Ирина Стрелкова.
        Похищение из провинциального музея

---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------



        "СБОРНИК "МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ""
                                 1978


        "1"

     В половине  десятого  Ольга  Порфирьевна  отправилась   в   обход
музейных   помещений.  Сторожиха  тетя  Дена  терпеливо  дожидалась  в
вестибюле ее возвращения,  чтобы пойти  домой.  В  вестибюль  выходила
низкая дверца бывшей швейцарской, на ней висела табличка: "Заместитель
директора музея В.  А.  Киселев". Молодой и самолюбивый заместитель не
имел обыкновения по утрам сопровождать Ольгу Порфирьевну, хотя являлся
на работу одновременно с ней.  Кассирша и методист  еще  не  пришли  -
музей открывается в десять часов.
     В голубой гостиной с балконной  дверью  в  угловом  фонаре  Ольга
Порфирьевна  задержалась  подольше.  Несколько  дней  назад  в Путятин
приехала вдова Пушкова,  Вера Брониславовна.  В гостиной проходили  ее
беседы  о  творчестве  замечательного  художника,  не  признанного при
жизни, но теперь завоевывающего все более громкую славу.
     По случаю  приезда Веры Брониславовны из голубой гостиной вынесли
все музейные витрины с монетами,  медалями,  статуэтками из  бронзы  и
фарфора,  старинной  посудой  и  шитьем  по  бисеру.  На прежние места
вернулись  сюда  кресла  и   полукреслица   из   голубого   гарнитура,
привезенного  в  начале  века  из Франции бывшим владельцем особняка и
Путятинской мануфактуры Кубриным.  В  майоликовом  столике  на  тонких
витых  ножках  туманно  отражалась  белая ваза,  обманчиво простая,  с
изображением дымчатой линии - драгоценный  датский  фарфор.  К  вечеру
Киселев  принесет  и  поставит  в  вазу букет белой сирени,  и голубая
гостиная наполнится томительным  запахом  майского  сада,  необходимым
Вере Брониславовне для творческого настроения,  - она всегда приезжает
в Путятин на две майские недели.
     Убедившись, что  в  гостиной  все  в  порядке,  Ольга Порфирьевна
направилась к высокой белой двери,  ведущей в зал Пушкова, но какая-то
непонятная тревога остановила ее.  Старуха еще раз придирчиво оглядела
знакомую до мелочей  обстановку  гостиной.  Все  на  месте,  ничто  не
сдвинуто.  Только  возле  балконной  двери валяется на дивном кленовом
паркете грязный комочек. Ольга Порфирьевна подошла ближе и разглядела,
что  это  оконная  замазка.  Балконную  дверь  на  зиму  замазывали  и
заклеивали полосками бумаги.  В этом году тепло  наступило  поздно,  и
только   после  майских  праздников  Ольга  Порфирьевна  распорядилась
отворить балконную дверь, смыть пожелтевшие за зиму бумажные полоски и
заодно  навести  чистоту  на  балконе,  обнесенном чугунными перилами,
представлявшими собою  тоже  музейную  ценность  -  один  из  шедевров
каслинского  литья.  После  уборки  дверь  заперли,  в музеях не любят
излишка свежего воздуха.
     Осмотрев балконную   дверь,   Ольга  Порфирьевна  убедилась,  что
бронзовые шпингалеты задвинуты плотно,  до отказа.  Но их, несомненно,
уже  давно не чистили,  кое-где появилась неряшливая прозелень.  Такие
мелочи особо расстраивали придирчивую Ольгу Порфирьевну.  В досаде она
машинально   подняла  с  пола  кусочек  замазки  и  тщательно  затерла
войлочной подошвой пятнышко на паркете.  И тут вдруг с  улицы  донесся
дикий  скрежет.  Как  ножом  по  стеклу,  но  во  много крат сильнее и
противнее.  Испуганная  старуха  спешно  повернула  бронзовую   ручку,
открывавшую одновременно верхний и нижний шпингалеты, распахнула дверь
и вышла на балкон.
     На перекрестке,  затененном густой зеленью, нос к носу стояли две
машины - городская "неотложка" и синий "Москвич".  Под самым  балконом
знакомый Ольге Порфирьевне шофер "неотложки" на высоких нотах объяснял
правила разъезда на перекрестке владельцу "Москвича", явно нездешнему,
в рыжей замшевой кепочке с захватанным козырьком.
     Ольга Порфирьевна в гневе наклонилась через перила.
     - Нельзя ли потише? Тут не базар!
