н  остановился.  -  Да  я с ладошки!  - И тут же
сообразил, о чем его просят: - Кружечка у меня найдется!
     Шофер вернулся   к  машине,  достал  из  багажника  эмалированную
кружку.
     - Парень у вас прелесть!
     В ее похвале шоферу Колосков различил и похвалу себе.
     Парень ломился  вниз.  Некоторое  время был слышен треск и хруст,
потом все поглотили шорохи и тьма Медвежьего оврага.  Минут пятнадцать
прошло,  пока  вновь не послышалось снизу присутствие человека.  Шофер
вынырнул из чащи с полной до краев кружкой.
     - Болотцем  пахнет,  но  пить  можно!  -  Он  подал  кружку  Вере
Брониславовне.
     - Дай вам бог...
     Она поднесла кружку к губам и вдруг расплакалась:
     - Не могу, не могу... Вячеслав перед смертью все вспоминал водицу
из ключа... Вы меня простите, слабую женщину. На людях всегда держусь,
а сейчас до того стало больно...
     Ольга Порфирьевна преданно кинулась утешать,  но Колосков  видел,
что  никакие  слова  не  могут помочь горю этой женщины,  можно только
надеяться на ее собственные душевные силы.  Колосков подумал,  что  он
несравнимо больше понимает вдову художника, чем ее давняя приятельница
Ольга Порфирьевна.
     Выплакавшись и напившись воды из ключа,  любимого покойным мужем,
Вера Брониславовна  успокоилась.  Поехали  дальше.  Густой  ельник  до
последнего  прятал,  что  там,  впереди.  Но стоило машине выбежать на
светлую насквозь опушку - и сельцо, рассыпанное по пригорку, словно бы
кинулось навстречу.
     - Прелесть какая! - воскликнула Вера Брониславовна.
     На самой высокой точке в окружении вековых лип стояла заброшенная
церковь.  По правую руку  от  нее,  очевидно,  когда-то  располагалась
усадьба  - заросли бурьяна поднялись на месте барского дома.  По левую
руку виднелось за  молодыми  посадками  школьное  здание  из  красного
кирпича,   построенное   по   типовому   проекту  для  народных  школ,
существовавшему во время оно.
     В школе   готовились   встретить   гостей.  Несколько  учительниц
выравнивали шеренгу ребятишек,  вперед вели девочку с хлебом-солью  на
блюде,  застеленном шитым полотенцем.  Колосков узнал в девочке бойкую
солистку  школьного   хора,   занявшего   первое   место   на   смотре
художественной самодеятельности.
     Учителя Нелюшкинской школы по-деревенски  перестарались.  Ведь  в
конце  концов  о  приезде вдовы Пушкова им сообщили всего за два часа.
Можно бы и обойтись без хлеба-соли.  И уж вовсе незачем держать гостью
на ногах перед хором исполняющим чуть не весь свой репертуар.
     Колосков страдал  и  злился.  Эта  встреча   его   унижала,   как
путятинского  деятеля,  хотя  сельская  местность  была  не  в ведении
горсовета,  а имела свой районный Совет. Зато Вера Брониславовна перед
хором   не   сникла.   Грузно   опираясь   на  палку,  она  подошла  к
девочке-солистке, расцеловала в обе щеки, одарила куклой в кокошнике и
двинулась   вдоль   первого  ряда  знакомиться  с  детишками.  Шеренга
сломалась,  все  сделалось  вмиг  достойно  и  очень  сердечно.  Ольга
Порфирьевна даже всплакнула.
     Гостей повели осматривать места,  связанные с  памятью  Вячеслава
Павловича Пушкова.
     Он родился в Нелюшке,  в семье народного учителя.  Отец  будущего
художника  жил  при  школе,  в  большой  комнате,  разделенной дощатой
перегородкой. Теперь в этой комнате устроили музей. Школьники натащили
старую крестьянскую утварь,  буквари и книжки с ятем,  фитой и ижицей,
пожелтелые тетрадки по чистописанию,  где - от палочек до  прописей  -
все  говорило  о  детском  прилежании  -  нынешним ребятам такое не по
силам, у них другая нервная система.
     Зато как  смело  и  вольно  нынешние  ребята из Нелюшки и ближних
деревень управлялись с цветными карандашами и  акварельными  красками!
Одну  из стен музея сплошь занимали детские рисунки,  кричавшие во все
цвета о богатой творческой фантазии авторов.  За свою фантазию  ребята
из Нелюшки год назад получили призы в одной далекой южной стране,  где
устраиваются всемирные конкурсы юных художников.
