ервый раз, я принял их за пятна от
пыли, скопившейся под кольцом. Я тогда старался, но безуспешно,
стереть их. Теперь я констатировал, что то были пятна чернил,
которые углубились в кожу. Это было все, что осталось от татуировки
после того, как была применена кислота.
     Я взял кусок фильтровочной бумаги и отрезал кусок, достаточный
чтобы обвернуть палец. Затем я на каждую черную точку наложил точку
из чернил, обернул палец бумагой и слегка нажал. Потом снял бумагу.
     Потом я расправил бумажку. Точки теперь отпечатались, но в
двойной беспорядочной линии. Я провел под ними черту острым
карандашом.
     Они поднимались и опускались, поднимались и опускались, как
русские горны. Я не видел в них никакого смысла.
     Я вздохнул и снова посмотрел на них. Я с горечью размышлял, я
терял время на бесполезное занятие. Почему бы мне сразу не взяться
за банду? И неожиданно я заметил, что если посмотреть на точки под
определенным углом зрения, видны были более или менее параллельные
линии, которые соединялись в двух направлениях. Конец одной
становился тонкой линией, но потом она разъединялась на короткую
вилку.
     Я перевел точки верхней линии на другой кусок бумаги, потом
сделал то же самое с нижними точками. Устремив взгляд на полученную
картину, я почувствовал, как волосы зашевелились на моей голове. Это
был, действительно, самый интересный рисунок в моей жизни.
     Я получил рисунок змеи, которая высунула свое жало.
     
                       Г л а в а  9
     
     Я тяжело поднялся с места и направился в лабораторию.
     - Келси.
     - Да,- нетерпеливым тоном отозвался он.
     - Ты можешь ли мне сказать старая ли это татуировка?
     Он взял лупу и нагнулся над ней. Он погрузил скальпель в одно
из черных пятнышек. Он выпрямился, снял очки и протер глаза.
     - Чернила, еще очень плотно сидят там, куда до конца не
проникла кислота. По-видимому, меньше года.
     Я вернулся в лабораторную библиотеку и упал в кресло. Разве
дама, даже если у нее и получился заскок, станет себя татуировать?
Нет. Мужчина, да, если он пьян, но не женщина. Нужно, чтобы женщина
была в высшей степени эксцентрична, чтобы захотеть вдруг сделать
татуировку. Но если она эксцентрична, то не станет тотчас же
покупать кольцо, чтобы скрыть татуировку. А дело шло не об
эксцентричной особе.
     Я встал и направился к телефону, чтобы позвонить некоему Езусу.
     Езус Ромеро. Два года тому назад он украл машину. Намеренная
кража. Нападение с отягчающими обстоятельствами, так как хозяин
машины поймал его при первом огне сигнала. Езус по обыкновению
нуждался в серьезной дозе и знал, что ее в тюрьме не получит.
     Я сделал так, что вместо отягчающих обстоятельств ему
предъявили обвинение без них и я попросил владельца машины забрать
свою жалобу. Я аннулировал жалобу на заранее намеченную кражу и
просил помощника прокурора Вебера осудить его помягче. Он только что
вышел из Университета Колумбии и собирался воспользоваться этим
бедным дьяволом для свой карьеры. Вебер протестовал всеми силами; я
уверял его, что Езус будет нам благодарен и, возможно, сможет быть
нам полезен в обнаружении торговцев героина, что действительно может
сделать ему карьеру. Вебер дал себя уговорить.
     Езус был дома. Я назвался своим военным именем.
     - Мистер Ромеро,- сказал я,- с вами говорит Едди Сантьяго. Я только
что приехал.
     Это означало, что я хочу с ним поговорить. Если около него были люди,
он ответил мне бы мне: "Ты ошибаешься в Ромеро, дружок". Тогда я бы сказал:
"Простите" и он позвонил бы мне позже. Но на этот раз он спросил:
     - Что происходит?
     Мы могли говорить спокойно.
     Езус был татуирован. На его левом бицепсе была изображена мертвая
голова, под которой было написано: "Скорее смерть, чем бесчестие". Как
многие преступники, он был патриотом. На правом бицепсе, между двумя розами
было написано слово: "мама". В первый раз, когда я задержал его, я раздел
его, для того чтобы убедиться, что на нем не одета "специальная" рубашка.
