- Спартак Тимофеевич.
     Он присел на краешек задрапированного стула.
     - Вот имя,  по которому можно узнать и возраст,  - заметила  Вера
Брониславовна,  назвав  гостю  себя  и  Ольгу Порфирьевну.  - В начале
двадцатых годов были в моде для мальчиков имена Спартак или  Радий,  а
для девочек - Марсельеза, Идея, Октябрина...
     Гость смущенно вытер лысину клетчатым платком.
     - Мама  долго  не  соглашалась  назвать  меня Спартаком,  но отец
настоял.  Отцу ужасно не нравилось его крещеное имя  Тимофей.  Он  был
красным кавалеристом, а имя Тимофей расшифровывается как "честь богу".
У отца в отряде воевал боец из бывших семинаристов. Вот он и просветил
насчет  имени.  От  него же отец узнал про Спартака,  вождя восставших
рабов,  и назвал меня в его честь.  Отец у меня был кадровым  военным,
служил в Средней Азии, а погиб в первый год войны, под Смоленском.
     Он рассказывал  о   себе   доверительно   и   простодушно.   Вера
Брониславовна  слушала  в  обычной своей проникновенной манере.  Ольга
Порфирьевна усиленно старалась не верить  ни  единому  слову.  Спартак
Тимофеевич казался ей не тем, за кого себя выдает.
     Вера Брониславовна,  приняв  участие  гостя  за  чистую   монету,
разговорилась о своих огорчениях.
     - Чуяло мое сердце,  что в этом году у  меня  будет  несчастливая
поездка.  И  вот,  видите,  слегла.  Не  знаю,  как теперь доберусь до
Москвы.  Я стала очень тяжело переносить  дорогу.  От  стука  вагонных
колес у меня начинается невыносимая головная боль.  А эта вечная грязь
в уборных!
     - Так в чем же дело!  - Спартак Тимофеевич радостно просиял.  - Я
могу вас довезти на машине.
     Вера Брониславовна выказала большую заинтересованность.
     - Наверное, очень приятно - путешествовать на своем автомобиле. В
годы моей молодости машин было мало, а еще меньше денег у нас с мужем.
- Она вздохнула.  - Скажите,  за сколько часов можно отсюда доехать на
машине до Москвы?
     - Часов за восемь.
     Она покачала головой.
     - Такая поездка не для меня. Я не выдержу восемь часов.
     - Так  мы  же  будем ехать с остановками,  - принялся уговаривать
Спартак Тимофеевич.  - У меня строжайшее правило -  отдыхать  от  руля
каждые  два  часа.  По  дороге  сюда я разведал неплохие ресторанчики.
Хотите,  мы заедем в Торжок к самому  Пожарскому?  О  нем  еще  Пушкин
писал: "... пообедай у Пожарского в Торжке..."
     С подозрительной настойчивостью Спартак Тимофеевич расписывал все
прелести  поездки  на  машине из Путятина в Москву.  Ольга Порфирьевна
никак не могла разгадать,  что за расчет  был  у  этого  человека.  Но
расчет  непременно  должен быть.  Кто-то хочет как можно скорее увезти
Веру  Брониславовну  из  Путятина.  А   она,   бедняжка,   ничего   не
подозревает. Вся оживилась, глаза разгорелись - Вера Брониславовна уже
почти согласна отправиться  в  путь,  как  только  Спартак  Тимофеевич
заберет свой автомобиль из починки.
     Ольге Порфирьевне  очень  не   хотелось   оставлять   больную   с
человеком,  не внушающим доверия, но пришлось. Она прытко посеменила к
себе в музей и оттуда позвонила в милицию Фомину.
     Следователь выслушал ее и как-то неопределенно хмыкнул.

        "11"

     Володя проснулся  от  дневного  света  с тягостным чувством,  что
провел ночь не у себя дома,  а в чужом и  скверном  месте.  Стоит  ему
открыть глаза - сразу же посыплются жестокие вопросы.