     Конечно, такого  и быть не могло в годы детства Вячи Пушкова.  Но
почему-то он все-таки сделался  художником.  Правда,  слава  пришла  к
Пушкову  только после смерти.  В этом,  быть может,  сыграло свою роль
робкое детство пятого ребенка в семье народного учителя,  еле сводящей
концы с концами.
     Вяча рос тихим,  послушным мальчиком, он читал и пел на клиросе в
здешней церкви св.  Павла,  это открыло ему дорогу в духовное училище,
откуда он после был принят в семинарию.  Другого  пути  из  Нелюшки  в
большой  мир  у  Вячи Пушкова не имелось.  Дети народных учителей были
самые несчастные дети.  Крестьянские - те могли рассчитывать  на  свой
надел,  а детям учителей не полагалось ни клочка земли, и они не могли
даже мечтать,  что прокормят себя своими руками. А средств на гимназию
или  реальное  училище  у народного учителя не было.  Он и кормился-то
зачастую тем, что принесут родители учеников.
     Все эти объяснения Ольги Порфирьевны нелюшкинская ребятня слушала
невнимательно.
     Из школы   гостей  повели  вокруг  заброшенной  церкви  с  пустой
колокольней на старое кладбище,  заросшее  травой.  Рядом  с  забытыми
могилами  и  поваленными  крестами  виднелись  холмики  свежей земли и
дорогие мраморные плиты,  как на городских  кладбищах.  В  отличие  от
церкви  нелюшкинский  погост  продолжал  жить.  За  особой  оградой из
зеленого штакетника  находились  могилы  родителей  Вячи  и  двух  его
братишек, умерших в младенчестве.
     Ольга Порфирьевна приготовилась поддержать Веру Брониславовну, но
помощь  не  понадобилась.  С  чувством  почти  радостным глядела вдова
художника на могилы, убранные детскими руками.
     - Какие  молодцы!  -  повторяла  она.  -  Ваши  дети  меня просто
восхищают.  Как тут все мило.  Особенно эти кусты сирени в  изголовье.
Вячеслав Павлович очень любил сирень и часто ее писал...
     Внимание Ольги Порфирьевны привлекли две  белые  гвоздички  -  по
одной  у  каждого  креста.  Вернее,  не  сами  гвоздички,  уже немного
увядшие,  а  странный  интерес,   проявленный   к   ним   мальчишками,
облепившими штакетник. До Ольги Порфирьевны донесся жаркий спор:
     - Ты видел?
     - Ты, что ли, видел?
     Учительница строго глянула на спорщиков, и они смолкли.
     Когда возвращались  с  кладбища,  Ольга  Порфирьевна  отстала  от
взрослого общества и подозвала одного из запомнившихся ей спорщиков.
     - Ты принес белые гвоздики?
     Тотчас к ней подскочил другой, весь в золоте веснушек:
     - Тетенька, это не он.
     - Значит, ты принес такие красивые гвоздики?
     - И не я! - клятвенно отрекся "золотой".
     - Тогда кто же?
     - А  никто  не принес!  - на помощь приятелям подоспел третий,  с
крупными, как у зайца, передними зубами.
     Вся троица  была  явно  не из лучших учеников.  При торжественной
встрече этих мальчишек не поставили в первый ряд,  несмотря  на  малый
рост, а задвинули за спины долговязых девочек.
     Ольга Порфирьевна до музея много лет проработала в школе и еще не
забыла, как надо говорить с детьми.
     - Что же получается? Никто не приносил цветы, а они лежат. Так не
бывает.
     - Бывает! - убежденно возразил усыпанный веснушками.
     - Тетенька, он не врет! - вступился мальчишка с заячьими крупными
зубами.  - Я точно знаю,  что  никто  из  наших  ребят  эти  цветы  не
приносил.
     - А ты видел? - задрался опять первый.
     - Ты,  что ли, видел? Ты машину видел, а хвастаешься, что знаешь,
кто принес цветы.
     Ольга Порфирьевна насторожилась:
     - Дети, о какой машине вы говорите?
     - Это он говорит, а я не говорю.
     Из мальчишечьих пререканий Ольга Порфирьевна  извлекла,  наконец,
причину спора.  И причиной оказался синий "Москвич". Ольгу Порфирьевну
кольнуло нехорошее предчувствие.  Что делал здесь  тот  подозрительный
тип в рыжей кепчонке?
     "Москвич" приезжал в Нелюшку  три  дня  назад.  Машина  некоторое
время стояла возле церкви.  Кто на ней приехал, мальчишки не углядели.
