сол-
нце вдруг скрывалось за облаками, она, случалось, становилась  настолько
темной, что приходилось зажигать лампы.
   Сегодня солнце имело огромное значение. Так же как и запутанная исто-
рия с клиентом из Смирны, человеком явно недоброжелательным,  процесс  с
которым тянулся уже больше полугода, но которому  каждый  раз  удавалось
уйти от своих обязательств, да так ловко, что, хотя он и был не прав,  с
ним в конце концов, устав спорить, соглашались.
   - В бордоский "Голубой дом" груз отправили?
   - Вагон скоро уйдет.
   В девять двадцать, когда все уже были на своих местах, г-н Монд  уви-
дел Алена - тот шел к себе в иностранный отдел. Ален, сын Монда, не  за-
шел к отцу поздороваться. Каждый день одно и то же.  Тем  не  менее  г-н
Монд неизменно страдал от этого. Каждое утро ему хотелось сказать  сыну:
"Мог бы и ко мне зайти".
   Он не решался. От застенчивости. Он стыдился своей уязвимости.  Кроме
того, сын мог неправильно истолковать его слова, посчитав,  что  за  ним
устанавливается контроль, - он ведь всегда опаздывал. К тому же Бог зна-
ет почему! Выйди он чуть раньше, сел бы в машину с отцом.
   Неужели только из принципа, из желания показать свою независимость он
приезжал в контору один, на автобусе или метро? Однако год назад,  когда
он понял, что явно неспособен сдать экзамены на  бакалавра,  на  вопрос,
что он собирается делать, Ален сам ответил:
   - Работать у отца.
   Только часов в десять-одиннадцать г-н Монд словно ненароком заходил в
иностранный отдел, небрежно клал руку Алену на плечо и тихо ронял:
   - Здравствуй, сын.
   - Здравствуй, отец.
   Ален был хрупок, как девушка. Его длинные  загнутые  девичьи  ресницы
взлетали, словно крылья бабочки. Он всегда носил галстуки пастельных то-
нов, а карманчик его пиджака украшали кружевные платочки, которые  очень
не нравились отцу.
   Нет, это не грипп. Сегодня у г-на Монда все шло не так. В одиннадцать
позвонила дочь. Именно тогда, когда у него в кабинете находились два ва-
жных клиента.
   - Извините.
   На другом конце провода раздалось:
   - Это ты?.. Я в городе. К тебе можно заехать?.. Да, сейчас.
   Сейчас он не мог ее принять. Чтобы закончить с клиентами, потребуется
не меньше часа.
   - Нет, днем не смогу... Я заеду завтра утром... Дело терпит.
   Деньги, разумеется. Опять деньги! Муж-архитектор. Двое детей. Им все-
гда не хватает денег. Интересно, что они с ними делают?
   - Хорошо, завтра утром.
   Вот и она не вспомнила, что у отца день  рождения.  Монд  пообедал  в
одиночестве в ресторанчике, где для него всегда был накрыт столик и офи-
цианты звали его просто г-ном Норбером. На  скатерти  и  графине  играло
солнце.
   Когда гардеробщица надевала на него толстое пальто, он увидел себя  в
зеркале постаревшим. Зеркало, похоже, было неважное: свой нос  он  видел
там неизменно кривым.
   - До завтра, господин Норбер.
   До завтра... Почему это слово так врезалось ему в память?  В  прошлом
году в то же самое время он почувствовал  себя  усталым,  пресытившимся,
связанным одеждой, совсем как сейчас. Он рассказал об этом Букару, прия-
телю-врачу, с которым часто встречался в "Арке".
   - У тебя в моче нет фосфатов?
   Никому ничего не говоря, Монд тайком взял на кухне баночку из-под го-
рчицы, утром помочился в нее и увидел в золотистой жидкости нечто  похо-
жее на мелкий белый песок.
   - Тебе надо отдохнуть, развлечься. А пока принимай  утром  и  вечером
вот это.
   Букар выписал ему рецепт. Больше г-н Монд не решался мочиться в  бан-
ку, которую, впрочем, выбросил на улице,  предварительно  разбив,  чтобы
никто ею не воспользовался. Он прекрасно понимал - здесь совсем другое.
   В тот день в три часа, без всякого настроения работать, он  стоял  на
одной из платформ застекленного двора и отрешенно смотрел на суетившихся
кладовщиков и шоферов. В крытом брезентом  грузовике  слышались  голоса.
Почему он прислушался? Какой-то мужчина говорил:
   - За ней бегает сын хозяина, подарки делает. Вчера он принес ей  цве-
ты.
