е в виду?
     -  Не  знаю,  известно ли вам,  что  у  моего  сына в  последнее  время
появилась новая пассия - Татьяна.
     "Итак, она звалась Татьяной!" - сарказм моих мыслей был весьма горек.
     Еще бы мне бы не знать.
     - Последнее время мы не встречались с вашим сыном, поэтому я ничего  не
могу сказать о Татьяне.
     - Денис познакомил нас около месяца назад. Как-то он пригласил ее к нам
на  ужин.  Очень красивая  девушка, работает референтом. Мне показалось, что
Денис немного  нервничал, но за столом  мы разговорились и сидели  почти  до
полуночи. А потом он поехал ее провожать.
     "Меня  он на  ужин к маме не  приглашал!" - я почувствовала болезненный
укол самолюбия. Да что теперь делить, все уже в прошлом.
     - А что вас так встревожило?
     - Три дня назад я вернулась домой с вечерних курсов  по ивриту,  Дениса
не  было, а  на столе лежала  записка, -  Элеонора  протянула мне  листок из
записной книжки. На нем бегущим почерком было написано: "Мамочка, мне  нужно
срочно  уехать с Татьяной  на  пару  дней. Я  позвоню.  Не волнуйся,  ничего
страшного, в понедельник вернусь. Целую, Денис."
     -  Сначала  я  не  волновалась,  -  продолжала  Элеонора.  -  Он  часто
задерживался допоздна,  иногда ночевал  у  нее. Но  я всегда  знала, где он!
Каждую минуту. Он очень ответственный сын, я его таким воспитала, а сейчас у
меня  нет  никакого  понятия, где  он. Он ни  разу не позвонил  за  три дня!
Сотовый телефон он отключил, а номера Татьяны я не  знаю. И потом, эти слова
"ничего страшного..." Я схожу с ума от волнения! Как  он мог  так поступить?
Только бы с ним ничего не случилось!
     - Вы обращались в полицию? - спросила я.
     - Только что оттуда.  Они  сказали, что он взрослый,  уехал с девушкой,
оставил  записку, и нет никакой надобности во вмешательстве полиции. Но я же
знаю, что это не так!
     - Простите, Элеонора, мне  неудобно об этом говорить, но если Денис так
увлечен Татьяной, он просто позабыл обо всем на свете.
     - Этого не может  быть никогда! - сказала она твердо - Вами он тоже был
увлечен, однако никогда не забывал мне звонить.
     Меня слегка покоробило это  "был", я снова увидела  перед собой прежнюю
мадам Геллер, а не обеспокоенную исчезновением сына мать.
     - Действительно, - пересилила  я  себя, - все это внушает беспокойство,
но чем я-то могу помочь?
     - Мне просто больше не к кому  обратиться, - умоляюще сказала Элеонора.
- У вас же есть какие-то связи в полиции.
     - Честно говоря, мне совсем не улыбается влезать в его отношения с этой
Татьяной. Он  может  подумать,  что я за ним бегаю, слежу,  а это последнее,
чего бы мне хотелось. Максимум,  что в  моих силах - позвонить и попробовать
что-нибудь выяснить. Но мои возможности очень ограничены и будет лучше, если
вы  завтра снова  обратитесь  в  полицию.  И еще,  если можно, оставьте  мне
записку Дениса.
     - Спасибо  вам большое, - она поднялась с кресла, протянула мне  листок
и, опять прижав к лицу носовой платок, вышла из кабинета.
     Я осталась наедине со своими мыслями. Конечно, при Элеоноре я старалась
держаться холодно, делая вид, что мои отношения с Денисом - далекое прошлое.
На  самом деле  мысль, что с ним может произойти что-то ужасное, да  еще  по
вине этой блондинки, заставляла сердце  сжиматься от страха.  Я, конечно же,
поеду к Борштейну, тем  более, что встреча уже назначена. Начну с одного,  а
перейду на другое. Убью двух зайцев одним выстрелом.

x x x
     Я  ехала  домой,  душа  была  полна...  Меня  обуревали  противоречивые
чувства.  Мой  любимый едкий  старик Ларошфуко говаривал:  "От любви  полнее
излечивается  тот, кто  излечивается первым."  В  нашей  с  Денисом короткой
истории  любви,  увы, первым  вылечился  он. Ничего  не  поделаешь,  молодая
московская  блондинка перешла  мне дорогу, а я не из тех, которые борются за
мужчин.  Я для этого  слишком ленивая. Я  Телец по  гороскопу, и  мне  жутко
нравится ответ  старого  быка молодому из  известного анекдота: "А сейчас мы
спустимся с горы и перетрахаем все стадо".  Это типичный характер  Тельцов -
не суетиться, а упорно делать  свое дело. Вот  я  его и сделаю -  постараюсь
найти Дениса, а молодых бычков на мой век хватит.