Эта рубашка или тельняшка, специально пропитанная героином, а потом
высушенная. Этого было достаточно на прием в тюрьму. У него все же была
специальная рубашка, но капсюль не было. А на животе у него была
татуировка: голова волка с раскрытой пастью.
     Я спросил у него:
     - Езус, ты знаешь в нашем крае хорошего мастера татуировщика?
     - Кончайте, мистер Сан... я хочу сказать, мистер Сантьяго... знаете,
после того как они обнаружили, что некоторое количество парней подцепили...
эту...
     - Что?
     - Гетапатит. Вы понимаете? Они делаются совершенно желтыми. По причине
грязных игл, старина. И так, после Гигиенической комиссии все салоны по
татуировке закрылись.
     - И никто не остался?
     - Ну что ж, они все отправились в Норфольк или Бостон, где много
моряков.
     - А как же здесь?
     - Ну что ж, есть еще один. Он держит что-то вроде тайного промысла.
Около морского переулка Бруклина, на Флеминг авеню, в углу Клинтона. Там
есть маленькая булочная, как вы увидите, но это только с фасада. Они
действуют позади лавки. Скажите, что пришли от меня.
     - Понятно. Благодарю.
     - Это все, что нужно вам?
     - Ну да.
     - Вы хотите сделать себе татуировку?
     Избежать фамильярностей. Вежливо, но твердо, как техника разговора с
ним.
     - Спасибо за сведения, Езус.
     Он облегченно вздохнул. Так как я не требовал от него серьезных
сведений, которые могли бы доставить ему неприятности - получить нож в
спину, и ему хотелось поболтать.
     - Может быть, я могу быть вам полезным, а?
     - Все хорошо, спасибо.
     Я повесил трубку, сел в машину и поехал через Бруклин Бридж.
     Через несколько кварталов я повернул направо. Я проехал мимо заботливо
ухаживаемых домиков с ухоженными маленькими лужайками, в которых, главным
образом, жили семьи морских офицеров. Я повернул налево и повернул на
север, пересек квартал старых домов из круглых бревен, доходных домов из
старого кирпича, мимо баров, мимо сапожных лавок и маленьких фруктовых
магазинчиков полных недозрелыми бананами и другими фруктами. Я остановился
на Клинтон стрит и вошел в древнюю булочную-кондитерскую.
     Толстый мужчина с кислым выражением лица сидел за аппаратом с
лимонадом, покрытым пылью. Мне очень хотелось пить, но при одном взгляде на
грязные стаканы и на полотенце, которыми их вытирали, во мне подавилось
всякое желание пить. Мужчине было лет шестьдесят пять.
     - Что вы хотите, парень?
     Я приятель Езуса Ромеро.
     - Да?
     Я подтвердил. Он сказал мне, чтобы я подождал и исчез в глубине
помещения. Я слышал, как он набрал номер телефона, потом произошел
оживленный разговор. Он повесил трубку и вернулся ко мне.
     - Он сказал, что вы О.К. Вы хотите бублибум?
     Я наклонил голову.
     - Проходите внутрь помещения, но должен вас предупредить, что я не
дешев.
     Он раздвинул старую занавеску. Я вошел и сел за кухонный стол, тоже
весь захламленный. Может я и не подхвачу гепатит, но обязательно заражение
крови. Он вытащил ящик у стола и достал оттуда множество листков с
рисунками, изображающими в красках татуировку. Ни один из них не был похож
на тот, который я искал. Все было совершенно обычно: пароходы, якори,
танцовщицы живота, такие, какие были у Езуса.
     - Что вы ищете? Специальный рисунок?
     Я вытащил свой рисунок и показал ему.
     - Мне бы хотелось что-нибудь вроде этого,- сказал я.
     - Змею?
     Я согласился с ним.
     - А где вы ее хотите?
     Я снял кольцо и провел круг вокруг моего пальца.
     - Вы хотите это вокруг пальца?
     - Да, вокруг пальца. Это очень трудно?
     - Он спрашивает, трудно ли это? Я никогда не делал ничего подобного,
дружок. Это очень специально. Я многое могу сделать: сердца, голых
танцовщиц или другое. Это не очень новое, я знаю.
     - А к кому я мог бы обратиться?
     - Я знаю только одно место, где делают подобные трюки - в Японии.