   Г-н Монд побледнел как полотно, застыл на месте, но, признаться, отк-
рытия для себя не сделал-с некоторых пор он догадывался. Речь шла о  его
сыне и о шестнадцатилетней помощнице кладовщика, которую взяли на работу
три недели назад.
   Значит, так оно и есть.
   Он вернулся к себе в кабинет.
   - Звонила госпожа Монд.
   Машина потребовалась.
   - Скажите Жозефу...
   С этого момента он больше не думал. Колебаний у него не возникало.  И
необходимость принимать решение явно не назрела: никакого решения просто
не было.
   Лицо его оставалось бесстрастным. Работающий напротив г-н Лорисс нес-
колько раз посмотрел на него украдкой и нашел, что  сейчас  он  выглядит
намного лучше, чем утром.
   - А знаете, господин Лорисс, мне сегодня стукнуло сорок восемь.
   - Боже мой! Простите, мсье, я совсем забыл. Дело со  Смирной  оконча-
тельно выбило меня из колеи.
   - Ничего, господин Лорисс, ничего.
   В голосе Монда, как вспомнил потом Лорисс, слышалась непривычная лег-
кость. Позже кассир признался старшему кладовщику, который служил в фир-
ме почти так же давно, как и он сам:
   - Странно, но у него был такой вид, словно он избавился от  всех  за-
бот.
   В шесть г-н Монд отправился в банк, где прошел в  кабинет  директора,
по обыкновению с готовностью принявшего его.
   - Не посмотрите ли, сколько у меня на счету? На счету оказалось трис-
та сорок тысяч франков с небольшим. Г-н Монд подписал чек на триста  ты-
сяч и получил деньги в пятитысячных купюрах, которые разложил по  карма-
нам.
   - Я мог бы отправить их вам, - предложил заместитель директора.
   Впоследствии он понял, вернее, так ему показалось, что в  тот  момент
г-н Монд был еще готов оставить деньги и взять лишь несколько тысячефра-
нковых купюр. Но об этом никто никогда не догадался.
   Он подумал о ценных бумагах в сейфе. Там хранилось их больше  чем  на
миллион.
   "При такой сумме, - решил он, - у моих не возникнет затруднений".
   Он знал, что ключ от сейфа в ящике его письменного  стола,  жене  это
известно, и доверенность в порядке.
   Сначала он собирался уехать без денег: забирать их казалось  ему  ни-
зостью. Это все портило. Выйдя из банка, он покраснел и даже  чуть  было
не вернулся назад.
   А потом он больше ни о чем не хотел думать. Он пошел по улицам, время
от времени поглядывая на себя в стеклах витрин.  Возле  Севастопольского
бульвара зашел в третьеразрядную парикмахерскую, занял очередь, а  когда
она подошла, сел во вращающееся кресло и поспросил сбрить ему усы.
 
 
   Глава II
 
   Он делал большие глаза, по-детски, трубочкой, вытягивал губы,  стара-
ясь в  зеркале  не  смотреть  на  других,  а  сосредоточиться  на  своем
собственном изображении. Ему казалось, что он не такой, как все,  и  что
теперь, разделавшись с ними, предает их. Еще немного - и он вопросил  бы
у них прощения.
   Молодой парикмахер, однако, обслуживал его с  безразличным  видом.  В
тот момент, когда г-н Монд откинулся в кресле, парикмахер подмигнул кол-
легам, подмигнул быстро, машинально, без улыбки или иронии, что  походи-
ло, скорее, на какой-то масонский знак. Неужели он настолько  отличается
от других своей ухоженностью, хорошей, из тонкого сукна, одеждой,  изящ-
ной, сшитой на заказ обувью? Он был в этом уверен. И торопился завершить
превращение.
   К тому же ему неприятно было смотреть на парикмахера, на его розовый,
выпирающий на затылке пластырь, который, видимо, скрывал мерзкий  фиоле-
товый фурункул. Неприятно было смотреть и на коричневый от табака указа-
тельный палец, мелькавший перед глазами,  вдыхать  отвратительный  запах
никотина и мыла для бритья. Но даже эти маленькие  страдания  доставляли
ему удовольствие!
   Он только-только входил в новую для себя роль. Превращение еще не за-
кончилось. Он не хотел глядеть ни Налево, ни направо и видеть в исписан-
ном мелом зеркале мужчин в очереди; все они  читали  спортивные  газеты,
бросая время от времени безразличные взгляды на сидящих в креслах.
