проходя мимо, но  он  не  двигался  с
места, и они обходили его то с одной, то  с  другой  стороны.  Настоящий
болван.
   Бэмби поставила чемодан на землю и спросила:
   - Вы что, собираетесь здесь так и торчать? Что вы намерены делать?
   Он вздохнул:
   - Наконец-то! Что вы так долго там делали?
   - Как это, что я делала?
   - А вы не взяли мой чемодан?
   - Как так, ваш чемодан?
   - Но мы же договорились...
   - Как так, договорились? Он качал головой, ничего не понимая.  И  она
качала головой, ничего не понимая. Наконец они  поняли,  опустившись  на
скамью и поставив вещи Бэмби между собой. Он то и дело поправлял  косын-
ку, которая вылезала из плаща. На ней был изображен залив в Ницце.
   - Ведь это женская косынка.
   - Да, мамина. Не знаю, почему я захватил  ее  с  собой.  Маленьким  я
очень любил маму, любил носить ее вещи. А сейчас даже не знаю.
   Он разработал целый план, как ему выйти с Лионского вокзала. Он  ска-
зал, что объяснил ей ночью, что ей следует сделать. Сказал, что объяснял
ей это целых полчаса, свесившись над ней с полки. А она ничего не слыша-
ла: должно быть, как раз в ту минуту заснула.
   - Вы должны были взять мой чемодан. Выйти, предъявив свой билет,  ос-
тавить вещи в зале ожидания и вернуться обратно с двумя перронными биле-
тами. А потом мы вышли бы вместе.
   - Я ничего не поняла. Я не слышала. Вы очень здорово придумали.
   Он смотрел на нее недоверчиво и разочарованно. Взрослым нельзя  дове-
рять. Они тебя никогда не слышат.
   Она, стараясь придать ему уверенности, коснулась его руки. И  подума-
ла: "Теперь я и впрямь делаю глупость, по-настоящему я  должна  была  бы
пожелать ему, чтобы его поскорей задержали и отправили домой.  В  худшем
случае его бы наказали, оставив без сладкого".
   - Так идите и заберите свой чемодан. Где вы его оставили?
   - В купе. В сетке для багажа.
   - Заберите его поскорей и возвращайтесь.
   - И мы сделаем так, как я сказал?
   - Да, мы сделаем так, как вы сказали.
   - Вы не уйдете? Она смотрела на него, чувствуя какое-то странное воз-
буждение, почти как в школе, но возбуждение куда более  сильное.  Сейчас
мы обведем вокруг пальца надзирателей, сорвем урок или устроим  тарарам,
только куда более сильный.
   - За кого вы меня принимаете? Он, счастливый, доверчиво кивнул  голо-
вой и побежал к поезду за чемоданом.
   Она прождала его минут десять на скамейке,  думая:  я  себя  знаю,  я
слишком хорошо себя знаю, у меня не хватит духа бросить его здесь, у ме-
ня с ним будет масса неприятностей, я сошла с ума.
   Он вернулся с чемоданом, шел медленно со  странным  выражением  лица,
посерьезневший, притихший, неузнаваемый.
   - Что это с вами?
   - Со мной? Ничего.
   Она вышла одна с двумя чемоданами и сумочкой. Нести их было тяжело. В
зале ожидания она долго искала в  карманах  и  кошельке  две  монеты  по
пятьдесят франков. Взяла в автомате два перронных билета. Оставила чемо-
даны позади автомата и вернулась обратно.
   Он ждал ее у контроля, у него