дет об ее отце.
     - Нет. Почему он должен скучать?
     - Не знаю. Вы были богаты?
     - По-моему, да. У меня долго была гувернантка.
     - А вагоновожатый прилично зарабатывает?
     Она умоляюще нащупывает под столиком его руку.
     - Франк!
     - Тимо! - не обращая на нее внимания, подзывает Франк. - Иди сюда. Мы хотим чего-нибудь вкусного.
     Сперва закуски. Потом отбивные с жареным картофелем.
     А для начала бутылку венгерского - сам знаешь какого.
     Он наклоняется к Мицци. Сейчас он опять заговорит об ее отце. Но тут звонит телефон. Тимо вытирает руки о белый передник и отвечает, поглядывая на Франка:
     - Да-да... Я вам это устрою... Нет, не слишком дорого, но и не даром... Кто? Нет, сегодня я его не видел...
     Кстати, здесь ваш друг Франк...
     Он прикрывает трубку ладонью и обращается к Фридмайеру:
     - Это Кромер. Будете говорить?
     Франк встает, берет трубку.
     - Ты?.. Удалось?.. Хорошо... Предам их тебе вечером...
     Ты сейчас где? Дома?.. Одет?.. Один?.. Хорошо б, если бы ты живенько заглянул к нашему другу Тимо... Не могу входить в объяснения... Что?.. Да, примерно так... Нет, не сегодня... Ограничишься тем, что посмотришь... Издалека... Нет. Будешь идиотом - все накроется.
     Он садится, и Мицци спрашивает:
     - Кто это?
     - Мой друг.
     - Он придет?
     - С чего ты взяла?
     - Мне показалось, ты звал его сюда.
     - Не сейчас. Вечером.
     - Послушай, Франк...
     - Что еще?
     - Мне хочется уйти.
     - Почему?
     На серебряном блюде им подают солидные отбивные с жареным картофелем. Мицци не пробовала его, вероятно, многие месяцы, если не годы. А уж котлет в сухарях да еще с папильотками на косточках - подавно.
     - Я не хочу есть.
     - Тем хуже.
     Признаться она не смеет, но он чувствует: ей страшно.
     - Что это за место?
     - Кабак. Бар. Ночной ресторан. Словом, все, что хочешь. Рай земной. Мы у Тимо.
     - Ты часто здесь бываешь?
     - Каждый вечер.
     Мицци силится приняться за мясо, но ей не хватает духу, она кладет вилку и вздыхает как от усталости:
     - Я люблю тебя. Франк.
     - Это что, катастрофа?
     - Почему ты так говоришь?
     - Потому что ты рассуждаешь об этом с трагическим видом, словно о какой-нибудь катастрофе.
     Уставившись в пространство, она повторяет:
     - Я тебя люблю.
     И его подмывает брякнуть: "А я тебя нет".
     Но ему уже не до этого. Входит Кромер в своем меховом пальто и с толстой сигарой, у него вид человека, который и здесь, и всюду - самый главный. Притворяясь, что не замечает Франка, он направляется к стойке и со вздохом облегчения взбирается на высокий табурет.
     - Кто это? - спрашивает Мицци.
     - Тебе-то что?
     Почему-то она инстинктивно опасается Кромера. Тот смотрит на них, в особенности на нее, сквозь дым сигары, когда девушка склоняется над тарелкой, он пользуется случаем и подмигивает Франку.
     Машинально, может быть, ради приличия, чтобы не встречаться взглядом с Кромером, она принимается за еду, причем так сосредоточенно, что не оставляет ничего, кроме костей. Сало - и то съедает. Вытирает тарелку хлебом.
     - Сколько лет твоему отцу?
     - Сорок пять. А что?
     - Я дал бы ему все шестьдесят.
     Франк догадывается, что на глазах у нее взбухают слезы, которые она старается удержать. Догадывается, что в ней вскипает гнев, борющийся с другим чувством, что ей хочется бросить спутника, гордо выпрямиться, уйти. Вот только найдет ли она выход?
     Кромер в крайнем возбуждении бросает Франку все более красноречивые взгляды.
     И тогда Франк утвердительно кивает.
     Уговорились.
     Тем хуже!
     - Будут еще пирожные мокко.
     - Я сыта.
     - Тимо, два мокко.