     - Я могу найти это в Норфольке или в Порт-муче?
     - Нет. Ни там, ни в Сан Диего. Это хорошо делают японцы. Я не хочу
ругать собственную страну, но в Японии это делается лучше, чем где-либо то
ни было. И я из всех знаю.
     - А вас никто не просил сделать такой рисунок змеи, как этот?
     - К чему вы все это клоните, парень?
     Он неожиданно стал очень холоден со мной. Если бы я вытащил свою
бляху, то передо мной оказался бы любезный гражданин, но я тем похоронил бы
все свои сведения от Ромеро. Не говоря уж о том, что это было бы очень
скверно для Ромеро, который посылает фликов к своим приятелям.
     - У меня была как-то подружка, которая сказала мне, что сделала себе
это здесь, около морского берега.
     Он немного отошел.
     - Дружок, вот уже двадцать пять лет, что я промышляю в этом районе:
никто в этой стороне не делает татуировки ни у кого, кроме меня. Я уже
работал до того времени, как стали говорить о дезинфекции игл, и никто
кроме меня не живет здесь так долго. Вы можете сказать своей подружке, что
она не может отличить свою задницу от табакерки, несмотря на все мое
уважение к ней.
     
                       Г л а в а 10
     
     Я поставил Олдс на старую насыпь, которая в числе других простиралась
под Бруклинским мостом. На мосту была слишком оживленная циркуляция и я
предпочел, чтобы она немного уменьшилась.
     Я закурил сигарету, удобнее устроился на сидении, вдыхая свежий воздух
и закрыл глаза.
     Я мысленно продумал о всем, что мне известно и о том, что я мог
предполагать.
     Ей было, вероятно, между тридцатью и сорока годами.
     Она, вероятно, была зажиточной, может быть, и богатой.
     Она была замужем. Или замужем сейчас. Или, личность, которая
развлекалась, отрезая ее пальцы, хотела, чтобы мы так подумали.
     Она старалась вывести следы татуировки. Не достигнув этого, она купила
достаточно широкое кольцо, чтобы скрыть татуировку.
     Она имела дело с экспертом по анатомии, вероятнее всего, с врачом.
     А теперь она пленница в Нью-Йорке или в районе ста пятидесяти
километров вокруг города.
     Следовательно, нужно искать богатую женщину, имеющую связь с врачом.
Это может относиться ко всему женскому населению Парка авеню.
     
                       Г л а в а  11
     
     В тот момент, когда я удалялся от Бруклинского моста и направлялся по
спуску насыпи, мне в голову пришла одна мысль. Она показалась мне
многообещающей.
     Я поехал на 240 Центр стрит, вошел в Центральное бюро коммуникаций и
стал рассматривать большую карту. Я взял все справочники Нью-Йорка,
окрестности Нью-Йорка и Конектикума, находящиеся в районе ста пятидесяти
километрах вокруг города.
     Я сел за стол и выписал себе названия всех школ медицинской службы, а
также всех госпиталей. Медицинских журналов, фармацевтических газет.
Медицинских обществ. Я подумал немного, пожал плечами и проворчал: "В том
положении, в котором я нахожусь..." и прибавил ко всему этому еще и
психиатрические учреждения. Потом посмотрел на свой список.
     Только в Манхеттене и Кюине было больше ста госпиталей. У меня
заболела рука и пальцы. На некоторых листах были следы крови от моей раны.
Против каждого наименования я проставил номер телефона.
     Я позвонил секретарю директора Центральной полицейской школы. Я заявил
ему, что инспектор Ханрахан хотел использовать аудиторию завтра с девяти до
десяти часов утра. Свободна ли она?
      Она сверилась. Она была свободна. Она проследит, чтобы микрофоны и
система трансляции были в порядке. А может она попросит агента дежурившего
у входа, дать указание врачам, куда направляться. Она, конечно, вывесит
соответствующий плакат у входа.
     Я поблагодарил ее и повесил трубку. Все, о чем я просил, будет
написано в рапорте. И это будет сделано от имени Ханрахана и сделано это
было по просьбе инспектора Санчеса.