     Припарковав машину на моем постоянном месте - напротив окна на кухне, я
открыла сумку, чтобы достать ключи. Подняв глаза, я вдруг обнаружила  своего
бывшего мужа Бориса,  сидящего на  скамейке  возле подъезда. "Да что они все
сегодня, сговорились  что ли?" - пронеслось  у меня  в голове. Хотя кто  это
все? Мать бывшего любовника и бывший муж. Не густо.
     Борис родом  из Баку.  В семье  грузинских  евреев росли  трое  парней,
Левик, Семик и Борик, все как на подбор с орлиными носами, кудрявые брюнеты.
Нет, здесь я  не точна  -  кудрявились у них в  основном  волосы на  груди и
икроножных мышцах, а вот на голове волос  было  маловато, все  они склонны к
ранним  залысинам. Я их,  честно говоря,  путала. Втроем  братья Каганошвили
производили  очень яркое впечатление. Если нарядить их в атласные рубашки  и
жилетки, в уши - по серьге, в руки дать двоим по гитаре, а третьему скрипку,
то были бы они вылитые цыганское  трио "Ромэн". Мне нравятся такие  мужчины.
Мой киношный  идеал - Джефф Гольдблюм с ярко выраженными семитскими глазами.
И еще Давид Копперфильд, тоже из наших.
     Левик  приехал в  Ленинград  после армии,  здесь женился и прописался у
жены в большой и шумной коммунальной квартире.  За ним потянулись  и братья.
Борис был младшим, атлетически сложенным,  и если бы не рост (я была на пару
сантиметров выше его),  то нужно  было очень постараться, чтобы найти  в нем
внешние недостатки.  Борис  упорно занимался  боевыми  искусствами,  и  я не
уставала глядеть на него, когда он показывал мне позу богомола  или  кошачью
лапу.
     Мы познакомились в буфете "Эрмитажа".  Обычно  питерцы  редко бывают  в
музеях - мы здесь родились и вдоволь находились сюда во время учебы в школе.
Но меня заинтересовала выставка театрального костюма, которая перекочевала к
нам  из Москвы, с Крымского  вала.  Насмотревшись на  бальные платья  Наташи
Ростовой и декоративное тряпье монахов из  фильма по Стругацким "Трудно быть
богом", я  почувствовала, что проголодалась,  и спустилась в буфет. Взяв две
половинки крутого яйца  с горкой красной икры  на  каждой,  кусочек  сыра  и
плюшку, я поискала  глазами  свободное  место и  наткнулась  на  интересного
молодого человека, сидевшего в одиночестве.
     - Вы позволите? - спросила я его.
     - Да, пожалуйста, - ответил он, делая мне приглашающий жест.
     Я начала есть.
     Молодой  человек  внимательно   изучал  меня   некоторое  время,  потом
неожиданно сказал:
     - Я вижу, вы разбираетесь в индийских чакрах.
     Дело в том,  что на мне был надет свитер, который я связала себе  сама.
Свитер  был из  гладкой белой шерсти, и только спереди, с  левой стороны,  я
вышила  в столбик по всей длине  шесть букв санскрита, соответствующие шести
чакрам на теле человека.  Первая  буква была в точности похожа  на заглавную
"З"  и  поэтому  все,  кто  меня  видел в  этом свитере, начинали  читать  и
спотыкались на  втором  иероглифе. Мне уже надоело отвечать на вопрос о том,
что это такое написано,  и я всем говорила,  что это мое  имя на  санскрите.
Поэтому я мило  улыбнулась молодому человеку,  сидевшему напротив  меня. Мы,
естественно, разговорились и вышли из буфета вместе.
     С тех пор мы не расставались. Я влюбилась в Бориса до потери пульса. Он
познакомил меня с братьями, те сразу стали называть меня джаной, выговаривая
первые буквы как английскую "джей". Джана на языке многих кавказских народов
означает  "дорогая", и мне было очень приятно такое отношение. Борис называл
меня  зайкой (еще  до Киркорова), хотя я была худенькой  и черненькой. Борис
работал на  заводе,  в  инструментальном  цехе,  но ко  мне приходил  всегда
чистенький  и одетый с  иголочки.  Я еще  училась в  университете, когда  мы
поженились. Мои  родители  были совсем не против  того, чтобы он поселился у
нас, в большой четырехкомнатной квартире. Мы съездили в Баку, к  нему домой.