     Тем временем Хольст ведет трамвай, и большой фонарь - кажется, будто он укреплен у вагоновожатого на животе, - таранит темноту, заливая желтым светом снег, прорезанный двумя черными блестящими полосками рельсов. Жестянка стоит, наверно, рядом с рукояткой контроллера. Иногда Хольст откусывает и медленно разжевывает кусочек хлеба от прихваченного с собой ломтика, на ногах у него войлочные бахилы, подвязанные веревочками.
     - Ешь.

***

     - Ты уверена, что вправду меня любишь?
     - Как ты смеешь сомневаться?
     - А если я предложу тебе уехать со мной? Согласишься?
     Она смотрит ему в глаза. Они в квартире Мицци, куда он проводил девушку. Она не сняла ни пальто, ни шляпку. Старикан у форточки наверняка навострил уши. Сейчас он явится, и времени у них в обрез.
     - Ты хочешь уехать, Франк?
     Он качает головой.
     - А если я попрошу тебя со мной спать?
     Он нарочно выбрал слово, которое обязательно ее резанет.
     Она по-прежнему смотрит ему в лицо. Можно подумать, ей страстно хочется, чтобы он заглянул в самую глубь ее светлых глаз.
     - Ты этого хочешь? - выдавливает она.
     - Не сегодня.
     - Скажи, когда захочешь.
     - За что ты меня любишь?
     - Не знаю.
     Голос у нее неуверенный, взгляд становится чуточку уклончивым. Что она собиралась сказать? На языке у нее явно вертелось не то. франк хотел бы знать что, однако настаивать не решается. Он побаивается того, что может услышать. Возможно, он ошибается, но готов поклясться, хотя это глупо: у него нет никаких оснований думать так, - да, готов поклясться, что она чуть не выпалила: "За то, что ты несчастен".
     Это не правда! Он не позволит ей, не позволит никому думать так! Но почему все-таки она прилипла к нему?
     Сосед задвигался. За дверью слышно его дыхание. Он колеблется - постучать или нет. Наконец стучит.
     - Извините, барышня. Это опять я.
     Девушка невольно улыбается. Пробурчав "Всего доброго!", Франк уходит. Но отнюдь не домой. Сломя голову он скатывается по лестнице и направляется к заведению Тимо.
     - Сегодня ночью? - чуть ли не пуская слюну, осведомляется Кромер.
     Франк жестко глядит на него и сухо роняет:
     - Нет.
     - Что с тобой?
     - Ничего.
     - Передумал?
     - Нет.
     Он заказывает выпивку, но пить ему не хочется.
     - Когда же?
     - Во всяком случае, не позже воскресенья: с понедельника у ее отца утренняя смена, и по вечерам он дома.
     - Говорил с ней?
     - Ничего ей не надо знать.
     - Не понимаю, - трусит Кромер. - Ты хочешь?..
     - Да нет. У меня свой план. Придет время - объясню.
     Глаза у Франка стали как щелочки, голова болит, он то и дело вздрагивает, как бывает, когда начинается грипп.
     - Зеленую карточку принес?
     - Завтра утром пойдешь со мной за ней в канцелярию.
     А теперь пора заняться часами.
     Зачем незадолго до полуночи Франку понадобилось шляться по улице, чтобы увидеть, как вернется Хольст?
     Ночевать домой он, однако, не идет, хотя и не предупредил Лотту, и довольствуется диваном Кромера.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Отец Мицци

1

     Минна болеет. Ее уложили на раскладушке, обычно оставляемой для Франка, и в зависимости от времени суток переносят из комнаты в комнату: в этом доме места для больных не предусмотрено. Отправить Минну к родным в таком состоянии нельзя, вызвать к ней врача - тоже.
     - Опять Отто Шонберг! - жалуется Лотта сыну.
     Фамилия этого типа не Шонберг, зовут его тоже не Отто. Здесь клиентам обычно дают псевдонимы, особенно людям известным, вроде Шонберга. У него уже внуки.
     От него зависят тысячи семей, на улице с ним боязливо раскланиваются.
     - Всякий раз обещает мне вести себя поприличней и всякий раз принимается за свое.
     А Минна валяется с красной резиновой грелкой, ее таскают из комнаты в комнату, она подолгу отлеживается на кухне, и вид у нее при этом сконфуженный, как будто случившееся - ее вина.
     В довершение всего - история с зеленой карточкой, потребовавшая долгой беготни: в последний момент понадобилась еще куча бумаг и пять фотографий вместо трех, принесенных Франком.