     Он лежал,  не шевелясь,  не подавая вида,  что уже  проснулся,  и
старался  припомнить  до  мельчайших  подробностей все,  что произошло
накануне.  Так он мысленно добрался до того мгновения,  когда глупо  и
постыдно выдал себя перед этими тремя примитивистами.
     А что же случилось потом?
     Дальше в  памяти  чернел  провал.  Володя снова и снова вспоминал
сцену с двумя копиями "Девушки в турецкой шали",  и наконец перед  ним
просверкнуло   самое  последнее.  Голос  Фомы  за  спиной:  "Спокойно,
Киселев!" Володя оборачивается и видит Фому,  у которого в руке вместо
огнестрельного оружия бутылка вермута.  Вряд ли такое было наяву.  Это
уже начинался бред, забытье.
     Ну, а  если  все-таки  наяву  из-за  сирени вышел Фома?  Володя в
досаде застонал.  Если наяву, то, значит, Фома ему не доверял, Фома за
ним следил, а тем временем настоящий преступник мог уйти.
     - Проснулся наконец?
     Володя открыл глаза и увидел потолок,  знакомый с детства, весь в
абстрактных рисунках, образованных трещинами.
     - Вставай! Уже восемь часов! - сказал незнакомый голос.
     Володя с трудом повернул  налитую  свинцом  голову  и  увидел  за
обеденным столом рыжего Сашу.
     Володя сел в постели и обнаружил, что спал на простыне, раздетый,
а  тренировочный  костюм  аккуратно  повешен  на спинку стула.  Володя
спустил голые ноги на пол и поймал пальцами свои  шлепанцы.  Одевшись,
он угрюмо спросил примитивиста:
     - Что вам здесь нужно?
     - У  Татьяны  сегодня  экзамен,  я  ее разбудил в семь,  подал на
завтрак гренки.  К сожалению,  кроме хлеба,  в доме ничего не было. Но
она мне оставила рубль, я сходил за молоком и в продмаг...
     Бородач обстоятельно отчитывался  Володе  о  своей  хозяйственной
деятельности. Послушать со стороны - он у Киселевых свой человек.
     - Ваши приятели тоже здесь?
     - Нет, они в гостинице.
     - А вы зачем остались?
     - Вчера мы были на "ты",  - мягко напомнил Саша.  - Я бы не хотел
переходить на официальный тон.
     Володя молча  взял полотенце и вышел на крыльцо к рукомойнику.  В
сирени беззаботно чирикали воробьи,  из бачка садового душа  шлепались
на  дощатый настил звучные капли.  Примитивист до того поусердствовал,
что натаскал воды даже в душ.
     "Какой дурак  в  мае  купается  под садовым душем?" - раздраженно
подумал Володя и,  откинув кусок матрацного тика,  заменявшего  дверь,
вошел  в  кабину,  разделся  и - наперекор трусливым содроганиям всего
тощего тела - встал под ледяную струю.
     В дом он примчался весь синий, в куриной коже. Зато головной боли
как не бывало.
     - Вот и отлично!
     Примитивист развернул газетный кочан и достал из  него  кастрюлю.
Открыл крышку и вкусно, со слюнками втянул пар вареной картошки.
     - Сливочного масла у нас нет,  но знатоки уверяют, что в ранешние
времена картошку заправляли подсолнечным...
     Саша подвинул  хозяину  фирменную  бутылочку  с  подсолнухом   на
этикетке,  видимо  тоже  купленную  сегодня утром.  Володя ожесточенно
навалил себе в тарелку картошки,  размял,  полил маслом и принялся  за
еду.
     - Нравится мне,  как ты живешь!  - болтал Саша с набитым ртом.  -
Твой ветхий кров и буйная сирень. Ты очень правильно, ты мудро живешь.
