прежде чем сесть, проверил, не расхаживает ли он по тротуару.
   В конечном счете бюро погоды оказалось право. Ветер улегся, небо  блестит
как - новенькое, мороз кусается, спешащие  к  мессе  люди,  засунув  руки  в
карманы, постукивают каблуками по мостовой. Под мостом Мари моих клошаров не
видно, и я гадаю, то ли они, перебрались в другое место, то ли  подошла,  их
очередь ночевать на барже Армии спасения.
   Прошлую ночь, услышав, что возвратилась Вивиана" я спрятал свое досье  и,
когда уже был почти на,  самом  верху  лестницы,  вздрогнул  от  телефонного
звонка, сразу же подумав: "Какая-нибудь неприятная новость".
   - Это ты? - раздался на другом конце провода голос Иветты.
   Такой голос бывает у нее, когда она выпьет или перевозбуждена.
   - Еще не лег?
   - Шел наверх в постель.
   - Ты говорил, что редко ложишься раньше двух, особенно по су...
   Она прикусила язык, так и не договорив "субботам". Теперь задал вопрос я:
   - Ты где?
   - На улице Коленкур у "Маньера".
   Наступило молчание. Раз уж она позвонила мне в субботу вечером, значит, у
них ссора.
   - Ты одна?
   - Да.
   - Давно?
   - С полчаса. Скажи, Люсьен, тебя не очень затруднит заехать за мной?
   - Ты встревожена? Что происходит?
   - Ничего. Я все тебе объясню. Скоро приедешь?
   Вивиана уже раздевалась.
   - Еще не лег? - удивилась она.
   - Уже шел спать, но тут позвонили. Я должен буду выйти.
   Она заинтригованно взглянула на меня.
   - Что-нибудь не ладится?
   - Не знаю. Она ничего не захотела сказать.
   - Разбуди Альбера, пусть тебя отвезет. Он соберется за несколько минут.
   - Предпочитаю такси. На улице Жакоб все прошло удачно?
   - Нас собралось в два раза больше, чем предполагали, и кое-кому из друзей
пришлось сгонять на своих машинах за новыми ящиками шампанского... Ты чем-то
раздражен?
   Я действительно был раздражен. На улице продрог,  потому  что  в  поисках
такси вынужден был прошагать до самого Шатле. Я бывал в  ресторане  "Маньер"
на Монмартре, но не знал, что Иветта тоже наведывается туда. Для нас с женой
он означает целую эпоху, большой этап. На втором  году  брака  мы  некоторое
время увлекались байдарками и по воскресеньям ходили на них по  Марне  между
Шелем и Ланьи. Там встречалась одна и та же  публика,  в  большинстве  своем
молодые  супружеские  пары,  преимущественно  врачи  и  адвокаты,  и  у  нас
сложилась привычка сходиться на неделе у "Маньера".
   Этот период - не помню уж по какой причине - быстро кончился, и начинался
другой; мы поочередно переменили много компаний,  пока  не  вжились  в  свою
теперешнюю среду. Мне случалось завидовать тем, кто до конца дней остается в
одной и той же среде. Не так давно, в воскресенье утром, мы проезжали  через
Шель, направляясь в расположенное по соседству  поместье  друзей,  и  я  был
удивлен, узнав на воде те же байдарки, а в них  некоторые  из  прежних  пар,
только постаревшие и с почти взрослыми детьми.
   Не помню уж, сколько лет  я  не  переступал  порог  "Маньера",  но  когда
толкнул дверь, мне в лицо потянуло привычным запахом, и я  не  думаю,  чтобы
атмосфера там сильно изменилась. Иветта  сидела  за  стаканом  виски,  и  по
выбору напитка можно было определить ее душевное состояние.
   - Снимай пальто и садись, - сказала она  с  торжественным  видом,  словно
человек, имеющий сообщить нечто важное.
