были расположены таким образом, чтобы мануфактурный дух не
проникал в прочие апартаменты. Пройдя двором и поднявшись по лестнице,
Фомин  из  застекленной  галереи,  через  зальце добрался до кабинета.
Здесь все сохранилось в том  виде,  в  каком  оставил  свое  святилище
сбежавший за границу Кубрин.  Кожаные кресла,  кожаный диван,  книжные
шкафы с резными колонками,  письменный  стол  с  львиными  мордами  на
дверцах.  Сыщик-эрудит  определил  бы  в убранстве кабинета тот стиль,
который в России  предшествовал  вторжению  деловой  мебели  шведского
производства. Но Фомин - как правильно заметил его бывший одноклассник
- не был еще эрудитом.  Читать он не любил с детства - поэтому его  не
заинтересовали   книжные   шкафы,  сквозь  зеркальные  стекла  которых
поблескивало золотое тиснение на корешках.
     Поговорив со своим начальством,  Фомин подумал немного и позвонил
в приемную председателя горсовета.
     Секретарша председателя  весело  ответила,  что  товарищ Колосков
действительно принимал сегодня утром вдову художника Пушкова. Именно с
ней  он и укатил неожиданно на родину Пушкова в деревню Нелюшку.  Вряд
ли он сможет обернуться с такой поездкой до конца рабочего  дня,  хотя
туда теперь хорошая дорога, асфальт. А между тем ему все время звонят:
у него сегодня по плану два важных совещания и никто не может  понять,
какая муха его укусила.
     - Может,  его упросила вдова  Пушкова?  -  осторожно  осведомился
Фомин.   Он  догадывался,  что  поездка  в  Нелюшку  придумана  Ольгой
Порфирьевной. Ловкая особа - ничего не скажешь.
     - Да нет, что вы! - затараторила секретарша. - Вера Брониславовна
приходила к нам  совсем  по  другому  вопросу.  Она  возражает  против
использования копии с картины покойного мужа для оформления кафе. Ни в
коем случае!  Товарищ Колосков при ней вызвал к себе отдел торговли  и
отдел культуры.
     - Ну и что же решили?  - Вопрос был для Фомина  не  праздный.  Он
собирался прямиком из музея направиться к троим бородачам.
     - Решили  категорически  запретить  художникам  использовать  эту
картину.
     - Круто берете,  - проворчал Фомин.  - А с юристом  советовались?
Договор с художниками смотрели?
     Секретаршу рассмешила наивность Фомина.
     - Ой,  да  мне-то откуда знать!  Меня в кабинет не приглашали.  Я
только знаю,  что наши все ушли,  а товарищ Колосков еще  беседовал  с
Верой  Брониславовной  и  велел его ни с кем по телефону не соединять.
Потом  выходит  и  говорит  мне,  чтобы  я  звонила  в   музей   Ольге
Порфирьевне,  пускай  она  через  пять  минут  спускается на крыльцо и
пускай оденется потеплее,  потому что ехать далеко,  в Нелюшку. Ну я и
позвонила Ольге Порфирьевне.
     - А она что?
     - Она очень удивилась и обрадовалась. Говорит, мигом буду готова.
     "Еще бы  не  обрадоваться",  -  подумал  Фомин.   Он   пришел   к
окончательному убеждению, что эта Ольга Порфирьевна - не промах.
     Секретарша продолжала тараторить:
     - Только я дозвонилась в музей, выходит Вера Брониславовна, очень
расстроенная.  Ах,  говорит,  как жаль!  Оказывается,  у  нее  сегодня
вечером беседа в музее,  а товарищ Колосков буквально с ножом к горлу.
Поедем и поедем в Нелюшку.  Он хочет ей  школу  показать,  там  ребята
устроили музей Пушкова и шефствуют над могилами его родителей.  У Веры
Брониславовны такой характер, она всем уступает. Муж у нее знаменитый,
а она ну до того простая!
     После того,  как Фомин положил трубку, у него еще долго звенело в
правом ухе.