     Я вздохнул. Я теперь отдал себя на растерзание своего недруга, другими
словами, сам положил свою голову в петлю. Это зрелище очень бы понравилось
Ханрахану. Я ухудшил еще более свое дело еще и тем, что понес свой список
Кемелману. Кемелман был сержантом, который начинал службу одновременно со
мной. Достигнув звания сержанта, он был опрокинут машиной в тот момент,
когда регулировал движение. Теперь в колене у него была металлическая
пластинка и, если он и мог ходить, то быстрое передвижение было для него
невозможным. Кемелман знал, что никогда он не получит звания, выше сержанта
и он, конечно, затаил обиду.
     - Салют, Санчес.
     - Как дела, Гарвей?
     - Так себе. Что нового?
     Я подал ему список. Он задумчиво сжал губы.
     - И что же?
     У нас с ним никогда не было общих дел. Он завидовал мне, моей карьере.
А теперь мне нужно было убедить его помочь мне и обещать ему, в свою
очередь, услугу.
     - Позвони по каждому телефону,- сказал я и он невольно свистнул.-
Вызови деканов медицинских университетов, редакторов газет. Директоров
медицинских обществ. Интендантов госпиталей. Администраторов при/тов.
Врачей-психиатров медицинской службы. Скажи им, что главный комиссар просит
их прибыть в аудиторию Центрально полицейской школы завтра в девять часов
утра.
     - Приказ исходит от кого?
     Если бы я ответил ему, что от меня, он ответил, что этого
недостаточно. И на том бы это и закончилось. Если я отвечу, что от
Ханрахана, он ответит мне что-то вроде: - Ну пусть мне потом позвонит об этом.
     - От Ханрахана,- ответил я упавшим голосом.
     - Ханрахана,а?
     Он посмотрел на низ каждой страницы. Он посмотрел вначале.
     Я взял листки и написал на каждой странице: "Ханрахан, главный
инспектор. Подписан Санчес, инспектор первого класса."
     Теперь Кемелман был готов. В случае каких-либо недоразумений, ему
достаточно было показать мою подпись. А неприятности конечно будут.
     Не спрашивали согласия у двухсот персон прибыть в центр Манхеттена,
предупреждая их лишь накануне вечером. Многим из них придется выехать из
дома в пять часов утра, чтобы во время прибыть на место, а в это время
цивилизованные люди обычно спят.
     Я взял последнюю страницу и написал: "Все расходы по путешествию и
потерянному времени будут оплачены полицией Нью-Йорка после представления
соответствующего счета".
     - Скажи им это,- добавил я.
     Теперь Кемелман был убежден. Его спина выпрямилась, неприязнь
рассеялась.
     Я подумал, что это немного успокоит тех людей, которые должны будут
приехать из Филадельфии или Бридгепорта.
     - Я сразу же займусь этим,- сказал Кемелман.
     Я спустился вниз и вышел через заднюю дверь. Это привело меня на
Центральную Маркет-плас и на маленькую улочку, идущую как раз позади
Центрального Комиссариата.
     Когда я спускал стекло в моей машине, я увидел Мак Картни, выходящего
из подвального этажа, в котором находится служба фотографии.
     Я приветствовал его кивком головы. У него был очень довольный вид.
     Он подошел ко мне.
     - Что нового? - спросил он.
     Я колебался. Мне необходимо было дружеское участие.
     - А ты сохранишь это в себе?
     - Что ты обо мне думаешь?!
     Я рассказал ему про условия, которые взял на себя с Кемелманом. Я
сказал ему, что под каждой страницей подписал: "Ханрахан".
     Мак Картни сунул две порции жевательной резинки себе в рот и
прошепелявил блистательный комментарий:
     - Ты взял на себя чертовский риск.
     Я посмотрел на него, потом взял ключ и открыл машину. Потом еще раз
посмотрел на него.
     - Спасибо,- сказал я.
     - Ты знаешь, что ты себе повесил на нос? Ты серьезно об этом подумал?
     - А тебе никогда не говорили, что у тебя большая пасть?
     - Совсем необязательно сердиться.
     - Нет, но я совершенно не обязан тебя слушать.
     Сердитым жестом он достал еще две порции жевательной резинки и бросил
себе в рот. Он сам начинал нервничать. Это меня успокоило и я снова влез в
машину. Он схватил ручку дверцы и захлопнул ее. Мне везло в последнее время
на то, что перед моим носом хлопали дверями.