Родители Бориса,  осматривая восторженно  мой округлившийся живот, не давали
мне ступить шагу и закармливали восточными блюдами. Несмотря на токсикоз,  я
все ела с  аппетитом,  купалась в теплом  Каспийском море  и с удовольствием
гуляла  по бульвару  - бакинской  набережной, огибавшей бухту. Я до сих  пор
уверена, что  Хайфа здорово похожа на  Баку,  а здешние евреи просто близкие
родственники тамошних.  Наверное, климат и близость моря формируют характер,
и  я  поняла наконец после знакомства с  Борисом, почему я с трудом выносила
своих бывших поклонников - белесых мальчиков с вялыми эмоциями. Не  зря же я
унаследовала  от  прабабки-гречанки  иссиня  черные  волосы.  Наверное,  она
передала мне и свою страсть к знойным мужчинам.
     В восемьдесят девятом году всех охватило  безумие -  надо ехать.  Куда,
зачем? Мои родители отказались наотрез. Отец - фанатик русской культуры,  он
не мог представить себе жизни без окружавших его памятников  старины. А мама
делала  все, что он  говорил  - в  семье  царил  домострой. Дашка подросла и
собиралась в школу. Она  уже неплохо  читала  и  писала, и мы решили  ехать,
чтобы она пошла в Израиле в первый класс.
     Я даже  сейчас с  дрожью  вспоминаю, как  толпы отъезжающих  штурмовали
ОВИРы. Еще не было прямых рейсов в Израиль, и мы добирались до Москвы, потом
поездом  до  Будапешта,  а   оттуда  до  Тель-Авива   самолетом   венгерской
авиакомпании "Малев".
     Первые  два  года все  было нормально.  Мы  работали,  Дашка  училась в
третьем классе - она за несколько месяцев  перескочила  через  класс, быстро
выучив  иврит.   Мы  уже  присматривали  квартиру  в  Ашкелоне,   когда  мой
благоверный начал худеть. Он  отказывался от еды,  ходил  бледный, в постели
его  не  тянуло на подвиги, и я  начала беспокоиться - не заболел  ли он. От
моих  расспросов  он  только отмахивался,  а стоило  мне  выйти  за  дверь -
хватался за телефон.
     Однажды, когда его не было дома, раздался звонок.
     - Здравствуйте, - сказал незнакомый голос, - я говорю с Валерией?
     - Да. А кто вы?
     - Меня зовут Андрей. Я муж Эллы.
     - Какой Эллы? Я ничего не понимаю.
     - Дело в том, что моя жена изменяет мне с вашим мужем.
     Римляне говорили,  что  сильные  в  гневе краснеют.  Если  бы  на  меня
кто-нибудь посмотрел в этот момент, то увидел бы налитую кровью физиономию.
     - А причем тут я? - как можно спокойнее ответила я.
     - Вы меня не поняли? - удивился он.
     -  Я  вас поняла прекрасно. Вы сказали, что  ваша супруга изменяет ВАМ.
Вот  и разбирайтесь  с  ней сами. А  мне мой муж не изменяет. У него горячий
темперамент, и таких эпизодов, как она, у него будет еще много.
     - Как вы можете так говорить?
     -  Вам  не понять кавказскую ментальность.  Я родила ему  ребенка.  Это
святое.  Значит, я всегда  буду  ему роднее всех пустых увлечений. Пусть она
ему сначала родит, тогда поговорим. Всего хорошего.
     Я  положила  трубку.  Потом  машинально,  ничего  не  чувствуя,  словно
отмороженная, я достала с  антресолей огромный баул, с которым мы приехали в
Израиль, и  стала  кидать  туда  все  его вещи. Увенчав  это  монументальное
сооружение  коробкой с противогазом, я выставила  баул  за дверь и принялась
дожидаться изменника.  Когда Борис вошел в дом, то по его лицу я поняла, что
он только и ждал минуты, когда мне все станет известно.
     - Что это, Лерочка? - спросил Борис.
     - Это твои  вещи, дорогой. Звонил муж  твоей любовницы. Спрашивал,  что
делать.
     - Вот кретин! - в сердцах ругнулся Борис.
     -  Я  ему и предложила  не  вмешивать меня  в ваш любовный треугольник.
Разбирайтесь сами.
     Может быть, Борис  не ожидал от  меня  такой реакции, но он  вдруг стал
похож на шарик, из которого выпустили воздух.