Природа тебя одарила колоссальной чувствительностью.  Это хорошо,  это
замечательно.  Как  ты вчера вспыхнул весь и задрожал!  Ты ведь не был
пьян,  с тобой приключился нервный обморок.  Значит, ты в нее влюблен!
Не  только  Пушков,  но  и  ты.  Боже мой,  как это прекрасно!  - Саша
блаженно помотал бородой.  - Но ты когда-нибудь думал  о  ней,  как  о
живой.  Не о портрете, а о реальной Таисии Кубриной? Сколько ей сейчас
лет? Должно быть, около восьмидесяти. Дряхлая старуха!
     Володя отшвырнул ложку.
     - Замолчи! Сейчас же замолчи!
     Саша в упоении схватился за голову:
     - Слушай,  я непременно напишу твой портрет.  Какие у тебя сейчас
бешеные глаза!..
     - Ты напишешь?  - Володя захохотал  довольно  неестественно.  Ему
было не до смеха. - Ты бездарный мазила! Пошляк! Халтурщик! Вор!
     Саша осекся, лицо его перекосилось.
     - Ты  меня совсем не знаешь,  - тихо сказал он.  - Почему ты себе
позволяешь судить о человеке, не зная о нем буквально ничего?
     Володя смущенно зашарил по столу, отыскивая ложку. Третий раз ему
бросили упрек в том,  что он судит о людях без достаточных  оснований.
Первым   был  Фома,  вторым  -  босс  Юра.  И  вот  теперь  Саша.  Как
сговорились!  Но  раз  они  его  загоняют  в  угол,   он   не   станет
миндальничать с ними.
     Володя привстал и нагнулся к примитивисту:
     - Где картина? Вернули Фомину?
     Сашино лицо прояснилось.
     - Ах,  вот  оно что...  Ты так и не понял.  А я-то думал,  что ты
разбираешься.  Это ведь был не оригинал,  а тоже копия.  Понимаешь,  я
написал две копии.  Плохую повесим в кафе, а ту, что получше... - Саша
неопределенно пожал плечами.
     - Куда  же  ту,  что  получше?  Собирались  тайком  подменить  ею
оригинал?
     - Опять  ты  торопишься!  -  огорчился  Саша.  - У тебя непомерно
развито воображение,  но житейская сообразительность стоит на нуле. Ты
неглуп,  талантлив,  но  наверх  ты не пробьешься.  Так и застрянешь в
глубинке.
     - И  пускай  застряну!  -  отрезал  Володя.  - Тебе же самому так
нравится моя жизнь,  - он передразнил со злостью,  - мой ветхий кров и
буйная сирень!  Но ты-то сам чем выбился из своей глубинки? И для чего
выбился? Чтобы халтурить и подделывать картины?
     Саша помотал головой:
     - Если бы я работал подделку,  на ней оказались бы подделанными и
подпись  художника  и  следы  времени.  А  я писал обыкновенную копию,
которая будет висеть в кафе. Но понимаешь, Юра мою копию забраковал.
     - Ту,  слепую?  Да ее забракует любой, даже ничего не смыслящий в
живописи! - уничтожающе бросил Володя.
     - И опять торопишься.  - Саша глядел с жалостью. - Юра забраковал
ту,  которая лучше.  Он сказал,  что я  перестарался,  что  я  нарушаю
современный стиль кафе. Ну я и написал, как надо Юре.
     Володя понял,  что Саша не врет.  В конце  концов,  босс  мог  не
посвятить  его  в  свои  замыслы.  Скорее,  он  доверился тупому Толе,
рабочей лошадке. Вот кто идеальный помощник в таком деле.
     Володя встал из-за стола:
     - Не беспокойся, посуду помою я сам. А ты иди, тебя ждут.
     Но от Саши не так-то легко было отделаться.  Он проявлял к Володе
родственную нежность.
     Из дома они вышли вместе.  По дороге в музей Саша рассказывал про
свою неустроенную жизнь.