   Подошел официант, и я тоже заказал виски. Затем несколько раз повторил  -
вот почему мне сегодня утром не удалось заснуть: известная доза спиртного не
валит меня с ног, а лишь нервирует.
   - Ты никого не заметил на тротуаре?
   - Нет. А в чем дело?
   - Я все думаю, вдруг он вернулся и подкарауливает меня. Он ведь такой.  В
том состоянии, в каком он сейчас, от него чего хочешь можно ждать.
   - Вы поссорились?
   Когда Иветта примет две-три порции, у нее все усложняется. Она  заглянула
мне в глаза и с трагическим видом произнесла:
   - Прости меня, Люсьен. Я  должна  была  бы  сделать  тебя  счастливым.  Я
стараюсь изо всех сил, но лишь доставляю тебе  неприятности  и  мучаю  тебя.
Тебе следовало бы выставить меня за дверь еще в тот день,  когда  я  впервые
появилась, и сидела бы я сейчас в тюрьме, где мне и место.
   - Говори потише.
   - Извини. Я, конечно, выпила, но не пьяна. Клянусь -  нет.  Очень  важно,
чтобы ты мне поверил. А мое состояние объясняется просто. Я боюсь,  особенно
за тебя,
   - Рассказывай, что произошло.
   - Мы пошли в кино на бульвар Барбес, там крутят фильм, который мне  давно
хотелось посмотреть, а после сеанса я почувствовала на  площади  Тертр,  что
должна чего-нибудь поесть.
   Ее тянет в шумные и  красочные  места,  на  все  вульгарное,  живописное,
агрессивное.
   - Он заговорил не сразу. Я видела, что он не такой,  как  всегда,  но  не
предполагала, что это настолько серьезно.  Мы  потанцевали,  возвратились  к
своему столику, и я уже собиралась  сесть,  как  вдруг  он  остановил  меня,
сдвинул брови и спросил: "Знаешь, чем мы потом займемся?" Я - ты уж  извини!
- отвечаю: "Как не знать! - "Не об этом речь. Мы действительно отправимся на
улицу Понтье, но только чтобы забрать твои вещи, и ты переедешь  ко  мне.  У
меня наконец новая комната - мне ее давно обещали. Места  на  двоих  хватит,
окна на улицу... ". Я возразила, решив, что  это  пустая  болтовня:  "Ты  же
знаешь, Леонар, это невозможно". - Нет, я все обдумал. Слишком уж глупо жить
так, как мы с тобой. Ты мне всегда твердила, что тебе не  нужны  ни  большая
квартира, ни разные  там  удобства.  Ты  ведь  знавала  коечто  похуже,  чем
набережная Жавель, верно?"
   Она оживленно рассказывала, а я неподвижно сидел на банкетке и смотрел на
парочку, которая пила шампанское, целуясь в перерывах между глотками. Иногда
они развлекались тем, что переливали вино изо рта в рот.
   - Я слушаю, - вздохнул я, когда Иветта на несколько секунд замолчала.
   - Я не могу повторить все дословно. Это было бы слишком долго. Он никогда
так много не  говорил,  как  сегодня.  Уверяет,  будто  теперь  окончательно
убедился, что любит и ничто не заставит его отказаться от меня.
   - Обо мне говорил?
   Она не ответила.
   - Что он сказал?
   - Что я тебе ничем не обязана, что ты эгоист и...
   - И?..
   - Сам настаиваешь? Тем хуже... Что ты  распутник.  Он  ничего  не  понял,
твердит, что ты ведешь себя, как все буржуа, и так далее.  Я  ответила,  что
это неправда, что он тебя не знает и я отказываюсь тебя бросить. Вокруг  нас
было полно  народу.  Один  певец  потребовал,  чтобы  мы  замолчали,  и  это
позволило мне понаблюдать за Мазетти и заметить, что лицо у него стало злое.