     - Я люблю ее, - он понурил голову.
     - Ну и прекрасно! Ты тоже хочешь спросить меня, что делать?
     - У меня никогда не было такого в жизни.
     "Ага, - подумала  я,  - значит, правы были те, кто уверял  меня, что он
женился  на  мне  из-за  ленинградской  прописки.  Нет,  я  просто  не  могу
предположить о себе такое. Я же  умница и красавица. Прописка -  фи, это для
меня слишком низко. Тем более, что  прописка улетучилась, как дым отечества,
и  мы сейчас не  в переименованном Ленинграде, а  на Земле  Обетованной". Но
вслух произнесла:
     - Когда ты сказал, что любишь меня, ты пришел жить в мой дом. Сейчас ты
любишь другую, и я не понимаю, что ты  до сих пор здесь делаешь? Я предлагаю
тебе взять  этот  баул и идти к ней. Слава Богу, в Израиле  нет недостатка в
жилье на съем.
     И я удалилась  в  спальню. Борис остался ночевать в салоне.  Через пару
дней он перебрался на другую квартиру.
     В  сущности,  я была  довольно  либеральной женой. Если  бы мой  супруг
погуливал от меня, и я бы об этом ничего не знала, может быть, все было бы в
порядке.  Кому  мешают  темпераментные  мужья,  которые   уважают   душевное
равновесие своих жен, не сходят с ума от любви, не тратят на любовниц деньги
и не приносят заразу на кончике хвоста? Но у многих просто не хватает такта.
Если ты развлекаешься на стороне, то уж  не огорчай свою дражайшую половину.
Помни, что возвращаться к довольной, ничего не  подозревающей женушке всегда
приятнее, чем к высушенной ревностью мегере.  Да, в семейных отношениях я не
максималистка, так как (тут я развожу  руками) идеальные супруги попадаются,
как выигрыши в Лото - один на восемь миллионов.
     Через  месяц  я получила повестку в  раввинатский суд. Купив по  такому
случаю соломенную  шляпку  (замужняя женщина не  должна ходить  с непокрытой
головой),  мы  с  Борисом предстали под строгие взоры  седовласых старцев. Я
ощущала  себя  как  в  этнографической экспедиции,  участвующей в  старинных
обрядах.
     Один из старцев обратился к нам:
     - Где вы регистрировали брак, в ЗАГСе?
     Несмотря на  то, что он произнес  фразу на иврите, "ЗАГС"  он выговорил
практически без акцента. Видимо,  столько выходцев из бывшего  Союза  прошли
через раввинат, что это слово прочно вошло здесь в обиход.
     - Да, - кивнули мы оба.
     - Хупу делали? - спросил второй.
     - Нет, - также дружно отрицали мы.
     Какая такая хупа, мы даже не знали в Питере о том, что существует такой
обряд еврейского  бракосочетания. И  не пошла бы  я туда никогда. Бабуля моя
была  убежденной  комсомолкой  тридцатых  годов. Родители  -  рафинированные
интеллигенты с партбилетами.
     -  У  вас  нелады  в  семье,  потому  что  вы  не  были  под  хупой!  -
глубокомысленно изрек третий старец.  - Давайте мы вас поженим, поведем  под
хупу, вот у вас и наладятся отношения в семье.
     А я-то думала, что нас разводить будут!
     - Нет, спасибо, нам в другую сторону, - вежливо отказались мы.
     - Как хотите, - разочаровались  они. - Только здесь мы вас разводить не
будем, у нас очередь большая. Если согласны,  мы вас вызовем  в  центральный
раввинат в Иерусалиме.
     "А, -  подумала я, - видно у них по  хупам недовыполнение  плана.  А  в
центре выше  пропускная  способность". Переведя  слова  старцев  в  знакомые
понятия, мне легче стало разбираться в этом сюрреалистическом действии.
     - Хорошо, в Иерусалиме, так в Иерусалиме, - согласились мы.
     -  Пусть  каждый  из  вас   приведет  свидетеля,  удостоверяющего  вашу
совместную жизнь  с самого начала, - заключили  старцы, и  мы  вышли из зала
суда.
     У меня тут же начались проблемы. Если я и знала кого-нибудь, кто мог бы
подтвердить мою петербургскую семейную жизнь, то эти люди жили далеко и были
мне просто знакомыми,  даже не  близкими. Что  же  делать? И  я обратилась к
своему соседу, веселому старику дяде Изе. Дядя Изя был родом из Баку и краем
уха слышал  о Бориных родителях. Но познакомились мы с ним здесь, в Израиле,
когда оказались на съемных квартирах в одном подъезде.  Я попросила его быть
моим свидетелем.
