думываясь  пожертвовала  бы  мною,
как пожертвовала первым мужем.
   Это напомнило мне о том, как он умер, и я несколько стыжусь мысли об этом
сейчас, перед отъездом в СанктМориц, откуда недалеко до Давоса. Воскресенье,
11 декабря. "Жанина".
   Пытаюсь сообразить, почему, вернувшись, я записал в блокнот ее  имя.  Для
этого должны быть какие-то основания. Двигала мной определенная мысль или  я
подумал о нашей прислуге просто так, без конкретного повода?
   Поскольку было воскресенье, я провел на Орлеанской набережной всю  вторую
половину дня и, насколько помнится, начало вечера, но не конец  его,  потому
что нам с женой предстояла новая встреча с Мориа, который давал  в  половине
одиннадцатого политический обед на улице Сен-Доминик. В этот вечер  Вивиана,
не спросив меня, объявила, что мы проведем Рождество  на  Юге,  в  Канне,  -
уточнила она. Корина бросила мне взгляд, по которому  я  заключил,  что  она
прослышала о моих планах.
   Что у нас было  с  Жаниной  такого,  чего  не  происходило  бы  в  другие
воскресенья, а  то  и  по  вечерам  в  будни?  Она  чувствует  себя  с  нами
естественней и непринужденней, и Иветта однажды заметила:
   - Я еще девчонкой мечтала жить в таком месте, где все будут ходить голые,
тратить время только на ласки и ублажать друг друга, как обоим хочется.
   Она улыбнулась своим воспоминаниям.
   - Я называла это играть в земной рай, и мне было одиннадцать, когда  мать
застала меня за этой игрой с одним мальчуганом, которого звали Жак.
   Нет, я сделал пометку "Жанина" не в связи с этой фразой и, по-моему, не в
связи с другим размышлением Иветты, с серьезным видом разглядывавшей меня  и
Жанину, когда мы совокуплялись.
   - Умора! - неожиданно бросила она со смешком, от которого мы замерли.
   - Ты о чем?
   - Разве ты не слышал, что она сейчас сказала?
   - Что я делаю ей чуточку больно.
   - Не совсем так. Она сказала: "Мсье,  вы  делаете  мне  чуточку  больно".
Смехота! Это все равно, как если бы она говорила с  тобой  в  третьем  лице,
спрашивая позволения...
   Конец фразы получился грубым, образ - комичным. Иветта любит  употреблять
в подобных обстоятельствах точные и вульгарные выражения.
   Ах да, вспомнил! Эта пометка сделана по поводу одного моего наблюдения, к
которому я собирался вернуться,  хоть  оно  и  не  особенно  важно.  Жанина,
кажется, взяла  Иветту  под  защиту  -  не  против  меня,  но  против  всего
остального мира. Она, по-видимому, поняла, что нас связывает, а это, на  мой
взгляд, уже кое-что из ряда вон  выходящее,  и  всячески  старается  создать
вокруг нас нечто вроде зоны безопасности.
   Не удается мне объяснить свою мысль достаточно внятно! После  эпизода,  о
котором я упомянул выше, было бы смешно говорить о  материнском  чувстве,  и
всетаки я думаю именно о нем. Для Жанины заботиться о счастье  Иветты  стало
как бы игрой, но отчасти и смыслом существования. Она благодарна мне за  то,
что я стал делать то же самое раньше нее, и одобряет все мои усилия  в  этом
направлении.
   Дело выглядит так, как будто она взяла под свое крыло и меня, хотя,  если
я поведу себя иначе и у нас с Иветтой случится,  к  примеру,  размолвка  или
ссора, я найду в лице Жанины врага.
   Ни в нравственном, ни в физическом смысле она не лесбиянка. В отличие  от
Иветты у нее не было сексуального опыта с женщинами до того, как она  попала
на Орлеанскую набережную.
   Не важно. Я не помню, почему, возвращаясь, думал об этом.  Точнее,  я  не
подозревал, что это окажется связано с последующим событием.
   Только  теперь  я  уразумел,  по  какой  причине  ей  пришло   в   голову
посоветовать мне в это воскресенье:
   - Не слишком утомляйте ее сегодня.
   Вторник, 13 декабря.
   "Кайар".
   Изматывающая судебная речь! Я три часа продержал присяжных в  подвешенном
состоянии и добился осуждения на десять лет тюрьмы, тогда как, не вырви я  у
суда признания смягчающих обстоятельств, было бы чудом, если бы  мой  клиент
отделался всего лишь пожизненными каторжными работами.
   Вместо благодарности он мрачно взглянул на меня, пробурчав:
   - Стоило ради этого шум поднимать!