     - Как получилось, что вы носите материнскую фамилию - Фридмайер? Вам следовало бы именоваться по отцу.
     Рыжему чиновнику с грубой, пористой, похожей на кожуру апельсина кожей это показалось подозрительным.
     Он тоже боялся ответственности. И был очень сконфужен, когда Кромер на глазах у него прямо из канцелярии позвонил генералу.
     В конце концов Франк получил свою карточку, но на это ушли часы. А вид у него гриппозный, хотя температуры нет. Лотта то и дело исподтишка поглядывает на сына. Ей невдомек, почему он развивает такую бурную деятельность.
     - Отдохни-ка лучше, отлежись день-другой.
     Вместо этого он берется за новое дело: на субботу, самый хлопотный у Лотты день, надо найти замену Минне.
     Где искать - Франк знает. У него достаточно знакомых.
     Все это требует времени. Он непрерывно занят, и тем не менее кажется, что два эти дня никогда не кончатся.
     А вокруг грязный снег, про который так и хочется сказать - "гнилой", кучи снега с черными следами ног, с вкраплениями мусора. С неба, напоминающего черствую хлебную корку, подчас, как мел с потолка, сыплется белая пыль, но ее слишком мало, чтобы припорошить окружающую мерзость.
     Франк снова повел Мицци в кино. У них с Кромером все решено, план разработан, но девушка, разумеется, ничего не знает.
     Сегодня он поинтересовался у матери:
     - В воскресенье уходишь?
     - Вероятно. А тебе что?
     Лотта каждое воскресенье уходит из дому. Она тоже отправляется в кино, потом в ресторан - поесть пирожных, послушать музыку.
     - Как полагаешь, Берта поедет к своим?
     По воскресеньям заведение закрыто. Берта наверняка отправится к родителям: они живут в деревне и убеждены, что дочка состоит в услужении.
     В квартире останется только Минна. Тут уж ничего не поделаешь.
     В кино - нынче только пятница! - они не успели усесться, как Мицци, словно маленькая девочка, взмолилась:
     - Можно мне сделать вот так?
     Она чуточку передвинула кресло, отвела руку Франка, сняла шляпку, положила голову ему на плечо, поближе к шее.
     И вздохнула так по-детски удовлетворенно, что ему показалось, она вот-вот замурлычет.
     - Тебе удобно? Не тяжело?
     Франк промолчал. Похоже, теперь фильм смотрел он - Мицци весь сеанс просидела с закрытыми глазами.
     В этот день Франк не дотронулся до нее. Целовать Мицци ему было как-то неловко. Она сама неожиданно прильнула к его губам, когда они подходили к дому, и, расставаясь, торопливо - она уже сорвалась с места - шепнула:
     - Спасибо, Франк.
     Слишком поздно! В известном смысле машина завертелась. В субботу военная полиция надумала наконец произвести обыск на квартире у скрипача и его матери. За несколько минут до того, как она нагрянула, Франк отлучился из дома. Возвращаясь, он еще на улице почуял, что в доме неладно. Под воротами, рядом с привратником, который изо всех сил старался держаться непринужденно, торчал какой-то тип в штатском.
     На площадке второго этажа Франк, ходивший звонить Кромеру, наткнулся на нескольких мужчин в военной форме: они не пускали домохозяек домой, на улицу тоже выходить не давали.
     Все молчали. Атмосфера была зловещая. В коридоре и в дверях квартиры также толклись военные. Быть может, скрипача доставили сюда, чтобы он присутствовал при обыске? Дверь была распахнута настежь, из нее доносился грохот, словно в комнатах потрошили мебель, иногда слышался умоляющий голос старухи - она чуть не плакала.
     Франк невозмутимо предъявил зеленую карточку, которой до сих пор не пользовался, и ее увидели все, а ведь каждому известно, что она означает; солдаты посторонились, пропуская его, и молчание за спиной молодого человека стало еще более гнетущим.
     Он сделал это нарочно. Накануне он принес Минне халат. Франк купил его не в магазине: в магазинах давным-давно нет атласных халатов на вате. К тому же он просто не дал бы себе труда лишний раз распахнуть дверь ради какой-то тряпки.