     - Да не лезьте вы,  бабуся,  не в свое дело!  - огрызнулся  шофер
"неотложки".  - Я не собираюсь из-за каждого дурака садиться в тюрьму!
- И продолжил уже не наверх, в ее адрес, а для владельца "Москвича": -
Ты где поворачивал?  Ты как шел? - Шофер был настроен излить весь свой
гнев до последней капли и  только  тогда,  окончательно  разрядившись,
отправиться своей дорогой.
     Владелец синего "Москвича" смиренно оправдывался, но все же успел
пару  раз  поднять  голову  и  как  бы  призвать  Ольгу  Порфирьевну в
свидетели, что он не спорит, хотя вовсе не так уж виноват.
     Его лицо показалось ей знакомым.  Кажется, он был в музее вчера и
очень интересовался "Девушкой в турецкой шали" Пушкова.  Да,  это  он,
вчерашний   любознательный   посетитель.   По  музею  он,  разумеется,
расхаживал не в кепочке. Что за дурь - в почтенном возрасте напяливать
на голову какую-то мерзость!
     Ольга Порфирьевна вернулась в гостиную,  тщательно  затворила  за
собою   дверь   и   задвинула   шпингалеты.   Не   забыть  сегодня  же
распорядиться,  чтобы до вечера добросовестно начистили всю  бронзу  в
голубой  гостиной.  И уж заодно освежили паркет...  Мельком глянув под
ноги,  она не  обнаружила  валявшегося  только  что  на  полу  кусочка
замазки. Куда же он девался?
     - Ах, да! - Она коснулась пальцами лба. - Я же его подняла своими
руками, а потом, наверное, бросила с балкона.
     На камине часы с Мефистофелем  показывали  без  четверти  десять.
Ольга Порфирьевна заторопилась, однако, берясь за ручку двери, ведущей
в зал Пушкова,  успела и тут обнаружить прозелень.  Ольга  Порфирьевна
раздраженно повернула ручку и распахнула дверь. Ноги ее подкосились, и
она еле удержалась,  прислонясь к притолоке.  На противоположной стене
зала  разверзлась  пустота.  Лучшее  творение  Пушкова  -  "Девушка  в
турецкой шали" - исчезло.
     Не веря  глазам,  Ольга  Порфирьевна подтащилась ближе на ватных,
непослушных  ногах  и   потрогала   стену.   Краска   здесь   казалась
голубоватой,  тогда  как  вся  стена  пожелтела.  На  желтоватой стене
выделялся голубой небольшой прямоугольник,  в нем торчал крюк,  слегка
обросший паутиной,  надорванной там,  где находился шнур.  Портрет был
снят очень осторожно и аккуратно.
     Ругая себя  за  преждевременную  панику,  старуха поспешила вниз.
Слабость в коленях пропала,  ноги легко  несли  Ольгу  Порфирьевну  по
ступенькам  беломраморной  лестницы.  Она  быстрой  трусцой  пересекла
вестибюль и толкнула дверь бывшей швейцарской.
     Киселев, как  школьник,  застигнутый  учителем,  что-то  поспешно
свалил со стола в выдвинутый ящик и,  вставая,  толкнул ящик  животом,
чтобы закрыть.
     - Картина у вас?  -  выпалила  Ольга  Порфирьевна,  еле  переводя
дыхание.
     - Какая именно? - Он вытаращил глаза.
     - "Девушка в турецкой шали". Ее там нет. Кто-то снял. Если не вы,
то...
     Она пошатнулась  и  чуть не упала.  Киселев успел ее подхватить и
усадил в кресло, притулившееся в углу за шкафом.
     - Володя,  ее украли, - с трудом выговорила старуха. - Ради бога,
звоните сейчас же в милицию!
     - Нет уж, сначала я вызову врача! - сказал Киселев.
     В музее был только один телефон.  Позвав к Ольге Порфирьевне тетю
Дену,  Киселев  из вестибюля через черный ход выбежал во двор и оттуда
по  лестнице,  по  застекленной  галерее   попал   в   кабинет   Ольги
Порфирьевны. Такой отдельный ход в кабинет существовал в этом доме еще
со времен бывшего владельца.

        "2"

     Почти одновременно  с  врачами  в  музей  приехал  из  городского
отделения милиции молодой человек в штатском,  Николай Павлович Фомин.
Пока он осматривал место происшествия,  Ольге Порфирьевне стало лучше,
и  она,  распорядившись  повесить на дверях музея табличку "Санитарный
день", направилась в голубую гостиную.