     Он вышел из кабинета и спустился во двор, мощенный крупным желтым
булыжником.  В глубине двора стояли каменные конюшни,  их воротца были
заперты  висячими  замками  дореволюционного  качества.   Внушительная
лестница  вела  в  глубокий  подвал.  Фомин  увидел,  что дверь внизу,
окованная железными полосами,  тоже заперта на замок.  Подвалом здесь,
как видно,  не пользовались - каменные ступени поросли нежной травкой,
на одной из ступеней поднялось деревце.
     Со двора в дом вела низкая дверца.  Днем она не запиралась, а при
закрытии музея Ольга Порфирьевна и реже  Киселев  самолично  проверяли
старинный   тяжелый   засов.   Это,   конечно,   свидетельствовало   о
требовательности и  любви  к  порядку,  но  в  смысле  охраны  больших
государственных   ценностей  было  абсолютным  безобразием.  Чего  там
говорить  -  прошляпили  картину!  И  едет  сейчас  шедевр  Пушкова  в
багажнике какого-нибудь синего "Москвича" - ищи-свищи,  не поймаешь. А
потом  портрет  девушки  в  турецкой  шали  спокойненько  появится  на
каком-нибудь  зарубежном аукционе,  как законная собственность русских
эмигрантов Кубриных.
     В скверном  настроении  Фомин  прошел  через вестибюль к парадным
дверям особняка.  Киселев, конечно, уже сидит у себя в швейцарской, но
заглядывать  на  прощание  к  бывшему  однокласснику  Фомин  не хотел.
Володька еще в школе был, что называется, с приветом.
     Вахтерша отомкнула   парадные   двери.  Фомин  вышел  на  высокое
каменное крыльцо с  перилами  каслинского  литья  и  витыми  чугунными
столбиками, поддерживающими вычурный козырек. Прямо против крыльца, на
проезжей части Фомин  увидел  синий  "Москвич".  Не  его  ли  владелец
поднимается  по  ступенькам  музея  навстречу  Фомину?  Интеллигентная
внешность,  мерзкая  рыжая  кепчонка  -   приметы   сходились!   Фомин
остановился,  и тотчас же встречный застыл,  словно перед ним внезапно
возникло препятствие.
     - Санитарный  день!  -  Встречный  озадаченно сдвинул кепчонку на
затылок, обнажив лысое темя. - Что за дурацкие шутки! - Он поглядел на
Фомина,  призывая повозмущаться коллективно. - Вы не знаете, что у них
там стряслось?
     - Стряслось?  - простодушно переспросил Фомин.  - А почему что-то
должно обязательно  стрястись?  Санитарный  день  положено  устраивать
всюду.
     - Всюду он бывает по графику в конце  месяца!  -  безапелляционно
возразил человек в рыжей кепчонке. - Вам-то они что ответили?
     - Мне?  - Надо было что-то придумать,  ведь этот тип  видел,  как
Фомин  вышел из дверей музея.  - Мне они ничего не сказали,  да я и не
интересовался.  И эту табличку "Санитарный день" не заметил.  Я сюда к
приятелю забегал.  - Фомину стало жарко от собственной длинной речи. И
чего оправдывался? Буркнул бы невнятно - и все.
     Выдумка насчет приятеля чуть не обернулась Фомину боком.
     - У меня к вам просьба,  - прицепился к Фомину этот  тип.  -  Ваш
приятель  не мог бы в виде исключения пропустить меня сегодня в музей?
Как вы думаете?
     Фомин сделал каменное лицо.
     - Не выйдет.  Тут у них строго.  Я и  просить  не  стану.  Парень
хороший, но все равно откажет.
     - Обидно!  - Тип потянул кепчонку на глаза.  - Хотелось еще разок
повидаться.
     - Уезжаете от нас?  - Фомин  продолжал  изображать  простодушного
путятинца. - Что за народ нынче пошел. Все куда-то спешат. А то пожили
бы у нас. Или не нравится наш город?
     - Да нет,  нравится! Славный городок! - Тип отвечал в тон Фомину.
- Но я уж тут не первый день.  Пора и честь  знать,  как  говорится  у
радушных хозяев.
     Тип повернулся и пошел к  своей  машине.  Открыл  ключом  дверцу,
нажал внутри какую-то секретную кнопку и обернулся к Фомину.
     - Товарищ,  вам в какую сторону?  Если в сторону базара,  то я бы
мог подвезти.