     В кармане у Франка до сих пор лежала нетронутой его доля за часы, и он не знал, куда деть эту кучу банкнот, которых обычной семье, нет, двум-трем семьям хватило бы на прокорм в течение нескольких лет. А в уголке бара Тимо, как это нередко бывает, кто-то вывалил напоказ принесенный с собой товар. Вот Франк и взял халат.
     Ему казалось, что он покупает халат для Мицци. Не всерьез, конечно, казалось: все уже решено вплоть до технических деталей. Этого не объяснишь. Халат он, разумеется, отдаст Минне, но это не мешает ему думать о Мицци. Лотта взбесится. Вообразит, что они с сыном выглядят так, словно просят у Минны прощения за неприятности, доставленные ей этим животным Отто.
     Впервые в жизни Франк купил женщине подарок, да еще предмет туалета, и, как это ни абсурдно, купил его, в сущности, с непроизвольной мыслью о Мицци.
     Вот все, что он успел сделать. Да, кроме того, нашел замену Минне. Девушка уже пришла, и характер у нее оказался не из лучших. Что еще?
     Ничего. Все тот же нескончаемый грипп, упорно не желающий проявиться, постоянная головная боль и общее недомогание, которое даже болезнью не назовешь - слишком уж оно неопределенно. Все то же белое как простыня небо, более белое и чистое, чем снег, и как будто замороженное - лишь изредка с него сыплется ледяная пыль.
     В воскресенье утром Франк попробовал читать, затем прижался лбом к заиндевевшему окну и так долго, не двигаясь, смотрел на безлюдную улицу, что Лотта, охваченная растущей тревогой за него, заворчала:
     - Принял бы ты ванну, пока вода горячая. Берта ждет своей очереди. Пропустишь ее - будешь мыться теплой.
     Минну собирались уложить на весь день в маленькой комнате - та сегодня не понадобится, и Лотта крайне удивилась, когда ее сын сухо отчеканил:
     - Нет. Она ляжет в салоне.
     Лотта что-то чует. Она догадывается: кого-то будут принимать. Видимо, сообразила, что дело идет о Мицци.
     Вот почему, надеясь угодить Франку, она оставила большую комнату свободной. Теперь она ничего не понимает.
     - Как хочешь. Посидишь дома?
     - Не знаю. На всякий случай не возвращайся слишком рано.
     Минна по-собачьи благодарна ему за халат, который не снимает весь день, даже в постели. Она думает, что халат - знак внимания с его стороны. Уже за одно это он, прежде чем принять ванну, валит Берту на изножье кровати и овладевает ею, тем более что ее жирное, как у перекормленного младенца, тело не прикрыто ничем, кроме пеньюара.
     Это не занимает и трех минут. Вид у Франка такой разъяренный, словно он кому-то мстит. Он не прижимается щекой к щеке девушки. Головы их не соприкасаются. Получив свое, он тут же молча уходит.
     Тем временем по комнатам разносится аппетитный запах еды. Все завершают наконец свой туалет и садятся за стол. Лотта почти одета для выхода и, судя по виду, лишь чуть-чуть постарела с тех пор, как навещала сына в деревне. В мозгу у Франка смутно брезжит подозрение: она открыла маникюрный салон и перестала принимать клиентов сама исключительно ради него.
     Зря она стесняется.
     Берта, которой предстоит ехать на двух трамваях, уходит первой. Лотта пудрится, смотрит на себя в зеркало, но все еще необъяснимо медлит - тревога ее не утихает.
     - Я думаю пообедать в городе.
     - Вот и прекрасно.
     Она целует сына в обе щеки, затем чмокает еще раз, чего тот совершенно не переносит: это напоминает ему кормилицу. До чего же некоторые обожают лизаться! Шепотом он машинально отсчитывает:
     - ..два ..три!
     Лотта удаляется и теперь ждет трамвая на перекрестке.
     Франк знает, что Минне неловко валяться целый день на большой кровати в салоне - ночью там спит хозяйка; роман Золя, который он ей сунул, ее не интересует.
     Она ждет, не очень в это веря, что Франк зайдет к ней поболтать. Она тоже видела его из окна в обществе Мицци. Слышала, как он стучался к Хольстам.
     Испытывать ревность, во всяком случае проявлять ее, она себе не позволяет. Помнит, что пришла к Лотте не девушкой, пришла по своей воле и надеяться ей не на что.
     Однако через час все-таки прибегает к маленькой хитрости. Громко вздыхает, стонет и роняет книгу на коврик.