     Фомин успел тщательно осмотреть все окна и двери, все царапины на
паркете и пока ничего для себя любопытного не обнаружил.  Приход Ольги
Порфирьевны  был  кстати,  на  Фомина она произвела впечатление натуры
волевой и собранной.
     - Вы  всегда  сами  делаете  утренний  обход  или  чередуетесь  с
заместителем?
     - Всегда.   Мой   заместитель  еще  очень  молод  и  недостаточно
требователен к персоналу.
     Фомин что-то пометил в раскрытом блокноте.
     Ольга Порфирьевна спокойно и логично поведала ему все подробности
сегодняшнего  утреннего  обхода  вплоть  до  привлекшего  ее  внимания
происшествия на перекрестке.  По просьбе Фомина старуха показала,  как
она  вошла  в  гостиную,  затем  направилась  к  двери,  ведущей в зал
Пушкова, и, не дойдя, повернула в другую сторону, к балконной двери.
     Фомин еще раз осмотрел старинные надежные шпингалеты.
     - Так вы говорите, дверь на балкон была заперта?
     - Она всегда заперта.
     - Зачем же вам понадобилось ее открыть сегодня утром?
     - Меня испугал ужасный скрежет. Я решила взглянуть, что случилось
на улице.
     Следователя насторожило,  что  владевшая  собой  старуха  на этом
месте начала сбиваться  и  путать.  Она  помнила,  где  лежал  комочек
замазки, но не помнила, куда он потом исчез.
     - Кажется, я его бросила вниз с балкона.
     - Что значит, кажется? Бросили или не бросили?
     - Кажется,  бросила.  Но  не  берусь  это  утверждать   со   всей
очевидностью.
     Фомин присел,  потрогал паркет там,  где,  по уверениям  старухи,
валялась замазка.
     - Прекрасный  паркет,  не  правда   ли!   -   воскликнула   Ольга
Порфирьевна.
     - Возможно.
     Фомин поднялся  и перешел к двери,  ведущей в зал Пушкова.  Ольга
Порфирьевна просеменила за ним.
     - Итак,  вы вошли в этот зал и увидели,  что картины нет? - Фомин
обернул руку платком и открыл дверь.
     Старуха остановилась на пороге.
     - Если быть точной,  то я заметила пропажу даже не войдя в зал, а
отсюда. - Она стояла, как бы боясь шагнуть дальше.
     - Значит,  вы сразу посмотрели туда,  где находится или,  вернее,
находилась пропавшая картина. Почему?
     - Потому что портрет девушки в турецкой шали -  жемчужина  нашего
музея.
     - Жемчужина? - недоверчиво переспросил Фомин.
     К Ольге Порфирьевне вернулась ее прежняя собранность.
     - Судя по вашему вопросу,  вы прежде у  нас  никогда  не  бывали.
Жаль!  Очень жаль. Люди приезжают к нам в Путятин издалека именно ради
картин  Пушкова.  Такого  собрания  его  работ  нет  нигде.   Даже   в
Третьяковской галерее висит только одна картина Пушкова.
     На Фомина упоминание Третьяковки произвело некоторое впечатление.
     - Я  давно  собирался  посмотреть  выставку  Пушкова,  и все было
как-то некогда,  - смущенно оправдывался он.  - А вообще-то я бывал  у
вас  в  музее.  Когда  еще  в  школе учился.  Нас сюда часто водили на
экскурсии.
     - Так,  значит, вы здешний... - Она покачала головой. - Закончили
здесь школу... Недавно?
     - Восемь лет назад.
     - Ах,  вот как...  Восемь лет назад.  А собрание  картин  Пушкова
поступило  к  нам  семь  лет  назад.  Дар  Вячеслава Павловича родному
городу.  Картины были развешаны  им  собственноручно.  И,  увы,  через
полгода  его  не  стало.  - Ольга Порфирьевна достала платок и вытерла
набежавшие слезинки.
     - Пройдемте!  - Фомин взял ее под руку и подвел к противоположной
стене. - Вы помните, на каком шнуре висела картина?
     - Разумеется. Белый капроновый шнур.
     - Принято ли у вас в музее  время  от  времени  снимать  картины?
Например, для того, чтобы стереть пыль, исправить раму?
     - Разумеется,  мы иногда тревожим картины.  И эту нам приходилось
снимать чаще других.
     - Почему?
     Ольга Порфирьевна  глянула  на  следователя,  как ему показалось,
высокомерно.
     - Я же вам говорила!  "Девушка в турецкой шали" - лучшее творение
Пушкова.  Ее копируют,  фотографируют.  Кстати,  недавно приезжали  от
издательства "Искусство",  они делают репродукции для книги о Пушкове,
и  "Девушка  в  турецкой  шали"  будет  на  обложке.  Потом  еще   эти
халтурщики, которые оформляют новое кафе возле гостиницы, они тоже...