     - Я   слабый,   я   не   умею  толкаться,  а  в  наше  время  нет
купцов-меценатов,  которые лезут в карман и вынимают  пачку  денег  на
поездку  в  Италию.  В  наше время надо жить трудом.  Но никто тебе не
доверит сразу расписывать  дворец.  Один  мой  однокурсник  подрядился
расписывать церковь под Москвой, хотя он не верит в бога, он вообще ни
во что не верит,  кроме денег.  А я за что только  не  хватался!  Одно
время заголовочки рисовал в "Пионерской правде".  Теперь вот работаю у
Юры.  Трактирная живопись,  какой  бы  скверной  она  ни  была,  несет
наименьший вред людям.  Знаешь,  сколько таких вот,  как я,  малюют на
стенках по разным градам и  весям,  расписывают  кафе  под  названиями
"Романтики" и "Гвоздики" в стиле духанов Пиросмани...
     - Что ж,  ты так и собираешься всю  жизнь  заниматься  трактирной
живописью? - сочувственно спросил Володя.
     - Денег, которые я заработаю у вас в Путятине, мне хватит на год.
- Саша понизил голос.  - Знаешь,  я кое-что задумал.  Я,  конечно,  не
гений.  Если бы я был гением,  я бы не соглашался  на  халтуру,  я  бы
предпочел честно и благородно умереть в нужде.
     Рассказ Саши вызывал  у  Володи  искреннее  сочувствие.  И  сразу
явились  тревожные  мысли о Таньке.  Оказывается,  художника диплом не
кормит.  Как Володя об этом раньше не подумал?  Вот и попробуй  писать
шедевры! Конечно, гению ничто не страшно. Только ведь Танька не гений!
Уж пусть бы скромненько поступала в педагогический.
     Володя прекрасно  понимал,  насколько  он сам виноват в том,  что
Танька возмечтала стать художницей.  Он и его бесконечные разговоры  о
Пушкове.  Гением  Пушков,  разумеется,  не  был.  Про таких художников
принято говорить:  незаурядный  талант.  Как  будто  бывают  заурядные
таланты.  Или  говорят:  большое,  яркое дарование.  На халтуру Пушков
никогда не разменивался.  В конторских  книгах  Кубрина  Володя  нашел
записи,  свидетельствующие, что художник перебрал у фабриканта немалые
суммы - взаймы,  но  без  надежды  на  отдачу.  Положение  неоплатного
должника его,  конечно,  мучило.  И вот,  не видя иного выхода, Пушков
согласился несколько раз  выполнить  узор  для  знаменитых  кубринских
ситцев.
     В те  годы,  как  вычитал  Володя  в  старых  номерах   "Биржевых
ведомостей", хранящихся в музее, ситцы фабрики Кубрина вышли на первое
место в российской торговле  со  Средней  Азией,  откуда  приходили  в
Путятин  тугие  кипы  хлопка.  Кубрин  вытеснил  бы всех конкурентов с
рынков русского Востока, но в этом ему помешала революция.
     Перелистывая в  музейной  кладовой альбомы с образцами кубринских
ситцев,  Володя пытался угадать те шесть  узоров  Вячеслава  Павловича
Пушкова,  которыми  художник  заплатил  долг Кубрину.  Володя пробовал
заинтересовать альбомами Веру Брониславовну,  но она даже не  пожелала
взглянуть - так ненавидела все, связанное с Кубриным и его дочерью.
     Впрочем, чем она могла бы помочь Володе?  Жены художников  далеко
не всегда разбираются в искусстве. Но вот Саша... Саша бы мог!
     Володя услышал взмах крыльев - на свет родилась  блестящая  идея.
Саша не гений,  но он,  несомненно,  талантлив. Даже халтурной бригаде
требуется один талантливый художник.  Босс Юра  делает  дело,  Толя  -
черную  работу,  а Саше платят за талант.  У дельца должен быть нюх на
все незаурядное, как был этот нюх у Никанора Кубрина.