   Когда в день первого причастия - он тогда учился в коллеже  Станисла-
ва-Монд, опустив глаза, осторожно вернулся на свое  место,  закрыл  лицо
руками и долго сидел неподвижно в ожидании обещанного ему превращения.
   То, что происходило сейчас, казалось ему бесконечно более важным.  Он
вряд ли мог бы не то что это объяснить, но даже логически обдумать  слу-
чившееся. Когда он только что решил... Да нет, ничего он не решал. И ни-
чего не должен был решать. Все, что он сейчас переживал, не столь уж но-
во. Вероятно, он часто мечтал об этом или же так часто думал, что, каза-
лось, сейчас просто повторяет нечто уже сделанное.
   Он смотрел на себя - его щека была натянута пальцами парикмахера -  и
думал: "Итак, жребий брошен! "
   Он не удивлялся. Он готовился к этому уже давно, всегда.  Только  нос
его не привык к запаху дешевого одеколона в таком количестве: раньше  он
чувствовал его, лишь когда проходил  мимо  какого-нибудь  расфранченного
рабочего. Коробил его и пожелтевший от табака палец, и пластырь, и  сом-
нительной чистоты простыня на собственной шее.
   А может быть, он сам мозолил глаза: его ведь удивляло, например,  что
десять человек читают одни и те же спортивные газеты; может быть, это он
раздражал всех и на него будут указывать пальцем?
   И если он пока не испытывал бурной радости от избавления, то лишь по-
тому, что превращение только-только начиналось. Да, он еще совсем  нови-
чок.
   - Освежить?
   Он расслышал, но помедлил; затем быстро ответил:
   - Простите?.. Да, пожалуйста.
   Однажды он сбрил свои усики щеточкой, которые сегодня вновь  исчезли.
Это было давно - в самом начале его второго брака. Радостный и, как  ему
казалось, помолодевший, он вернулся домой на улицу Балю. Жена посмотрела
на него маленькими черными, уже жесткими глазками и процедила:
   - Что с вами? Вы просто неприличны.
   Нет, он не стал неприличным, он стал совсем другим человеком.  В  его
лице появилось вдруг что-то простодушное, и причиной  тому  явились  как
выдававшаяся вперед верхняя губа, так и весь рот, который, казалось, по-
стоянно о чем-то умоляет, не то дуется и капризничает.
   Монд расплатился и неловко вышел, все время извиняясь, поскольку спо-
тыкался о вытянутые ноги ожидающих.
   Всякое начало - а это было именно начало - трудно. Монд нырнул в  пе-
реулок и пошел по едва знакомым кварталам. Ему казалось, что все на него
смотрят, он чувствовал себя виновным и в том, что сбрил  свои  усы,  как
преступник, который боится быть опознанным, и в том, что в его  карманах
триста тысяч франков. А вдруг полицейский на углу бульвара остановит его
и спросит...
   Монд выбирал самые темные, самые таинственные улицы, освещенные почти
так же скупо, как в былые времена.
   Ну разве не удивительно в сорок восемь лет - именно в  сорок  восемь!
-решиться на то, что не удалось в восемнадцать, ровно тридцать  лет  на-
зад? И чувствовать себя почти так же, как тогда: не думать ни о жене, ни
о детях, ни о чем случившемся с тех пор?
   Он прекрасно помнил свою первую попытку. Был такой же  зимний  вечер.
Он жил на улице Балю - он всегда жил там, - хотя занимал  тогда  комнату
на третьем этаже, над кабинетом отца, теперь это  комната  Алена.  В  то
время освещались еще газом.
   Было часов одиннадцать вечера. Они поужинали вдвоем с матерью, женщи-
ной доброй, с тонкими чертами лица, матовой кожей и меланхоличной  улыб-
кой. В тот вечер она выглядела бледнее обычного, глаза у нее были  крас-
ные, заплаканные, и огромный дом вокруг них казался пустынным. Слуги хо-
дили бесшумно и разговаривали тихо, словно в доме несчастье.
   Отец еще не вернулся, что случалось нередко. Зачем же тогда около пя-
ти он прислал кучера за чемоданом и шубой?
   Он вечно менял любовниц. С недавних пор ею была маленькая  актриса  -
ее афишами пестрел весь Париж, которая казалась опаснее других.
   Отец всегда был весел, одет с иголочки; каждое утро к нему в  особняк
приходил парикмахер, после чего отец отправлялся в клуб заниматься  фех-
тованием, а днем его уже видели на скачках в серой шляпе и визитке.