     - Вот  спасибочки!  -  Фомин  мигом  был  у  машины.  -  Мне   на
Пушкинскую, за квартал не доезжая базара.
     - Садитесь.  Вот здесь,  впереди,  рядом со мной.  Говорят, это в
машине самое опасное место,  но ведь мы едем недалеко, авось обойдемся
без происшествий.
     Пристегивая ремни,  Фомин незаметно оглядел салон.  Здесь не было
никаких псевдомедвежьих шкур,  кошек с горящими  глазами,  на  зеркале
перед  водителем  не болталась куколка-талисман.  Просто и строго.  На
таком фоне рыжая замшевая кепчонка выглядела как что-то  неподходящее,
чужое.  Если,  конечно,  она не служит своего рода талисманом - этакий
везучий головной убор.  Судя по тому, как этот тип вел машину, ему был
необходим талисман самой внушительной силы.
     Однако и кепчонка водителю не помогла.  На углу Пушкинской  синий
"Москвич"  был  встречен  милицейским  свистком.  Тип  тут  же  сел на
тормоза,  и  Фомину  представилась  возможность  услышать  тот  жуткий
скрежет, который вынудил Ольгу Порфирьевну распахнуть двери на балкон.
     - Кто же так тормозит! - заорал Фомин.
     - Еще ничего, обошлось, - бодро ответил тип. - А могло и занести.
У меня правый тормоз сильнее левого.
     Не спеша подошел инспектор ГАИ, откозырнул, представился.
     - Ваши права.
     Владелец "Москвича",  выбравшись  из машины,  удрученно охлопывал
карманы.
     - Сейчас,  сейчас... И куда они подевались? Наверное, на заправке
выронил. Нет, вот они, пожалуйста. Но какое же было нарушение?
     Инспектор развернул водительские права.
     - Вы,  Спартак Тимофеевич,  проехали знак,  запрещающий  движение
всех транспортных средств, кроме... Помните правила?
     - Исключение составляет  общественный  транспорт,  движущийся  по
своему маршруту.
     - Вот-вот, - отечески укорил "гаишник". - Знаете, а нарушаете. Вы
и  у  себя  в  Москве с правилами не считаетесь?  Или там нельзя,  а в
Путятине можно?
     - Товарищ  лейтенант!  -  заюлил  тип,  подхалимски  завышая  чин
инспектора.  - Но ведь тут нет никакого знака.  Вот и товарищ со  мной
ехал,  он  местный,  а  тоже  никакого  знака  не  видел.  -  Водитель
"облизывался" на свои права в руках инспектора,  как собака  на  кусок
колбасы.
     - Не видели? - Инспектор призадумался. - Тогда прогуляйтесь назад
полквартала и посмотрите.
     - Охотно прогуляюсь!  - вскричал тип и обернулся к Фомину.  - Вы,
товарищ, не вылезайте, я сейчас!
     Инспектор покосился - кто же сидит в машине?  - и,  узнав Фомина,
дружески заулыбался:
     - Николай Павлович!  Как же это я вас проглядел!  Богатым будете,
верная  примета!  -  И  окликнул  водителя,  покорно направившегося на
поиски прозеванного знака:  - Спартак Тимофеевич, вернитесь! Только уж
больше не нарушайте!
     - Преогромное вам спасибо.  - Спартак Тимофеевич влез  в  машину,
нежно прижимая к груди возвращенные права.  - И вам, товарищ, спасибо.
Выручили! Вы, оказывается, тут человек известный!
     Фомин смущенно засмеялся:
     - У нас тут все известные. Городок-то маленький. А этот инспектор
мой хороший приятель.
     - Смотри-ка!  - Спартак Тимофеевич прищурился:  -  Везет  вам  на
приятелей. И в музее приятель, и в ГАИ...
     У нового  кафе  Фомин  вылез  из  машины,  сердечно  поблагодарил
водителя и,  как бы в порыве приятных чувств,  не пошел сразу по своим
делам,  а постоял,  поулыбался вслед синему "Москвичу". Перед тем, как
повернуть   во   двор   гостиницы,   Спартак  Тимофеевич  оглянулся  и
приятельски приподнял-пришлепнул рыжую кепчонку.