   Уповая на мою репутацию, он рассчитывал на полное оправдание.  Зовут  его
Кайар, и я сожалею, что  его  навеки  не  изъяли  из  обращения  -  он  того
заслуживает.
   В девять вечера я застал Иветту уже спящей.
   - Лучше дайте ей поспать, - посоветовала мне Жанина.
   Не знаю, какая муха меня укусила. Вернее, знаю. После громадного  расхода
нервной  энергии,  после  мучительного  ожидания  вердикта  я  почти  всегда
испытываю потребность в грубой разрядке  и  в  течение  долгих  лет  тут  же
бросался в дом свиданий на улице Дюфо. Такое происходит не с одним мной.
   Через  приоткрытую   дверь   я   увидел   спящую   Иветту.   Заколебался,
вопросительно взглянув на Жанину, которая слегка покраснела.
   - Прямо здесь? - прошептала она, отвечая на мой молчаливый вопрос.
   Я кивнул. Мне нужна была  всего  лишь  краткая  встряска.  Чуть  позже  я
услышал голос Иветты:
   - Хорошо позабавились? Откройте-ка двери, чтобы и мне было видно.
   Она не ревновала. Когда я подошел и обнял ее, она осведомилась:
   - Жанина как следует поработала?
   И, повернувшись набок, снова заснула. Среда, 14 декабря.
   Наконец все выяснилось. Провожая меня до лестницы, Жанина  заговорила.  В
одиннадцать утра Иветта, слегка бледная, еще лежала в постели, и я  заметил,
что ее завтрак стоит нетронутым на подносе.
   - Не беспокойся. Это пустяки. Билеты на поезд уже купил?
   - Лежат в кармане со вчерашнего дня.
   - Смотри не потеряй. Знаешь, я ведь впервые  в  жизни  поеду  в  спальном
вагоне.
   Она показалась мне озабоченной, слегка поблекшей, словно я видел ее через
вуаль, и в прихожей поинтересовался у Жанины:
   - Это не из-за вчерашнего?
   - Нет... Тсс!
   Жанина вышла со мной на площадку.
   - Лучше я вам сразу скажу, чем  она  встревожена.  Ей  кажется,  что  она
забеременела, и она не знает, как вы к этому отнесетесь.
   Я замер,  вцепившись  рукой  в  перила  и  широко  раскрыв  глаза.  Я  не
разобрался в причинах своего волнения и сейчас  еще  не  в  состоянии  этого
сделать; знаю только, что это было одним из  самых  неожиданных  и  глубоких
потрясений за всю мою жизнь.
   Потребовалась добрая минута, чтобы я пришел в себя  и,  отпихнув  Жанину,
взлетел на полмарша вверх. Я ворвался в спальню с криком:
   - Иветта!
   Не знаю, какой у меня был голос и что за выражение на лице. Она  села  на
постели.
   - Это правда?
   - Что?
   - То, что мне сообщила Жанина.
   - Она тебе сказала?
   Не могу взять в толк, почему Иветта с первого же взгляда не  поняла,  что
взволнован я от счастья.
   - Ты рассердился?
   - Да нет же, малыш! Напротив! А я-то вчера вечером...
   - Вот именно!
   Значит, все объяснялось той же причиной, по которой Жанина в  воскресенье
вечером посоветовала мне не слишком утомлять Иветту!
   У нас с Вивианой вопрос о  детях  никогда  не  вставал.  Ей  ни  разу  не
случалось затрагивать эту тему, из чего, равно как из вечно  принимаемых  ею
предосторожностей, я заключил, что она не желает детей. К тому же я  никогда
не видел, чтобы на улице, на пляже или  у  знакомых  она  удостоила  ребенка
взглядом. Дети для нее чужой, вульгарный, почти неприличный мир.
   Мне памятен тон, каким она отозвалась на известие о том, что жена  одного
из моих коллег четвертый раз в положении:
   - Иные женщины рождены быть крольчихами. Некоторым это даже нравится.
   Похоже, материнство внушает ей отвращение; может быть, она  рассматривает
его как нечто унизительное?
   А вот Иветта, оробев и стыдясь, оставалась в  постели  совсем  по  другой
причине.
   - Знаешь, если ты хочешь, чтобы я его не оставляла...
   - У тебя это уже бывало до меня?
   - Пять раз. Я не решалась тебе сказать. Все думала, как мне быть. Я и без
того так осложнила тебе жизнь...
   Глаза у меня заволокло, но я не обнял Иветту - побоялся выглядеть слишком
театрально. Я ограничился тем, что пожал ей руку и  впервые  за  весь  вечер
поцеловал ее. У Жанины хватило такта оставить нас одних.