     -  Но, Лерочка, я же не  был знаком с тобой там,  в  Союзе,  -  пытался
возразить он.
     - Дядя Изя, миленький, ну пожалуйста, у меня ведь нет здесь знакомых, а
нужен видный, представительный мужчина, - я льстила напропалую. - Вам только
нужно  будет сказать, что мы жили вместе в Питере и в Баку. А мы  жили - вот
результат, - я показала рукой на Дашку. И еще скажете, как зовут моего папу.
Его зовут Павел.
     - Лерочка, но я не знаком с твоим папой.
     - Вы только скажете,  что  его зовут Павел, и все.  Я  не заставляю вас
врать. Просто  помогите  мне. Вы же бакинец и хорошо относитесь к  Борику. Я
оплачу  бензин  до Иерусалима  и обратно,  -  я  привела  последний, убойный
аргумент.
     Дядя Изя  согласился. Не знаю, что  на него повлияло  больше всего,  но
факт  остается  фактом  - когда пришла  повестка в  центральный раввинат,  я
надела вновь свою соломенную шляпку, длинную бесформенную юбку, и мы с дядей
Изей отправились в суд.
     Обычно   в  любом  присутственном  месте  по  длинным  коридорам  снуют
секретарши,  строгие мужчины в  галстуках  заседают в кабинетах,  слышен гул
публики и  стрекотание факсов  и принтеров.  Что  касается шума  - то он был
вполне  обычным,  а  вот секретарш  и клерков заменяли  бородатые мужчины  с
пейсами, все  как  на  подбор  в  черных  одеяниях.  Многие  были  в  очках.
Различались они только цветом бород - у некоторых бороды были рыжими.
     Мы с дядей Изей, надевшим по такому  поводу шелковую ермолку, озирались
по сторонам, пытаясь отыскать комнату номер 212, указанную в моей  повестке.
Наконец нашли и постучали.
     - Войдите, - услышали мы из-за двери.
     Мы  вошли в самый обычный кабинет со столами, выставленными буквой "т".
Дядя Изя по советской привычке хотел было  стянуть ермолку с головы, входя в
помещение,  но я  схватила его за руку.  Во  главе стола сидел благообразный
раввин,  а  напротив него -  посетитель, у  которого на  голову была  надета
маленькая шапочка, сделанная  наспех из  картона, скрепленного обыкновенными
канцелярскими  скрепками.  Вид  у  посетителя  был  самый  что  ни  на  есть
комический. Он обернулся, и я с удивлением признала собственного мужа.
     Раввин предложил сесть и звучным голосом спросил меня:
     - Как тебя зовут, женщина?
     - Валерия.
     Он обратился к Борису:
     - Называешь ли ты ее какими-нибудь другими именами?
     - Да, - совершенно серьезно ответил он, - иногда я зову ее зайкой.
     - А ты как называешь его? - он ткнул пальцем в направлении Бориса.
     - Борик, - ответила я.
     - Как же так? - удивился раввин  и повернулся к мужу. -  Ты сказал мне,
что тебя зовут Борис!
     Мы все, включая дядю Изю, принялись наперебой объяснять, что это одно и
то же. Тут дверь открылась и вошел опоздавший Левик, брат моего мужа. Раввин
взялся за него:
     - Как зовут его отца? - он снова указал на Бориса.
     - Яша, - сказал мужнин свидетель.
     Раввин посмотрел на моего мужа с нескрываемым подозрением:
     - Ты сказал, что его зовут Яков! - в его голосе слышался упрек.
     Мы снова, включая уже Левика, стали объяснять, перебивая друг друга.
     - Хватит! - прекратил он наш гвалт и обратился ко мне:
     - Как зовут твоего отца?
     - Павел, - ответила я.
     - А ты что скажешь? - раввин смотрел на дядю Изю в упор, не мигая.
     - Паша... - прошептал дядя Изя, запинаясь.
     Честное слово,  у меня было  такое ощущение,  что  сейчас раввин нажмет
какую-нибудь потайную  кнопку, сюда ворвутся дюжие ешиботники и утащат нас в
кутузку за лжесвидетельство и непочтительное отношение к суду.
     Но все, к счастью, обошлось. В какой-то момент, будто по мановению руки
раввина, в кабинете оказались два свидетеля со стороны суда. Различались они
только  мастью  -  один  был  рыжий,  другой  черный.  На  протяжении  всего
ритуального  действа оба  не проронили  ни слова, а только  стояли в углу  и