     Настроение мое улучшилось. Я направился на Хаустон стрит. Я стал
думать о том здании, которое я дал секретарю Центральной школы. Я думал о
Кемелмане. Во всяком случае, я заставил их выполнить свое распоряжение, их
обоих, пользуясь собственным именем и подписав все страницы списка. Но я
пошел слишком далеко, в этом не было сомнения. И как говорится в некоторых
произведениях, я сам собирался рубить сук, на котором сижу.
     
                       Г л а в а 12
     
     Я вернулся к себе домой и наполнил ванну. Ванна играет большую роль в
моей жизни. Я очень интенсивно думаю, когда сижу в ней. Это современная
модель ванны, у нее лапы льва и она очень глубокая.
     Я разделся и сунул ноги в горячую воду. Зазвонил телефон. Я подошел к
нему.
     - Алло!
     Ничего.
     Это был тот телефонный звонок, когда звонивший довольствовался тем,
что дышал в трубку. Они думают этим испугать вас. Единственная вещь,
которую надо делать, это не реагировать и спокойно вешать трубку.
     Я услышал легкий шум, но не мог разобрать его происхождения.
     - До свидания,- тихо проговорил я и повесил трубку.
     Я с удовольствием бы резко повесил трубку, но я не хотел доставлять
удовольствие звонившему.
     Я вернулся в ванную комнату и медленно погрузился в ванну. Повязка на
моей руке была пропита кровью. Я снял ее и бросил в унитаз. Моя ладонь была
похожа на розовую перчатку бейсбола и ее пересекали шрамы. На нее было
неприятно смотреть. Я сидел в ванне, держа больную руку вверх, так чтобы
она не попала в воду. Вероятно, я был похож на аллигатора, поджидающего
свою добычу. Я удовлетворенно заворчал, но тут снова зазвонил телефон.
     Я дал ему звонить. После десятого звонка, я вылез из ванны и оставляя
за собой мокрые следы, подошел к телефону. Я слушал, как мой собеседник
дышит ни слова не говоря и снова до меня донесся легкий шум. Легкое
бряцание. Неожиданно я понял, что это такое. Стук льда о стекло стакана.
Какая знакомая мне персона кладет кубики льда в большой бокал?
     Я сказал ей, кто она.
     - Вот это-то я и хотела! - сказала герцогиня.- Я хотела разозлить вас.
     Я посоветовал ей этим делом заниматься с другим.
     - Не вешайте только трубку,- сказала она.- В противном случае я буду
звонить вам всю ночь.
     Что делать? Пожаловаться фликам, что какая-то герцогиня надоедает мне?
     - А если я приеду к вам? Нет? А если вы мне предложите стакан вина?
     - Нет.
     - А если я вам предложу стакан вина?
     - Женщины, которые пьют как вы, вызывают у меня...
     - Не старайтесь быть грубым. Кажется, вы ищете пальцы женщины,-
сказала она.
     - Палец женщины, да,- я посмотрел на лужу, которая натекла у моих
ног.- Откуда вы это знаете?
     - Я буду у Шрафта через четверть часа, ответила она и повесила трубку.
     Шрафт находился на углу улицы. Я спустил воду из ванны и оделся, потом
зашел в ресторан и заказал бифштекс с сырым луком и бутылку пива. Я был
единственным мужчиной, сидящим за столиком в зале. Мне необходимо было
побриться и я держал руку под столом. Мне нечего скрывать, что в такую
рафинированную коробку, как Шрафт, мне всегда было приятно заходить.
     Я поглощал свое жаркое и читал газету, чтобы узнать, что нового писали
об этом деле, когда заметил, что у моего столика остановился кто-то в
зеленом платье. Я поднял глаза и остановился на высоте большого декольте.
Ее волосы были завязаны на затылке оранжевым бантом и они в виде конского
хвоста падали ей на спину.
     - Я презираю сырой лук,- сказала она.
     - Идите презирать его в другое место,- любезно ответил я.
     - Я жду, когда вы встанете.
     - А это будет грубостью, если я воздержусь от этого?
     - Сразу видно, кто вы такой...
     - А что вы скажите об одной даме, которая звонит по телефону и
остается молчаливой?
     Она рассмеялась и села за столик, потом положила подбородок на ладонь
и стала рассматривать меня.
     - Мой муж за всю жизнь никогда не сел ни одного