     Художников Фомин на месте не застал.  Сквозь заляпанные известкой
стекла видны были на первом плане деревянные козлы.  В  глубине  стоял
обшарпанный  кухонный  стол  и по сторонам его четыре ящика.  На столе
Фомин разглядел водочную пустую бутылку,  три стакана и четыре  клочка
газеты с остатками жареной рыбы.
     "И это называется - они не пьют! - возмутился Фомин. - Вот и верь
после  этого  женщинам.  Но куда же девался четвертый стакан?  Ведь за
столом явно сидели четверо!"
     Придя к  себе,  он первым делом позвонил в ГАИ.  Для начала Фомин
дружески посоветовал дежурному принять меры к путятинской сирени,  она
до  того  распустилась,  что  не  видно  дорожных  знаков.  Отдав дань
служебному  юмору,  который  ему  всегда  давался  с   трудом,   Фомин
поинтересовался,  нет  ли  у  автоинспекции  каких-либо  данных насчет
находящегося сейчас в городе синего "Москвича" номер такой-то.
     Данные о синем "Москвиче" нашлись.  Четыре дня назад при въезде в
Путятин синий "Москвич" налетел на  каменную  тумбу.  Правая  передняя
дверца  оказалась  немного  помята,  но владелец на акте не настаивал,
очевидно, машина у него не застрахована.
     - А тебе он зачем нужен, если не секрет? - спросил дежурный ГАИ.
     - Да мне бы только фамилию  уточнить.  Имя  и  отчество  я  знаю,
Спартак Тимофеевич.
     - Футболист!  - Дежурный посмеялся,  с кем-то у  себя  в  комнате
переговорил  и  с оттенком в голосе - знай наших!  - сказал:  - Запиши
фамилию - Коваленок. Не Ковалев и не Коваленко, а именно Ко-ва-ле-нок.
Хватит с тебя? Или еще что нужно?
     - Спроси у своих, по какой причине он наехал на тумбу.
     - По  дурости.  Делал  разворот  с  заездом  во  двор,  ну  и  не
рассчитал.
     - А тормоза тут не могли подвести? - не без умысла спросил Фомин.
     Дежурный его умысел сразу заметил:
     - Ты это к чему?
     - К тому, что у синего "Москвича" правый тормоз сильнее левого.
     - А ты откуда знаешь?
     - От самого  владельца.  Вы  бы  ему  посоветовали,  что  ли,  не
пускаться в дальний путь с неисправными тормозами.
     - По-нят-но...  - протянул дежурный.  - Толкаешь нас на нехорошее
дело?  Не  выйдет,  товарищ Фомин.  Но автолюбителю мы охотно поможем.
Есть у нас в Путятине один умелец.  Ни в одной столице мира не  смогут
так  нежно  выправить  вмятины на автомобиле,  как это делает наш дядя
Вася.  Заодно он и тормоза проверит.  Золотые руки у мужика.  К  нему,
если хочешь знать, специально заезжают в наш город.
     - Значит, поможете?
     - Не исключено. Где живет твой клиент?
     - В гостинице, - не очень-то уверенно сказал Фомин.
     Впрочем, теперь  уже  известны  имя,  отчество  и фамилия,  можно
справиться в гостинице,  есть ли у  них  такой  постоялец,  Коваленок.
Когда  Фомин  работал  в Братске,  там была бригада бетонщиков Михаила
Коваленка. Михаил был родом из Белоруссии, с белыми как лен волосами и
бровями.  А этот Футболист скорее на татарина смахивает: брови густые,
черные и глаза немного раскосые.  Фомину даже  в  мыслях  трудно  было
складывать  Спартака  с  Тимофеевичем  да  еще  прибавлять  Коваленка.
Поэтому он условно,  для себя,  называл  владельца  синего  "Москвича"
Футболистом, хотя во внешности этого пятидесятилетнего лысого человека
не было ничего спортивного, кроме пресловутой рыжей кепчонки.
     "Эта кепчонка  слишком  приметна,  -  думал Фомин,  сидя за своим
столом,  - а любой вор прежде всего  старается  не  обращать  на  себя
внимания.  Тогда уж тем более - человек,  который собирается украсть в
музее ценную картину,  не должен при въезде в город так глупо наезжать
на тумбу и попадать на заметку в ГАИ".