   - Ты уверена?
   - Полной уверенности так скоро не бывает, но это тянется уже дней десять.
   Она заметила, что я бледнею, и, сообразив почему, поспешила добавить:
   - Я считала дни. Если я действительно беременна, то Лишь от тебя.
   У меня перехватило дыхание.
   - Вот будет забавно, правда? Знаешь, это ведь не помешает нам съездить  в
Швейцарию. А не встаю я потому, что Жанина не дает. Она уверяет, что, если я
хочу сохранить ребенка, мне нужно несколько дней отдохнуть.
   Чудо, а не девчонка! Обе - чудо!
   - Ты вправду доволен?
   Еще бы! Я еще не поразмыслил о случившемся. Иветта права, говоря, что оно
чревато осложнениями. Тем не менее я так доволен, взволнован,  тронут,  как,
насколько помню, еще никогда не был.
   - Если ничего не изменится, дня через  два-три  покажусь  врачу  -  пусть
сделает тестирование.
   - Почему не сегодня же?
   - Ты этого хочешь? Тебе что, не терпится?
   - Да.
   - Ну, тогда я пошлю анализы в лабораторию завтра утром.  Жанина  отнесет.
Позови ее.
   Жанине она объявила:
   - Ты знаешь, он хочет, чтобы я оставила ребенка.
   - Знаю.
   - Что он сказал, когда ты с ним говорила?
   - Ничего. Сперва оцепенел,  и  я  уже  испугалась,  что  он  грохнется  с
лестницы, а потом он ринулся сюда, чуть не свалив меня по дороге.
   Жанина еще потешается надо мной!
   - Он настаивает, чтобы ты завтра же утром отнесла анализы в лабораторию.
   - Значит, мне надо пойти и купить стерилизованную бутылку.
   Меня ждут в моем кабинете. Звонит Борденав, запрашивая инструкции. Трубку
берет Жанина.
   - Что ей сказать?
   - Что буду через несколько минут.
   Уйду-ка я лучше: здесь мне сейчас делать нечего.
   Четверг, 15 декабря.
   "Анализы отправлены. Обед в посольстве".
   Имеется в виду мой южноамериканский посол,  устроивший  обед  для  узкого
круга, но исключительно изысканный - праздновали наш успех. Благодаря  Мориа
оружие беспрепятственно плывет в какой-то  там  порт,  где  его  лихорадочно
ждут: переворот намечен на январь.
   Помимо гонорара я получил золотой портсигар.
   Пятница, 16 декабря.
   "Ожидание. Вивиана".
   Результаты тестирования  будут  только  завтра.  Вивиана  тоже  проявляет
нетерпение.
   - Ты зарезервировал нам номер в отеле?
   - Еще нет.
   - Бернары едут в Монте-Карло.
   - А!
   - Ты меня слушаешь?
   - Ты сказала, что Бернары едут в Монте-Карло,  а  так  как  меня  это  не
интересует, я и отозвался: "А!"
   - Тебя не интересует Монте-Карло?
   Я пожимаю плечами.
   - Я лично предпочитаю Канн.
   - Мне все равно.
   Через несколько дней все переменится, а пока что вид у меня  при  Вивиане
почти серафический. Моя улыбка сбивает ее с толку, она не знает что подумать
и внезапно раздражается:
   - Когда ты рассчитываешь предпринять необходимые шаги?
   - Необходимые для чего?
   - Для Канна.
   - Время еще есть.
   - Нет, если мы хотим получить хороший номер в "Карлтоне".
   - Почему в "Карлтоне"?
   - Мы всегда там останавливались.
   Чтобы отделаться от нее, я роняю:
   - Вот ты и позвони.
   - Могу я поручить это твоей секретарше?
   - Почему нет?
   Борденав слышала, как я звонил в Санкт-Мориц. Она  поймет,  ни  слова  не
скажет, но глаза у нее опять будут красные.
   "Результат положительный".


   Глава 8

   Понедельник, 19 декабря.
   Не знаю, что произошло с цветами, и это  останется  одной  из  маленьких,
раздражающих меня тайн. В субботу, перед тем как отправиться  во  Дворец,  я
заглянул к Лашому, чтобы послать  розы  на  Орлеанскую  набережную.  Я  взял
такси, которое не отпустил, заскочив  в  магазин.  Я  отчетливо  помню,  как
указал  продавщице  на  темно-красные  розы.  Она  знает  меня   и   поэтому
осведомилась:
   - Карточку вложить, мэтр?
   - Нет необходимости.