Когда певец замолчал, он мне сказал: "Раз это для тебя так важно, сейчас  же
позвони ему и объяви о нашем решении". Я отодвинулась и  повторила,  что  не
поеду с ним. "В таком случае я сам позвоню и поговорю  с  ним.  Ручаюсь,  он
поймет". Я вцепилась в него и, чтобы выиграть время, предложила:  "Пойдем  в
другое место. Тут на нас все глазеют-думают, мы ссоримся". Мы шли по  темным
улочкам Холма и молчали. Ты требуешь, чтобы я все рассказала  тебе,  Люсьен.
Клянусь, я бесповоротно  все  решила  и  только  придумывала,  как  от  него
избавиться. Завидев огни "Маньера", я заявила, что хочу пить, мы зашли, и  я
заказала виски: мне это было просто необходимо, потому  как  сцена  началась
снова. "Что ты выиграешь, если я поселюсь с тобой на  набережной  Жавель?  -
спросила я. "Ты будешь моей женой". - Что ты  хочешь  сказать?  -  "То,  что
сказал. Мы поженимся".
   Она допила свою порцию и ухмыльнулась.
   -  Представляешь?  Я  прыснула  со  смеху,  но  все-таки  это   на   меня
подействовало: мужчина впервые сделал мне предложение. "Через месяц либо  ты
об этом пожалеешь, либо я от тебя устану", - возразила  я.  "Нет".  -  Я  не
создана жить с мужчиной". - Все женщины созданы для этого". - Но  не  я".  -
Это уж мое дело". - И мое тоже". - Признайся, ты из-за него  отказываешься?"
Я ни в чем не призналась и промолчала, а он опять взялся за  свое:  "Боишься
его? - "Нет". - Тогда любишь?"
   Иветта вновь замолчала и поманила к себе официанта.
   - То же самое.
   - Для обоих?
   Я не раздумывая кивнул.
   - Он твердил: "Любишь его? Ну, признайся. Скажи правду". Не помню уж, что
я под конец брякнула, только он обозлился и вскочил, бросив:  "Ладно,  сведу
счеты прямо с ним". Он швырнул на  стол  деньги  и,  побелев  от  бешенства,
вышел.
   - Он пил?
   - Несколько  стопок,  слишком  мало,  чтобы  спиртное  подействовало  так
сильно. Я рассчитывала, что  на  улице  он  успокоится  и  вернется  просить
прощения. До того как тебе позвонить, я с полчаса просидела в своем  уголке,
вскакивая всякий раз, как отворялась дверь. Внезапно мне  пришло  в  голову,
что он, может быть, отправился к тебе домой.
   - Я никого не видел.
   - Уверена, он это сделает: он говорил не впустую. Мазетти не из тех,  кто
принимает решение не подумав, и если уж что запало ему в  голову,  он  любой
ценой добивается своего. Как и в учебе! Мне страшно, Люсьен.  Я  так  боюсь,
что с тобой что-нибудь случится.
   - Пошли?
   - Дай мне выпить еще стаканчик.
   Этот стаканчик  оказался  лишним,  что  я  и  понял,  когда  у  нее  стал
заплетаться язык, взгляд остекленел и тон изменился.
   - Ты ведь уверен, что я ни за что на свете  тебя  не  брошу,  правда?  Ты
должен знать это, знать, что ты для меня все, что до тебя я не жила  и  если
тебя не станет...
   Я подозвал официанта, расплатился, а она ухитрилась допить и мою  порцию.
Перед уходом Иветта упросила меня проверить, не подстерегает ли  он  нас  на
улице. Нам посчастливилось сразу же поймать такси, и  мы  поехали  на  улицу
Понтье. В машине она прижалась ко мне, хныча и порой вздрагивая.
   Ее рассказ вовсе не обязательно был точен, и я никогда не узнаю, что  она
наплела Мазетти. Даже когда нет никакого резона лгать, ее тянет на  выдумки,
в которые она в конце концов сама начинает верить.