   Неужели он ушел навсегда?
   Норберу очень хотелось утешить мать.
   - Иди спать, - сказал он ей с чуть печальной улыбкой. - Ничего страш-
ного.
   В тот вечер он долго стоял в своей комнате у окна, прижавшись лицом к
стеклу. Погасив свет, смотрел на улицу. Шел мелкий дождь. Улица Балю вы-
мерла, он не видел ничего, кроме двух огней: пламя газового рожка метрах
в пятидесяти от дома и красноватый,  словно  светящийся  экран,  прямоу-
гольник штор какого-то окна, за которым порой мелькала тень.
   Со стороны улицы Клиши угадывалась жизнь, и Норбер  Монд,  прижавшись
пылающим лбом к стеклу, чувствовал, как его охватывает дрожь. Позади ца-
рила глубокая, полная, пугающая тишина. Знакомый особняк, привычные ком-
наты, предметы, которые он видел изо дня  в  день,  все  они  -  он  это
чувствовал - жили угрожающей и страшно неподвижной жизнью.  Даже  воздух
казался живым, таил в себе угрозу.
   Черный призрачный мир сжимал его, стараясь любой ценой удержать,  по-
мешать ему уйти, узнать другую жизнь.
   И тут прошла женщина. Он видел лишь черный силуэт,  зонтик.  Подобрав
платье, она быстро шла по блестевшему от воды тротуару, потом  повернула
на углу улицы, и его охватило желание бежать, вырваться из  дома;  каза-
лось, он, пусть даже с огромным трудом, еще может это сделать  и  тогда,
выбравшись наружу, будет спасен.
   Его подмывало сорваться с места, броситься сломя голову в поток  жиз-
ни, несущийся мимо застывшего дома.
   Норбер вздрогнул: в темноте бесшумно отворилась дверь. От  страха  он
чуть не закричал и уже открыл было рот,  но  нежный  голос  чуть  слышно
спросил:
   - Спишь?
   В тот день у него еще был выбор, но он упустил свой час.
   И снова упустит его, намного позже, когда будет женат первый раз.
   Удивительно сладостно и одновременно страшно думать об  этом  теперь,
когда он наконец совершил то, на что уже давно решился.
   Тогда ему было тридцать два года. Он выглядел точно так же, как  сей-
час, может, чуть полнее: его еще в школе прозвали Булочкой! Однако  рох-
лей он не был.
   Было воскресенье. Опять воскресенье, но, насколько он помнил, - в на-
чале зимы, в самые темные дни, когда больше чувствуется осень, чем приб-
лижение весны.
   Почему в тот раз дом на улице Балю был пуст? Слуги куда-то ушли. Оче-
видно, было воскресенье. Но Тереза, его жена, такая хрупкая на вид,  та-
кая искренняя? Она-то что...
   Дети, и сын, и дочь, болели. Нет, только пятилетняя дочь, у нее  слу-
чился коклюш. Алену едва исполнился год, и в то время у него, что бы  он
ни съел, начиналась рвота.
   И все же их мать ушла. Не важно под каким предлогом. Тогда ей  верили
безусловно, и уж никто не подозревал, что... Короче, он был один. Еще не
совсем стемнело. Подмораживало. Не только дом, но и весь Париж с  проез-
жающими где-то вдалеке машинами казался пустынным. Малышка кашляла. Вре-
мя от времени ей надо было давать ложку сиропа - бутылка стояла на ками-
не; Норбер и сейчас мог безошибочно указать где.
   Накануне, даже в тот день утром, даже час назад он еще обожал и жену,
и детей.
   Сумерки пеплом затягивали дом, а Норбер так и не включал свет, расха-
живая взад-вперед и все время возвращаясь к окну, задернутому гипюром  в
цветочек. И с навязчивой точностью познавал новое ощущение  -  клетчатое
плетение гипюра между лбом и прохладой стекла.
   Вдруг, глядя на мужчину в зеленоватом пальто, который зажигал на ули-
це единственный газовый фонарь в поле зрения Норбера, ему стало все без-
различно; дочь кашляла, но он даже не обернулся; ребенка в кроватке, мо-
жет быть, рвало, а он смотрел на уходящего мужчину и чувствовал, как его
самого тянет вперед, как ему тоже непреодолимо хочется  куда-нибудь  ид-
ти...
   Идти куда глаза глядят!