Но гвоздики могли быть привезены только на синем "Москвиче". В Нелюшке
таких цветов нет ни в одном палисаднике.
     Ольга Порфирьевна поняла, что ей удалось добыть факты, ценные для
следователя.  Что-то  этот  тип  в Нелюшке искал,  что-то высматривал.
Придя в школу,  Ольга Порфирьевна поспешила к телефону, чтобы обо всем
рассказать Фомину, но оставленный ей следователем номер не отвечал.
     Пока она ходила звонить в город,  чуть не случилась неприятность.
Колосков  был  красен от гнева,  учительницы бестолково оправдывались.
Хор для встречи вывели, о хлебе-соли подумали, но никто не позаботился
насчет обеда.
     Спасла положение  сама  Вера  Брониславовна.  Она  спросила,  чем
сегодня  кормили  детей  в  школьной  столовой.  Пшенной  кашей!  Вера
Брониславовна пришла в восторг:
     - Какая прелесть! Моя любимая каша! У вас осталось хоть немножко?
     Пшенной каши осталось на кухне чуть ли  не  полкотла,  ребята  ее
терпеть не могли.  Кашу подогрели, сдобрили маслом. Вера Брониславовна
ела и нахваливала.  Всем стало казаться,  что  каша  и  в  самом  деле
сегодня какая-то особенная.  Ел с аппетитом Колосков, уписывали за обе
щеки учительницы,  умял полную тарелку шофер. После трапезы пригласили
с  кухни  повариху.  Вера  Брониславовна  записала  с  ее  слов рецепт
приготовления и обещала,  что научит всех своих знакомых  варить  кашу
по-нелюшкински.
     Словом, вместо недоразумения вышел для всех  еще  один  праздник.
Вера  Брониславовна  подарила поварихе носовой платочек с отпечатанной
Эйфелевой башней,  всем учительницам по значку.  Во дворе  провожающие
школьники  преподнесли  ей альбом с фотографиями памятных исторических
мест Путятинского  района.  Вера  Брониславовна  опять  раскрыла  свою
большую кожаную сумку и стала наделять ребят сувенирами,  не пропустив
ни одного,  кто хоть как-то себя проявил.  Она говорила,  что ей очень
хочется  пройти  по  всему селу,  повидать всех,  кто помнит Вячеслава
Павловича,  но,  увы,  здоровье не позволяет.  Вера Брониславовна  все
тяжелее  опиралась на палку,  до машины доковыляла уже с трудом,  и на
лице ее непритворно выразились усталость и мука.

        "6"

     С того момента,  как Володя Киселев узнал о пропаже  картины,  он
находился  в  состоянии  крайнего  возбуждения.  Он говорил себе,  что
тонкая игра,  которую он  воображаемо  вел  с  Ольгой  Порфирьевной  и
некоторыми другими людьми, приобретает наконец-то реальный смысл.
     Когда Володя узнал,  что следствие  поручено  Фомину,  он  понял,
какие обязанности ложатся теперь на него.  Фоме не по силам обнаружить
и изобличить похитителя "Девушки в турецкой  шали".  Фома  всегда  был
туповат   -   это  факт  общеизвестный.  В  школьные  годы  учителя  и
одноклассники постоянно критиковали Фому за  крайнее  легкомыслие:  "У
Киселева есть уважительная причина,  у него мать болеет,  ему на самом
деле  некогда  делать  уроки.  А  ты,  Фомин,  о  чем   думаешь?"   Но
толстокожий, лишенный самолюбия Фомин совершенно ни о чем не думал. Он
водил голубей,  рыбачил,  играл в футбол. Ему нечего было и соваться в
институт со своим троечным аттестатом. Наверное, только там, в Сибири,
Фома  немного  взялся  за  ум  и  решил  получить  хоть   какое-нибудь
образование.  Ему,  конечно,  было все равно, какой институт - лишь бы
корочки.  Так и только так он оказался на юридическом факультете. Ведь
в школе никто и никогда не замечал за ним интереса к юриспруденции.  И
вот на тебе - наш Фома  следователь!  Шерлок  Холмс!  Мегрэ!  Порфирий
Порфирьевич!