     Парадный подъезд  музея  оказался  запертым.  На  бронзовой ручке
болтался,  как и вчера,  плакатик:  "Санитарный день".  Володя и  Саша
вошли  во  двор,  поднялись  в  кабинет  директора.  Там собрался весь
небольшой коллектив.  Ольга Порфирьевна  консультировалась  с  отделом
культуры, открывать сегодня музей или нет.
     - Открывать,  и только открывать!  - с порога выпалил  Володя.  -
Ольга  Порфирьевна,  я нашел человека,  который может определить узоры
Пушкова.
     - Определить? - Она не понимала, о чем он говорит.
     - Чутьем! Понимаете? Чутьем!
     Сидящая у самой двери тетя Дена проворчала:
     - Лучше бы ты собаку привел  с  хорошим  чутьем.  Она  бы  нашла.
Собаку полагается приводить, а никто не догадался.
     Но Володя сейчас совершенно не помнил  о  похищенной  "Девушке  в
турецкой  шали".  Он  держал  в  голове  сложнейшую  и  вместе  с  тем
простейшую систему поиска узоров Пушкова.  Мысль Володи и на этот  раз
шла  не  шаблонными  путями.  Он  будет  показывать кубринские альбомы
каждому  приезжающему  в  Путятин  одаренному  художнику.  Чем  больше
экспериментов  удастся  провести,  тем точнее окажется результат.  Все
данные будут,  разумеется, заложены в ЭВМ. Вопрос об авторстве Пушкова
разрешится   на   современном  научном  уровне:  интуиция  талантливой
личности плюс логика электронного мозга.
     Уступив Володиному  напору,  Ольга Порфирьевна протянула ключи от
бывших каретных сараев.
     Володя доставал   один  за  другим  разбухшие  альбомы.  Саша  на
вытащенном во двор столе рассматривал листы и приговаривал:
     - Ты  когда-нибудь,  Володя,  задумывался над тем,  почему Пушков
писал ее в турецкой шали?  Старинные турецкие шали удивительно хороши.
Вообще  шаль живописна.  - Саша мелкими шажками прошелся вдоль стола и
изобразил,  как женщина накидывает на плечи дорогую шаль.  - Я  как-то
был  на  выставке  русских  шалей.  На улице Станиславского,  там есть
старинные хоромы и в них выставочный зал.  Знаешь,  о чем я подумал? Я
подумал,   что   современная  женщина  -  ни  одна!  -  не  сумела  бы
покрасоваться в шали. И походка не та, и статности нет. Шаль на плечах
- это совсем другой,  ныне исчезнувший тип женщины.  Человеческие типы
так же исчезают, как исчезали археоптериксы...
     Саша рассеянно  поднимал  с  земли  щепку,  закладывал страницу и
перелистывал дальше.
     - Кстати,  тебе  не кажется,  что походка полной женщины,  матери
семейства,  в  общем-то  более  естественна,  более  женственна,   чем
выделанный шаг тощей манекенщицы?
     Саша откусывал  травинку,  клал  меж   страниц   и   наборматывал
какую-нибудь песенку.
     - Тебе не кажется, Володя, что есть мелодии, которые застревают у
нас не в ушах, а в зубах, как жилистое мясо?
     Он методично перебрал все страницы,  раздумчиво покопался в рыжей
бороде и сообщил Володе свои соображения:
     - Где заложены щепки,  там узор,  которого Пушков никогда бы себе
не позволил.  Художник,  совершивший такую пакость, погибает навеки. А
вот где травинки, там, возможно, он. Я не утверждаю. Может быть, он, а
может быть, и не он. Показывать фокусы я не собираюсь.
     Володя насчитал  в  альбомах  около  пятидесяти  щепок.  Травинок
оказалось только шесть. Номера образцов, заложенных травинками, Володя
переписал в блокнот и вытащил все закладки.