   Неизвестно зачем, возможно с мыслью исчезнуть, он спустился к себе  в
кабинет. Долго, словно оторопев, неподвижно стоял на одном  месте,  пока
не вздрогнул от крика: знавшая его с рождения кухарка - теперь  она  уже
умерла - еще в шляпке, с замерзшими в митенках руками, надсаживалась:
   - Вы что, оглохли? Не слышите, как надрывается малышка?
   И вот сейчас Монд шел по улице. Чуть ли не с  ужасом  он  смотрел  на
прохожих, которые задевали его, на темные, спутывающиеся в бесконечности
улицы, полные незримой жизнью.
   Около площади Бастилии Монд перекусил - помнится, он пересек наискось
Вогезскую площадь - в маленьком ресторанчике с бумажными  салфетками  на
мраморных столиках.
   - Завтра!
   Потом прогулялся вдоль Сены. В этом он  тоже  непроизвольно  выполнил
давным-давно установленный ритуал.
   Но еще оставались стыдливость, неловкость. Он действительно был нови-
чок. Чтобы сделать все правильно, чтобы дойти до  конца,  ему  следовало
спуститься по каменной лестнице к воде. Каждый раз, переезжая утром  че-
рез Сену, он бросал взгляд под мосты, чтобы оживить старое  воспоминание
еще тех времен, когда учился в коллеже Станислава и для  прогулки  ходил
туда пешком; под Новым мостом он увидел  двух  стариков  неопределенного
возраста, всклокоченных, грязных, словно неухоженные статуи; они  сидели
на груде камней, один жевал хлеб, другой обматывал ноги полотняной тряп-
кой.
   Монд не знал, который час. И ни разу не задумался об этом с тех  пор,
как вышел из банка. Улицы опустели. Автобусы проходили все  реже.  Потом
появились толпы людей, которые громко разговаривали -  должно  быть,  из
театров и кино повалила публика.
   По его понятиям, ему следовало найти какую-нибудь простенькую  гости-
ницу вроде той, что он видел возле Вогезской площади. Но он еще не реша-
лся. Из-за своего костюма, из-за трехсот тысяч франков.
   Около бульвара Сен-Мишель он вошел в скромный, но приличный дом. Пах-
ло едой. Ночной портье в домашних туфлях долго перебирал  ключи,  прежде
чем вручил один из них постояльцу.
   - Пятый этаж. Вторая дверь. Постарайтесь не шуметь.
   Впервые, в сорок восемь лет, словно сделав себе подарок на день  рож-
дения, о котором никто не вспомнил, он оказался совсем один, правда  еще
не став человеком улицы.
   Его никогда не покидал страх кого-нибудь  обидеть,  оказаться  не  на
своем месте. Нет, не из робости. Себя самого он не стеснялся, он стесня-
лся смутить других.
   Вот уже минут десять он бродил вокруг узкого дома, найти  который  не
составило большого труда. Светило солнце, благоухающее съестное, перепо-
лнив мясные и молочные, выплеснулось на тротуар,  и  пробираться  сквозь
толпу домашних хозяек и торговцев, которыми кишел рынок на  улице  Бюси,
было нелегко.
   Время от времени инстинктивным движением, которого он и сам стыдился,
г-н Монд ощупывал карманы, чтобы убедиться, не  украдены  ли  деньги.  А
кстати, как он поведет себя, если вдруг придется переодеваться при  пос-
торонних? Вопрос занимал его какое-то время, однако он нашел решение-бу-
мага и бечевка. С бумагой все просто: достаточно купить газеты  в  любом
киоске. Но не глупо ли покупать целый моток бечевки,  когда  нужен  лишь
небольшой кусок?
   Именно это он и сделал. Еще пришлось долго идти по кварталу, где про-
давали только продукты, пока наконец не встретился  писчебумажный  мага-
зин.
   Доставать деньги при всех Монд не мог, поэтому зашел в бистро,  зака-
зал кофе, спустился в туалет. Туалет находился в подвале, рядом с бутыл-
ками; дверь не закрывалась. Это было узенькое - плечи  касались  стен  -
помещеньице с серой цементной дырой в полу.
   Монд завернул деньги в газету, накрепко перевязал  бечевкой,  остатки
бумаги и веревки бросил в дыру, а когда спустил воду, она брызнула с та-
кой силой, что замочила ботинки и обрызгала брюки.
   Кофе он так и не выпил. Сознавая, что вид у него виноватый, вернулся,
чтобы проверить, не следит ли за ним владелец заведения.
   Потом он направился к узкому дому с голубым фасадом и надписью жирны-
ми черными буквами:
   Пр