     Фомин насторожился.
     - Художники из Москвы? Три бородача?
     - Они!  И как нам стало известно,  у них  есть  замысел  украсить
новое кафе изображением девушки в турецкой шали,  разумеется, поданным
в каком-нибудь модерновом оформлении.
     - Художники вам сами сказали о своем замысле?
     - Это  не  замысел,  а  умысел!  -  запальчиво  возразила   Ольга
Порфирьевна.  - Я узнала о нем от своего заместителя Киселева. Он тоже
возмущен.  Какое-то наглое мародерство!  Вопиющее  издевательство  над
русской и советской классикой! Как раз по этому вопросу
     Вера Брониславовна с утра направилась в горсовет.  Шедевр Пушкова
не   должен  быть  использован  для  оформления  пищевой  точки!  Вера
Бронисла...
     Фомин увидел, что Ольга Порфирьевна вдруг страшно побледнела.
     - Боже мой!  Она ни  в  коем  случае  не  должна  знать!  Она  не
переживет!
     - Кто она?
     - Да господи,  Вера Брониславовна, вдова Вячеслава Павловича! Она
с утра пошла на прием к председателю горсовета, а потом придет сюда...
Как я ей скажу о пропаже?!
     - Постарайтесь скрыть.  - Фомин записал в блокноте имя и отчество
вдовы Пушкова, обвел жирной чертой. - Заприте зал, придумайте причину.
     - Но в шесть у нее беседа о творчестве Пушкова.
     - В шесть?  - бодро переспросил Фомин.  - До шести у нас еще есть
время.
     - Вы  надеетесь  так  быстро  найти картину?  - Ольга Порфирьевна
смерила  следователя  взглядом,  в  котором  Фомину  почудилась  смесь
надежды, иронии и еще чего-то, чуть ли не испуга.
     - Я надеюсь,  что до  шести  часов  вы  успеете  оповестить  всех
приглашенных  об  отмене беседы,  а вдову художника...  ну...  увезете
куда-нибудь  под  благовидным  предлогом.  А  я  тем   временем   буду
действовать.
     - Дай-то бог!  - Ольга Порфирьевна прижала руки к груди.  - Вы уж
постарайтесь...  Ах,  как жаль, что вы не видели ни разу саму картину.
Возьмите у Киселева цветную фотографию.  Хотя,  конечно, фотография не
передает  всей  прелести  портрета.  На нем изображена Таисия Кубрина,
дочь последнего владельца Путятинской мануфактуры, она славилась своей
красотой. Рассказывают, что как раз накануне революции в Петербурге...
     - Об этом вы мне расскажете как-нибудь потом,  - перебил Фомин. -
А сейчас не припомните ли вы что-нибудь более относящееся к делу?
     - Я от вас ничего не скрыла, - ответила с достоинством старуха. -
Мое сегодняшнее утро вам известно.  Каждый шаг,  каждая минута.  Что я
могу знать еще?
     - Не  казались  ли  вам  подозрительными  какие-нибудь посетители
вчера, позавчера?
     Фомин не ожидал, что простейший вопрос вызовет такое волнение.
     - Боже мой!  - вскричала  Ольга  Порфирьевна.  -  Вот  память-то!
Именно подозрительный посетитель!  Накануне он провел полдня в музее и
особенно интересовался портретом.  А сегодня утром  я  его  увидела  с
балкона, и что-то меня кольнуло.
     - Вы говорили,  что под балконом пререкались водитель "неотложки"
и владелец синего "Москвича". Который из двух был накануне в музее?
     - Этот, с "Москвича", в мерзкой рыжей кепочке.
     - С балкона можно было разглядеть номер машины?
     - Я не знаю.  Я не подумала о номере.  - Вид  у  нее  был  ужасно
виноватый.
     - Жаль,  жаль...  - Фомин с удовольствием  вернул  ей  зловредное
сожаление.
     Ольга Порфирьевна растерянно терла пальцами лоб.
     - Мне  трудно  вам  объяснить,  откуда  у  меня взялось внезапное
подозрение.  Впрочем,  мне  так  же  трудно  объяснить  то   тревожное
предчувствие, которое вдруг охватило меня, когда я вошла сегодня утром
в голубую гостиную...  И более того...  - Она убрала руку, заслонявшую
лицо,  и  пристально поглядела в глаза следователю.  - Если признаться
честно,  я еще со вчерашнего дня ждала беды,  с той самой минуты,  как
проводила  Веру  Брониславовну до гостиницы.  Мне показалось внезапно,
что...