     В это время во дворе появилась Танька.
     - Четыре балла! - сообщила она небрежно.
     - Какой вопрос завалила? - строго осведомился брат.
     - Дополнительный, по Щедрину.
     - Самый трудный писатель, - поспешил на выручку Саша.
     Володя смотрел,  как они уходят вдвоем. Пигалица Танька, выросшая
из  школьного  платья  -  слава  богу,  что  пришла мода на мини!  - и
бородатый Саша в заношенной ковбойке и вытертых штанах.
     "Он ее не прокормит, - мрачно размышлял Володя. - Они оба себя не
сумеют прокормить.  А  мне  их  двоих  не  вытянуть  на  мою  музейную
зарплату. Хоть иди с кистенем на большую дорогу!"
     В вестибюле музея ему повстречался Фомин.  Они молча кивнули друг
другу.  В  распахнутые парадные двери проталкивалась крикливая детская
экскурсия. Все ребята были в одинаковых красных пилотках.
     - Пройдем к тебе, - предложил Фомин.
     У себя в кабинете Володя по-хозяйски  сел  за  стол.  Следователю
пришлось занять место в кресле.
     - Вопросы есть? - Володя решил держаться вызывающе.
     - Да нет, - благодушно ответствовал Фомин. - Хочу тебя успокоить.
Сегодня вдова у вас не появится. И завтра тоже.
     - Надеешься?
     - Располагаю точными данными.
     - Ты не очень-то верь в ее хвори.  Я эту даму знаю лучше, чем ты.
У Веры Брониславовны богатырское здоровье.
     - И тем не менее...
     Фомин держался с поразительной  самонадеянностью.  Володя  решил,
что кто-то посолидней едет на подмогу этому путятинскому Мегрэ.
     - Меня ты все еще подозреваешь?
     - Тебя,  Кисель,  ни  в чем нельзя заподозрить!  - заявил Фомин с
апломбом.  - Видишь ли, у тебя нет никаких тайных пороков. Разумеется,
кроме твоей тайной гордыни. Ведь любовь не порок? - Фомин засмеялся.
     Володя невольно схватился за верхний ящик стола.
     - Ты не имел права шарить в моих бумагах!
     - Я и не шарил!  - весело заверил Фомин.  - Я  заглянул  случайно
краешком глаза. И к тому же вчера вечером...
     - Что  вчера?   -   перебил   Володя.   Его   злила   милицейская
самоуверенность Фомы. - Ты у них конфисковал вторую копию?
     - Не имею права.
     - А тебе не приходило в голову, что ты вчера держал в руках вовсе
не копию, а оригинал?
     - Мне-то? Нет, не приходило. - Фомин зевнул лениво. - Я абсолютно
уверен,  что видел и держал вчера в руках не оригинал,  а копию. Да, я
не  могу отличить Гогена от Ван-Гога,  как ты вот тут вчера изощрялся.
Но я сын ткача,  внук ткача и правнук  ткача.  Старинную  холстину  от
новенькой я уж как-нибудь могу отличить, не сомневайся.

        "12"

     Фомин вышел из музея.  Навстречу по ступеням вприбежку поднимался
Футболист.
     - Давненько не видались!  - Футболист приподнял рыжую кепчонку. -
Опять заглядывали к приятелю?  В  наше  время  редко  встретишь  такую
трогательную мужскую дружбу.
     Это было уж слишком. Если Футболист не преступник, то кто же он?
     - Маленький  город,  узкий  круг приятелей.  - Фомин оправдывался
вроде бы неловко.  - Но кажется, и у вас завелось знакомство в здешнем
музее?  Вы  вчера  обронили,  что хотите с кем-то повидаться.  Сегодня
никаких препятствий нет, музей открыт.
     - Спасибо за радостные вести! Повидаюсь на прощание - и в путь!