   Я уверен, что дал фамилию и адрес Иветты - в противном случае пришлось бы
признать, что у меня провалы  в  памяти.  На  улице  водитель  препирался  с
постовым - тот требовал, чтобы такси уезжало, но, в свою очередь узнав меня,
сменил тон:
   - Извините, мэтр. Я не знал, что он с вами.
   Заглянув перед обедом на Орлеанскую набережную, я начисто забыл о  цветах
и ничего не заметил. Пробыв с Иветтой  недолго,  предупредил,  что  вынужден
обедать в городе и вернусь около одиннадцати вечера.
   На Анжуйской набережной сразу поднялся в спальню,  чтобы  переодеться,  и
нахмурился, перехватив ироническую улыбку Вивианы, сидевшей за туалетом.
   - Очень мило с твоей стороны! - бросила она,  когда  я,  сняв  галстук  и
пиджак, посмотрел на ее отражение в зеркале.
   - О чем ты?
   - О  присланных  тобой  цветах.  Карточки  при  них  не  было,  вот  я  и
предположила, что они от тебя. Я не ошибаюсь?
   В ту же секунду я увидел  свои  розы  в  большой  вазе  на  столике.  Это
напомнило мне, что Иветта ничего о них не сказала и я не  заметил  цветов  в
квартире.
   - Надеюсь, их доставили по верному адресу? - добавила Вивиана.
   Она убеждена, что было как раз  наоборот.  Сегодня  у  меня  отсутствовал
какой-нибудь повод посылать ей  цветы.  Не  понимаю,  как  могла  получиться
ошибка. Я раздумывал об этом больше, чем следовало бы, потому  что  подобные
тайны не дают мне покоя, пока я не нахожу им правдоподобного  объяснения.  У
Лашома - я не сомневаюсь в этом - правильно указал фамилию - Иветта Моде - и
до сих пор вижу, как продавщица вывела на конверте  эти  слова.  Неужели  я,
диктуя  затем  адрес,  машинально   назвал   Анжуйскую   набережную   вместо
Орлеанской?
   В таком случае Альбер, распаковывая розы у  себя  в  комнате,  не  прочел
надпись на конверте и, не найдя в нем  карточки,  выбросил  его  в  мусорную
корзинку. А Вивиана, которая наверняка пришла к тем же  выводам,  что  и  я,
пошла и порылась в ней.
   Посылать новые цветы было уже поздно, а завтра, в  воскресенье,  магазины
были закрыты, сходить же на цветочный рынок в двух шагах от нас  мне  просто
не пришло в голову. К Иветте  я  отправился  лишь  после  второго  завтрака,
потому что все утро работал,  и  она  объявила  мне,  что  отпустила  Жанину
навестить сестру, содержащую вместе с мужем ресторанчик в Фонтенесу-Буа.
   Погода стояла идеальная - холодная, но солнечная.
   - Как насчет того, чтобы подышать воздухом? - предложила она.
   Иветта надела норковую шубу, которую я купил ей к  зиме,  еще  когда  она
жила на улице Понтье, и которой дорожит больше, чем любым  другим  из  своих
приобретений - это ее первая меховая вещь.  Может  быть,  ей  и  погулять-то
захотелось, чтобы пощеголять в обнове?
   - Куда пойдем?
   - Безразлично. Просто походим по улицам.
   Та же мысль пришла множеству людей - и парам, и целым  семьям,  так  что,
начиная с улицы Риволи, нас затянуло на  тротуаре  в  своего  рода  шествие,
сопровождавшееся шарканьем ног по асфальту, этим  особым  воскресным  шумом,
который производят люди,  идущие  не  торопясь  и  останавливаясь  у  каждой
витрины. Скоро Рождество, и повсюду выставлены соответствующие товары.
   Перед универмагом "Лувр" толпу рассекали барьеры, и мы лишь  полюбовались
с площадки у входа световой феерией, озарявшей весь фасад.
   - Не сходить ли нам посмотреть,  что  в  этом  году  делается  в  "Галери
Лафайет" и в "Прентан"?
   Стемнело. На террасах кафе,  вокруг  жаровен  с  углями,  сидели  усталые
семьи. Вполне возможно, что Иветта выступала сегодня в новой  роли.  Похоже,
ей нравится копировать мелкобуржуазные пары, за которыми мы следовали, и нам
не хватало только вести с собой за руку детей.
   Она почти не говорит о будущем материнстве, а если и намекает на него, то
без всякого волнения, как будто оно стало для нее чем-то привычным.  Подобно
мужчине, она не находит в  этом  ничего  таинственного  или  страшного.  Она
беременна и впервые не избавляется от ребенка - вот и  все.  Смутило  ее  на
мгновение лишь одно  -  что  я  потребовал  его  оставить.  На  это  она  не
рассчитывала.