     "Что можно ожидать от такого  следователя?  -  размышлял  Володя,
стараясь быть объективным.  - Стоило сказать Фоме про доллары,  как он
сразу пошел по шаблонному пути.  Он решил, что картина похищена кем-то
из  приезжих.  Глупейшая ошибка.  Вор непременно очень близкий к музею
человек!" Володя шел к себе  домой,  на  окраину,  которая  называлась
Посадом  -  по  монастырю,  окончившему свое существование в двадцатые
годы и отданному под жилье  ткачам  Путятинской  мануфактуры.  Там,  в
монастырской  гостинице,  жила когда-то семья Кольки Фомина - пока его
дед не получил  квартиру  в  новом  доме,  как  бывший  юный  участник
знаменитой Путятинской стачки.
     Улочкой, лепившейся вдоль берега реки,  Володя добрался до своего
дома.   Берег   здесь  зарос  репейником  и  матерой  крапивой,  а  за
киселевской оградой  буйствовала  сирень,  посаженная  покойным  отцом
после  возвращения  с войны.  Отец Володи был селекционер-самоучка,  и
киселевская сирень славилась на весь город.  Поэтому,  когда приезжала
вдова  Пушкова,  а  она  всегда  приезжала  в мае,  Володе вменялось в
обязанность приносить каждый день свежий букет для  голубой  гостиной.
Эта обязанность,  как будто не обременительная, его очень раздражала и
унижала в собственных глазах.
     Вера Брониславовна   покровительствовала  Володе,  присылала  ему
книги по искусству и все публикации о Пушкове.  Без ее помощи  Володя,
сидя  в  Путятине,  конечно,  не  смог бы уследить за всеми газетами и
журналами,  а тем более за иностранной прессой.  Он был кругом  обязан
старой  даме.  Только  она  могла добиться,  чтобы солидное московское
издательство заказало брошюру о Пушкове  неизвестному  провинциальному
автору В.  Киселеву. Но чем больше делала для него Вера Брониславовна,
тем мучительнее было для Володи общение с  ней.  Ее  голос,  запах  ее
духов,  голубая седина,  пудра и румяна,  руки в кольцах, с распухшими
суставами и ярким маникюром,  - все  это  угнетало  Володю.  Будь  она
неказистой старушенцией - он бы относился к ней иначе, он бы ее уважал
ради памяти Пушкова, перед которым Володя преклонялся.
     Вячеслав Павлович   Пушков   был   начисто   лишен   суетности  и
славолюбия.  С юных лет он привык отказывать себе  во  всем,  лишь  бы
хватало денег на холст и краски. Случалось, что Пушковы жили только на
скромнейшую зарплату  Веры  Брониславовны,  бывшей  балерины,  которая
стала машинисткой-надомницей. Зато теперь вдова могла забыть о прежней
нужде.  Она как-то предложила Володе взаймы  без  отдачи  значительную
сумму.  Он, конечно, отказался и сделал это в достаточно резкой форме,
так что больше ему не делали унизительных предложений.  Ему  казалось,
что  старая  дама  стала  относиться  к  нему  после  этого  с большим
уважением.
     Подойдя к калитке своего дома, Володя просунул правую руку в щель
между досками, откинул крючок и толкнул калитку ногой.
     В палисаднике за сиренью слышались возбужденные голоса.
     "У Таньки сидят ребята  из  ее  класса.  Кажется,  завтра  у  них
экзамен по литературе".
     Володя сначала зашел в дом,  чтобы переодеться. Свой единственный
костюм он очень берег.
     Дом состоял из двух комнат.  Володя  взял  себе  первую  комнату,
которая  служила одновременно и столовой,  и кухней,  а Таньке уступил
бывшую спальню родителей.  Шифоньер стоял у Таньки,  и Володя сразу же
прошел  за  перегородку,  снял  костюм и аккуратно повесил в шифоньер,
закрепив брюки в специальный зажим,  чтобы они отвиселись.  От частого
глажения, по наблюдениям Володи, одежда быстро изнашивалась.
     В трусах и майке он вышел на крыльцо,  почистил щеткой ботинки  и
вернулся  в  дом.  Вставив  в  ботинки деревянные колодки на пружинах,
Володя задвинул их под диван,  на котором  спал.  В  изголовье  дивана
лежал  шестирублевый  тренировочный  костюм.  Володя  надел  костюм  и
вытащил из-под дивана домашние тапочки. Теперь он покажется ребятам из
Танькиного  класса,  перекусит  и  засядет  за  работу.  Но  вот  ведь
рассеянность! Он забыл вынуть ручку из кармана пиджака.
     Володя прошел за перегородку,  взялся за дверцу шифоньера, мутное
зеркало сместилось само и сместило все в комнате,  и вдруг  в  глубине
проплыло прекрасное, любимое лицо. Таисия Кубрина здесь, в его доме!