   Разве сперва она не поклялась ему, что я всего лишь ее адвокат,  что  она
неповинна в истории на улице Аббата Грегуара и по гроб обязана мне, спасшему
ее от несправедливого приговора?
   Это началось в июле, не помню уж в  какой  будний  день,  когда  я  повез
Иветту в Сен-Клу позавтракать в кабачке - она обожает  такие  заведения.  На
террасе, где мы ели, была уйма народу, и я лишь мельком обратил внимание  на
двух молодых людей без пиджаков, у  одного  из  которых  были  очень  черные
вьющиеся волосы; они сидели за соседним столиком и все время  поглядывали  в
нашу сторону. В два тридцать у меня была  назначена  важная  встреча,  но  к
четверти третьего мы еще не покончили с десертом. Я предупредил Иветту,  что
должен уехать.
   - Можно мне остаться? - попросила она.
   Два дня она молчала и рассказала мне обо всем лишь на  третий,  когда  мы
выключили свет и собирались заснуть.
   - Спишь, Люсьен?
   - Нет.
   - Можно с тобой поговорить?
   - Разумеется. Зажечь свет?
   - Не надо. Мне кажется, я опять кое-что натворила.
   Я часто спрашивал  себя,  откуда  в  ней  эта  искренность,  эта  страсть
исповедоваться - от совестливости, от врожденной жестокости  или,  возможно,
от потребности сделать свою жизнь поинтересней, окрашивая ее в драматические
тона.
   - Заметил ли ты в тот день в Сен-Клу двух молодых людей?
   - Каких?
   - Они сидели за соседним столиком. Один был брюнет, очень мускулистый.
   - Да.
   - Когда ты уехал, я увидела, что он отделался от приятеля  и  вот-вот  со
мной заговорит; действительно, чуть позже он попросил разрешения выпить кофе
за моим столиком.
   Со времени нашего знакомства у нее были и другие похождения,  и  я  верю,
что она искренна, когда уверяет, что я обо всех них знаю. Первое было у  нее
с одним музыкантом из кабака около Сен-Жермен-де-Пре уже  через  две  недели
после ее  оправдания,  когда  она  жила  еще  на  бульваре  Сен-Мишель.  Она
призналась мне, что просидела целый  вечер  рядом  с  джазом,  а  на  второй
музыкант увел ее с собой.
   - Ревнуешь, Люсьен?
   - Да.
   - Тебе очень тяжело?
   - Да. Но это не важно.
   - Думаешь, я могла бы и воздержаться?
   - Нет.
   Это правда. Здесь секрет не в одной чувственности. Это глубже - ей  нужно
разнообразить жизнь, быть центром чего-то, ощущать на себе чье-то  внимание.
Я убедился в этом еще на суде над ней,  где  она,  вероятно,  прожила  самые
опьяняющие часы своей жизни.
   - Ты по-прежнему настаиваешь, чтобы я выложила тебе все?
   - Да.
   - Даже если тебе от этого будет больно?
   - Это мое дело.
   - Ты на меня сердишься?
   - Это не твоя вина.
   - По-твоему, я не такая, как другие?
   - Да, не такая.
   - Тогда как же другие устраиваются?
   В такие минуты, когда мы  доходим  до  определенной  степени  абсурда,  я
поворачиваюсь  к  ней  спиной,  потому  что  знаю,  чего  она  хочет  -   до
бесконечности  рассуждать  о  ней,  копаться  в  ее  личности,   инстинктах,
поведении.
   Она и сама отдает себе в этом отчет.
   - Я тебя больше не интересую?
   Тогда она дуется или плачет,  потом  смотрит  на  меня,  как  непослушная
маленькая девочка, и наконец решается попросить прощения.
   - Не понимаю, как ты меня терпишь. Но думал ли ты, Люсьен, какая мука для
женщины иметь дело с мужчиной, который все знает, все угадывает?