     - Что с тобой? - осведомляется Франк.
     - Болит.
     Он достает грелку, заливает ее на кухне горячей водой, водружает Минне на живот и, ясно давая понять, что у него нет охоты затевать разговор, кладет книгу на одеяло.
     Позвать его Минна не смеет. Из его комнаты не доносится ни звука. Девушка ломает себе голову, чем он занят.
     Он не читает, иначе шуршали бы страницы - в квартире все двери настежь. Не пьет. Не спит. Лишь время от времени подходит к окну и стоит там подолгу.
     Она боится за него и не сомневается, что если он это заметит, то обязательно взъестся на нее. Он достаточно взрослый и знает что делает. А делает он то, что захочет.
     И делает хладнокровно. Под вечер даже начинает смотреться в зеркало, чтобы удостовериться, что лицо у него совершенно невозмутимое.
     Разве не он сам в тупике привлек к себе внимание Хольста, хотя в этом не было никакой необходимости?
     Напротив, не сделай он этого - не было бы и свидетеля.
     Разве он хитрил и притворялся со старухой Вильмош?
     Он никогда ни от кого не примет жалости. Ничего отдаленно похожего на нее. Не опустится до того, что сам пожалеет себя.
     Этого им не понять - ни Лотте, ни Минне, ни Мицци. Так пусть и Мицци не ждет сегодня жалости.
     О чем она думала весь сеанс, положив голову ему на плечо? Иногда она приподнимала ее и спрашивала:
     - Тебе не тяжело?
     Рука у него затекла, но он ни за что на свете не признался бы в этом.
     Кромер тоже не поймет. Уже не понимает.
     В глубине души он трусит, хотя и скрывает это. Боится всего, хотя бояться нечего. Его сбивает с толку Франк.
     Как только тот сунул в карман зеленую карточку и они вышли из военной полиции, Кромер полюбопытствовал:
     - Что ты с ней собираешься делать?
     Франк не отказал себе в изощренном удовольствии бросить:
     - Ничего.
     Кромер ему не верит. Пытается разгадать его намерения, его замыслы. Не слишком спокоен он и насчет Мицци.
     - Ты в самом деле ее не тронул?
     - Не больше, чем нужно, чтобы убедиться: она девушка.
     - И тебя это не волнует? - Кромер изобразил на лице улыбку и, подмигнув, добавил:
     - Молодой ты еще!
     Ему было так не по себе, что Франк всю вторую половину воскресенья сомневался, придет ли его приятель.
     Кромер загорелся. Всю ночь, ворочаясь на постели, наверняка думал о Мицци. Но он способен в последнюю минуту сдрейфить, напиться у Леонарда или где-нибудь еще и не прийти на свидание.
     - Почему ты не сказал ей правду?
     - Потому что она не согласилась бы.
     - Она влюблена в тебя? Ты это хочешь сказать?
     - Возможно.
     - А что будет, когда она догадается?
     - Думаю, будет слишком поздно.
     В сущности, они все робеют перед Франком: этот пойдет до конца.
     - А если нагрянет папаша?
     - Он не имеет права бросить трамвай во время рейса.
     Трамваи ходят и по воскресеньям.
     - А если соседи?..
     Франк предпочитает умолчать о г-не Виммере: старик, похоже, что-то пронюхал и может счесть своим долгом вмешаться.
     - По воскресеньям соседей нет дома, - уверенно объявляет Франк. - В случае чего суну свою карточку. Это заставит их заткнуться.
     В целом расчет правилен. Но встречаются идиоты, которые садятся за меньшее, например за удовольствие бросить при товарищах бранное слово вслед проходящим солдатам. Почти всегда это люди типа г-на Виммера.
     Хольсту старикан еще ничего не сказал. Может быть, находит, что сам достаточно ловок, чтобы оградить Мицци, и не хочет понапрасну беспокоить ее отца. А может, надеется, что у нее хватит ума не наделать глупостей. Все старики такие. Даже те, что когда-то сами ухитрялись стряпать детей до свадьбы, забывают об этом.
     Минна снова вздыхает. Окончательно стемнело. Франк услужливо зажигает ей лампу, задергивает занавеси, в последний раз меняет воду в грелке.
     Он предпочел бы, чтобы Минны в квартире не было: без свидетелей всегда лучше. Впрочем, это еще вопрос.
     Возможно, желательней, чтобы