     Володя обернулся и увидел над  Танькиной  постелью  пропавший  из
музея шедевр Пушкова.

        "7"

     На обратном пути Вера Брониславовна много рассказывала о покойном
муже,  о его трудной жизни,  удивительной непрактичности. Он настолько
был  привязан  к  своим  картинам,  что  сначала  с  великой  неохотой
соглашался их  продавать  даже  в  хорошие  собрания,  а  потом  вовсе
перестал  выставляться.  Рассказывая  о  муже,  старая  дама сделалась
проще,  милее.  Ольга Порфирьевна от души радовалась за нее и  жалела,
что в машине нет Володи Киселева - как много нового он мог бы получить
для своей книги а Пушкове!
     Все было   славно,   умиротворяюще   -   и  дернула  же  нелегкая
любознательного Колоскова спросить  про  "Девушку  в  турецкой  шали".
Правду  ли  говорят,  что  это  живая Настасья Филипповна и что Пушков
намеревался сжечь ее портрет?
     Ольга Порфирьевна  посерела  -  она до сих пор не могла набраться
смелости и доложить начальству о пропаже.  Трусила,  откладывала  -  и
дооткладывалась.
     Оглянувшись на Веру Брониславовну,  она увидела,  что  несчастная
вдова с трудом удерживается от слез.
     Последнее время  все  чаще  посетители  музея   с   обывательской
дотошностью  начинали  выспрашивать  об  отношениях  между  художником
Пушковым и гибельной красавицей,  изображенной на портрете.  Вместе  с
ростом  известности  "Девушки в турецкой шали" все крепче прирастала к
портрету легенда о роковой роли Таисии Кубриной в жизни художника. Так
к   известному   полотну   Репина   в   Третьяковке  приросла  история
сумасшедшего,  порезавшего картину ножом.  Во всех статьях  о  Пушкове
стали непременно упоминать и критика,  который первым обратил внимание
на то,  что девушка в турецкой шали и есть живая Настасья  Филипповна.
Критик  -  некогда  знаменитый,  а потом забытый - в связи с этим стал
выплывать из небытия. То в одном, то в другом полулитературном издании
перепечатывались   его  статейки,  абсолютно  слинявшие  за  прошедшие
полвека. Мода на критика обещала вскоре выдохнуться, но слухи о Таисии
все  ширились  и обрастали досужими домыслами.  Работников музея стали
упрекать в том,  что они проявляют непростительное равнодушие к  столь
замечательной личности. Где Таисия сейчас? Как сложилась ее судьба? Ну
и что тут такого, если она с отцом эмигрировала в годы революции! Мало
ли  бывших  эмигрантов впоследствии вернулись на родину,  а некоторые,
живя на чужбине, повели себя достойно, даже героически.
     На такие  доводы  посетителей  Ольга Порфирьевна обычно отвечала,
что если бы жизнь Таисии Кубриной  сложилась  на  чужбине  достойно  и
неординарно,  то  на  родине  об этом уж как-нибудь стало бы известно.
Вера Брониславовна  ни  в  какие  объяснения  не  вступала  и  тут  же
переводила разговор на другую тему.  Но Колоскову она,  справившись со
слезами, ответила печально и строго:
     - Эта  женщина  причинила  Вячеславу  Павловичу  много горя.  Мне
трудно о  ней  говорить,  но  вам  я  расскажу.  Я  знаю,  вы  добрый,
внимательный, сердечный человек.
     Смущенный Колосков не знал, что ответить на щедрые похвалы.
     Она прерывисто вздохнула:
     - Фу-ты,  как волнуюсь! С чего же начать? С самого Кубрина? Муж о
нем часто вспоминал, их связывали сложные отношения...
     По воспоминаниям  художника  в   передаче   Веры   Брониславовны,
владелец  Путятинской  мануфактуры  был  из того же теста,  что и всем
известные русские воротилы и меценаты Морозов, Мамонтов и Щукин.
     Пушков не  раз  говорил жене,  что русское купечество за короткий
срок,  отпущенный ему историей с конца XIX века по  17  год  XX  века,
словно  бы  торопилось  отформовать яркий тип чисто русского самодума,
самовластителя и самодура.  Русский купец походил на  русского  барина
своими   сумасбродными   причудами,   и,   хотя  отличался  от  барина
деловитостью,  в нем не победила западная буржуазность и самоуверенный
практицизм.  Вячеслав  Павлович любил сравнивать фантазии американских
миллионеров с теми причудами,  на которы