   Роман с музыкантом продолжался всего пять дней. Однажды вечером  я  нашел
ее какой-то странной - состояние лихорадочное, зрачки расширены -  и,  задав
необходимые вопросы, вытянул  из  Иветты,  что  он  заставлял  ее  принимать
героин. Я разозлился и, когда на следующий день понял,  что,  вопреки  моему
запрету, она опять виделась с ним, впервые влепил ей пощечину, да такую, что
у нее несколько дней красовался синяк под левым глазом.
   Я не могу ни следить за ней круглые сутки, ни требовать,  чтобы  она  все
время меня ждала. Я знаю, что меня на нее не хватает, и поневоле позволяю ей
искать на стороне то, чего не даю сам. А если мне при этом больно, тем  хуже
для меня.
   Первые месяцы меня захлестывала тревога, потому что  я  постоянно  гадал,
вернется Иветта ко мне или очертя голову  бросится  в  какую-нибудь  грязную
авантюру.
   После Сен-Клу мои тревоги обрели иную форму.
   - Происхождения  этот  парень  итальянского,  но  родился  во  Франции  и
считается французом. Знаешь, чем он занимается? Учится на медицинском, а  по
ночам подрабатывает у Ситроена. Не находишь, что это смело?
   - Куда он тебя водил?
   - Никуда. Он не такой. Мы вернулись на своих двоих через Булонский лес  -
я, по-моему, в жизни столько пешком не ходила.
   Сердишься?
   - С какой стати?
   - С такой, что я не рассказала тебе раньше.
   - Ты виделась с ним еще?
   - Виделась.
   - Когда?
   - Вчера.
   - Где?
   - На террасе "Нормандии" на  Елисейских  полях  -  он  мне  там  назначил
свидание.
   - По телефону?
   Значит, ему уже известен ее номер.
   - Я решила, что это доставит тебе удовольствие: ты  ведь  вечно  боишься,
как бы я не  спуталась  с  какой-нибудь  шпаной.  Отец  у  него  каменщик  в
Вильфранш-сюр-Сон, недалеко от Лиона, откуда я родом,  а  мать  судомойка  в
ресторане. У него семь братьев и сестер. С пятнадцати лет он работает, чтобы
платить за учение. Сейчас живет в комнатушке на набережной Жавель,  недалеко
от завода, и спит всего пять часов в сутки.
   - Когда у вас следующее свидание?
   Я знал: у нее что-то на уме.
   - Это зависит от тебя.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Если хочешь, я с ним вообще не буду встречаться.
   - Когда у вас с ним свидание?
   - В субботу вечером - в этот день он не работает на заводе.
   - Тебе хочется видеть его в субботу вечером?
   Она промолчала. В воскресенье утром, позвонив на улицу Понтье, я понял по
смущению Иветты, что она не одна. Это был первый известный мне случай, когда
она привела кого-то в квартиру, которая, по существу, является нашей общей.
   - Он у тебя?
   - Да.
   - Встретимся у Луи?
   - Как скажешь.
   Ночь с субботы на воскресенье стала их ночью, и некоторое  время  Мазетти
верил в басню о великодушном адвокате. Иветта  призналась  мне,  что  иногда
забегает днем на набережную Жавель поцеловать его, когда он занимается.
   - Я прихожу лишь затем, чтобы его подбодрить. Комнатка у него  крошечная,
в гостинице живут только заводские, главным образом арабы  и  поляки.  Я  их
боюсь. На лестнице они даже  не  посторонятся,  чтобы  дать  мне  пройти,  и
смотрят на меня масляными глазами.
   Мазетти бывает на улице Понтье и в другие  дни,  кроме  субботы:  однажды
ближе к вечеру я разминулся с ним  в  воротах.  Мы  узнали  друг  друга.  Он
заколебался, потом неловко кивнул, я вежливо ответил.