   Интересно, не для того ли, чтобы меня отблагодарить, а заодно попробовать
себя в положительной роли, которую ей предстоит сыграть,  Иветта  предложила
эту прогулку, столь противоречащую как ее, так и моим привычкам?
   Мы останавливались перед теми же витринами,  что  и  толпа,  потом  опять
двигались дальше, опять останавливались через несколько  метров,  и  ароматы
разных духов смешивались на тротуаре с запахом пыли.
   - Где хочешь обедать?
   - Может, пойдем поедим кислой капусты?
   Было еще слишком рано, и мы завернули в какое-то кафе около Оперы.
   - Устала?
   - Нет. А ты?
   Я испытывал известное утомление, но не уверен, что  чисто  физическое.  К
тому же оно никак не было связано с Иветтой.  Я  назвал  бы  свое  тогдашнее
состояние космической меланхолией, навеянной унылым шарканьем толпы.
   Мы пообедали в эльзасской пивной на  улице  Энгьен,  где  нам  много  раз
доводилось наслаждаться кислой капустой, после чего я  предложил  сходить  в
кино, но Иветта предпочла вернуться домой.
   Около десяти, когда мы смотрели  телевизор,  мы  услышали,  как  в  замке
повернулся ключ, и я впервые увидел принаряженную Жанину, выглядевшую  очень
элегантно в юбке цвета морской волны, белом лифе, голубом пальто  и  красной
шляпке. Косметика была у нее теперь другая, духи - тоже.
   Мы продолжали смотреть телевизор. Иветта, чихнув два-три раза,  настояла,
чтобы мы выпили грогу, и в половине двенадцатого все в квартире спали.
   Это был один из самых спокойных, самых неторопливых дней  за  много  лет.
Нужно ли признаваться, что от него осталось ощущение, которое я  предпочитаю
не анализировать?


   Глава 9

   Канн, воскресенье, 25 декабря.
   Светит солнце, люди без пальто прогуливаются по
   Круазетт, пальмы которой  вырисовываются  на  фоне  фиолетовой  голубизны
Эстереля [8] и  синевы  моря,  где  маленькие  белые  лодки  кажутся  словно
подвешенными в небе.
   Я настоял, чтобы моя жена вышла  в  город  с  Жеральдиной  Филипс,  своей
подругой, с которой она не виделась много лет и встретилась  в  день  нашего
приезда  в  холле  "Карлтона".  Их  знакомство  началось  еще  до  меня,  и,
столкнувшись, они бросились друг другу на шею.
   Постараюсь изложить все по порядку, хоть это и кажется  мне  бесполезным.
Передо мной лежит календарь, но я  не  нуждаюсь  в  нем  -  и  без  него  не
запутаюсь в воспоминаниях. Страницы,  на  которых  я  пишу,  иного  формата,
нежели раньше, потому что пользуюсь гостиничной бумагой.
   Когда я перечитал то, что написал у себя в кабинете утром  в  понедельник
19 декабря, мне показалось, что это происходило в другом мире или, во всяком
случае, очень давно; мне надо сделать над собой усилие, чтобы поверить,  что
Рождество, которое я встречаю, - это тот самый праздник,  за  подготовкой  к
которому мы с Иветтой наблюдали на улицах Парижа в воскресенье.
   В понедельник утром я послал ей цветы, позаботившись на этот  раз,  чтобы
они попали к ней, и когда в полдень забежал ее поцеловать, увидел,  что  она
понастоящему растрогана. Я никогда не дарил ей цветов - все недосуг  было  о
них подумать, - если не считать случайных букетиков в кафе или  на  террасе,
причем почти всегда это были фиалки.
   - Ты со мной обращаешься как с настоящей  дамой,  -  восхитилась  она.  -
Посмотри, какие они красивые!
   Вторую  половину  дня  провел  во  Дворце.  Я  обещал  Вивиане  вернуться
пораньше, потому что этим вечером у нас дома должно было состояться то,  что
мы именуем "обедом старшины сословия", - обед, ежегодно даваемый  нами  всем
старым хрычам из адвокатуры.
   Возвращаясь на Орлеанскую набережную, я намеревался пробыть на  торжестве
всего несколько минут. Случилось так,  что,  пересекая  мостик,  связывающий
острова Сите и Сен-Луи, я бросил взгляд на окна нашей  с  Иветтой  квартиры,
что обычно мне несвойственно Они отсвечивали розовым, и помню,  как  отметил
про себя, что это создает впечатление уютного, теплог