     - Мы еще поговорим с вами об этом, - перебил ее Фомин. - А теперь
мне нужно побеседовать  с  вашими  сотрудниками,  причем  с  каждым  в
отдельности.  Могу  ли  я  обосноваться  на  часок  хотя бы в соседней
комнате?
     - В   голубой   гостиной?  Вам  здесь  будет  неудобно...  -  Она
помедлила. - Если хотите, можете занять мой кабинет.
     - Ваш   кабинет   нужен  вам  самой.  -  Фомин  изобразил  особую
почтительность.  - Спокойно занимайтесь делами  музея  и  не  забудьте
отменить  сегодняшнюю  беседу  вдовы!  А  я  устроюсь в комнате вашего
заместителя.

        "3"

     В бывшей швейцарской Фомин по-хозяйски уселся за письменный стол.
     - Ну и что? - спросил его Киселев, выкатив кресло из темного угла
и расположившись напротив Фомина.
     Фомин насмешливо фыркнул.
     - Я ничуть не удивлюсь, если через полчасика вдруг выяснится, что
никто  вашу  картину  не  крал,  что  всего-навсего  кто-то  из вашего
персонала снял ее  без  разрешения  начальства,  чтобы  вбить  в  раму
выпавший гвоздик или сменить протершийся шнур.
     - Что ж,  подождем полчасика.  - Киселев принял ленивую  позу.  -
Сенека утверждал,  что люди, которым мы уделили время, не считают себя
должниками, хотя время вернуть невозможно...
     - Все умничаешь? - усмехнулся Фомин. - Не отучился?
     - Нельзя ли ближе к делу? - вспыхнул Киселев. - Ты же должен меня
допросить по всей форме!
     - Погоди,  не лезь в бутылку. И скажи мне по совести, положа руку
на  сердце,  кому  может  понадобиться  картина  из вашего захудалого,
провинциального музея?
     - Так,  так... Очень интересно! - Киселев возмущенно подпрыгнул в
кресле. - Продолжай развивать свои соображения.
     - Ты  не  обижайся,  -  благодушно продолжал Фомин.  - Постарайся
объективно оценить ситуацию.  Ты,  конечно,  патриот нашего Путятина и
любишь свою работу, но...
     - Давай, давай! - вставил Киселев. - Смелее веди наступление!
     Фомин и  Киселев  десять  лет  проучились вместе,  не отличаясь в
школьные годы особыми успехами в науках.  После десятого  класса  Коля
Фомин  поехал  по комсомольской путевке в Сибирь на стройку,  а Володя
Киселев остался дома, потому что у него тяжело болела мать. Она болела
уже много лет, и Володя тащил на себе все домашнее хозяйство, убирал в
доме,  варил обед и воспитывал Таньку,  младшую сестренку.  В Путятине
выпускнику  школы было не так-то легко найти работу,  и Володя был рад
устроиться художником-оформителем в музей.  Он в школьные годы посещал
изокружок  в  Доме пионеров и даже пробовал писать красками.  Оформляя
стенгазеты и наглядные пособия,  он мало-помалу набил руку. Иногда ему
случалось  заработать пятерку,  а то и десятку на объявлениях и афишах
для фабричного Дома культуры.  Так что в музей Володя пришел,  как  он
сам полагал,  опытным специалистом по части оформления. История его не
интересовала - школа внушила  Володе  стойкое  отвращение  к  датам  и
цитатам.  Однако,  проработав  в  музее один год,  Киселев поступил на
заочное   отделение   областного   педагогического    института,    по
историческому  факультету.  За  время  его заочной учебы в Путятинском
музее появилась новая штатная единица -  заместитель  директора.  Сюда
прочили  бывшего  Володиного  школьного  учителя,  это  был счастливый
случай избавить  от  него  ребят,  но  Ольга  Порфирьевна  добилась  в
горсовете,  чтобы замом утвердили Киселева. В горсовете подозревали, а
в гороно говорили открыто, что старая хозяйка музея выдвинула Киселева
в  замы,  чтобы  вертеть  им как угодно.  Деспотический характер Ольги
Порфирьевны был всем известен.  Однако насчет  мягкотелости  Володи  в
горсовете,  в  гороно,  да  и  вообще  в  Путятине  могли очень сильно
ошибаться.  Во всяком случае,  он сам был с этим мнением  в  корне  не
согласен.
     Репутация тюхи-матюхи сложилась у Володи на  том  основании,  что
его