   Словно для того, чтобы придать  истории  пикантность,  Иветта,  как  я  и
ожидал, в конце концов призналась ему, что я не только  ее  благодетель,  но
еще и любовник
   Она рассказала тлю налет на улице Аббата Грегуара, на этот раз  как  было
на самом деле, и добавила, что ради нее я поставил на  карту  свою  честь  и
положение.
   - Этот человек для меня святыня, понял?
   Но разве важно, сказала  она  это  или  нет?  Главное,  что  он  не  стал
возражать и, когда мы  вторично  встретились  с  ним  на  улице,  кивнул,  с
любопытством посмотрев на меня.
   Я все думаю, не внушила ли еда  ему"  что  я  импотент  и  удовлетворяюсь
такими забавами, "которые не могут вселять в него  опасения.  Это,  конечно,
чушь, но мне она рассказывала еще менее правдоподобные басни.
   Ни он, ни она ничего, разумеется, не понимают. И  теперь  происходит  то,
что должно было случиться.
   - Что еще он сказал? - спросил я, когда мы добрались до квартиры
   - Уже не помню. Да и повторять не хочу. Словом,  все,  что  молодые  люди
говорят о мужчине в возрасте, если тот ведет себя как - влюбленный.
   - Она открыла шкаф, и я увидел, что она пьет прямо из горлышка.
   - Прекрати!
   Она взглянула на меня, но успела сделать последний глоток и заплетающимся
языком спросила:
   - А ты не можешь при своих связях устроить так, чтобы его посадили?
   - Под каким предлогом?
   - Он угрожал
   - Чем?
   - Ну не прямо, но дал понять, что найдет способ избавиться от тебя.
   - В каких выражениях?
   Тут - я это знаю - она соврала, в любом случае присочинила.
   - Даже если ты говоришь правду, это недостаточное основание  для  ареста.
Тебе что, хочется, чтобы он сел?
   - Я не хочу, чтобы с тобой случилось несчастье. Ты же знаешь: у меня  нет
никого, кроме тебя.
   Она говорит то, что думает, и это серьезней,  чем  ей  кажется.  Если  ее
опять предоставить самой себе, она очень скоро плохо кончит.
   - Мне худо, Люсьен.
   Я это вижу. Она перепила, и сейчас ее стошнит.
   - Вот уж не думала, что все так обернется!  Считала,  что  устроились  мы
удобно. Знала, что ты доволен...
   Она отдает себе отчет, что ляпнула лишнее.
   - Прости. Но ты сам видишь: со мной  вечно  одно  и  то  же.  Я  стараюсь
сделать как лучше, но за что ни возьмусь -  все  кончается  плохо.  В  одном
жизнью могу поклясться - больше я с ним не увижусь. Выглянул бы ты на улицу.
   Я слегка раздвинул занавеси, но под фонарями никого не заметил.
   - Боюсь, как бы он не напился  -  он  плохо  переносит  алкоголь.  Обычно
Мазетти спокойный и с ним легко, но от спиртного  становится  злым.  Однажды
выпил лишний стаканчик...
   Не докончив фразы, она устремляется в ванную, откуда  доносится  икота  -
Иветту рвет.
   - Мне стыдно, Люсьен, - лепечет она между двумя спазмами. -  Если  бы  ты
знал, как я себе противна! Не понимаю, как ты можешь...
   Я раздел ее и уложил. Потом разделся сам и вытянулся рядом. Несколько раз
в беспокойном сне она лепетала имена, которых я не разобрал.
   Возможно, Мазетти напивается сейчас в открытом всю  ночь  баре,  каких  в
Париже достаточно, или мерит большими шагами безлюдные  авеню,  давая  выход
бешенству. Возможно также, он бродит по улице  Понтье,  как  однажды  я  сам
бродил под окнами дома на бульваре Мальзерб.
   Если то, что рассказала Иветта, правда,