     Фомин пришел к выводу,  что с  Футболистом  он,  может,  напрасно
теряет время. Надо не медля отыскать, куда девались художники.

        "5"

     Хотя Путятин  и небольшой город,  у председателя горсовета работы
по горло.  Колосков сам себе удивлялся,  какого лешего он  бросил  все
дела и едет теперь неизвестно зачем в Нелюшку. Еще больше удивлялся он
тому,  что  обе  спутницы  наперебой  благодарили  его   за   любезное
приглашение.  Они  уверяли  Колоскова,  будто идея поездки принадлежит
лично ему.  Он в этом сильно сомневался,  но их  восторги  мешали  ему
припомнить, с чего все началось.
     Два отмененных  совещания   -   не   шутка.   Колосков   мысленно
прикидывал,  как  и  когда  он  сможет  отработать свой легкомысленный
прогул. Выходило, что этот день поломает ему всю неделю.
     Но мало-помалу    настроение   Колоскова   улучшалось.   Колосков
разговорился со своими спутницами и почувствовал себя в ударе.  Что не
скажет - все и умно, и метко, и тонко, и оригинально.
     Он и  не  догадывался,  насколько  его  успех,  как  собеседника,
зависел  от  особой  манеры Веры Брониславовны поддерживать разговор с
интересующим  ее  человеком.   Эта   манера   была   проверена   Верой
Брониславовной  много  раз  и на людях более опытных,  чем путятинский
председатель.  Суть заключалась в том,  чтобы слушать  и  слушать,  не
сводя  восхищенных  глаз,  время  от  времени  тонко  хвалить и тут же
обрывать себя,  как бы в нетерпении узнать  мнение  собеседника,  куда
более ценное,  чем ее собственное.  В любом самом интересном обществе,
среди умных мужчин и эффектных женщин,  Вера Брониславовна никогда  не
пребывала  в  старушечьем одиночестве.  С этой старой дамой можно было
прекрасно поговорить о самом себе,  а это нравится даже  умным  людям.
Если к ней не подходили, то она, неразлучная с мужской тяжелой палкой,
заметно прихрамывающая,  направлялась к кому-нибудь  малоизвестному  и
выражала  ему  свое  восхищение.  Для  начинающих любое внимание много
значит,  и впоследствии  не  все,  обласканные  Верой  Брониславовной,
забывали о ее внимании,  в котором могло быть особое чутье на истинный
талант.  Она  и  в  самом  деле  помогала  молодым  талантам   обрести
уверенность.  Среди  молодых  она  была  свой  человек и добрый гений.
Как-то незаметно она  приобрела  своего  рода  вес  и  авторитет.  Чем
внимательнее она слушала своих собеседников, тем лучше понимали они ее
скромное,  но искреннее желание их в  чем-то  остеречь  или  в  чем-то
укрепить,  и  было  бы  несправедливо  отвергнуть невысказанные советы
милейшей старой дамы.
     Пока Колосков  все больше убеждался в своем уме и обаянии,  Ольга
Порфирьевна,  почти  не  принимавшая  участия  в  оживленной   беседе,
углубилась  в тоскливые мысли о случившемся в музее.  Для нее это были
еще и мысли о неминуемом уходе на пенсию. Во всем ее вина, во всем...
     Дорога в Нелюшку шла лесом.  Как все старые русские дороги, она с
давних пор принимала на себя ношу куда тяжелее, чем могла. Брани в нее
было вбито несоизмеримо больше,  чем булыжника и щебенки - только этим
и держалась. Теперь же, когда дорогу закатали асфальтом, она строптиво
норовила   сбросить  с  себя  новую  одежду.  То  разламывала  асфальт
трещинами,  то вспучивала,  то утягивала в провал.  Не доезжая  моста,
перекинутого через глубокий овраг,  образовалась промоина, отхватившая
полшоссе.
     Шофер притормозил, объезжая промоину.
     - Каждый год чинят! А она опять. Будто тут место заколдованное. -
Название-то подходящее - Медвежий овраг.
     - Медвежий овраг?  - Вера Брониславовна  очень  взволновалась.  -
Пожалуйста, остановите машину!
     Шофер остановил машину по другую сторону оврага. Все вышли.
     - Так   вот   он  какой!  -  Вера  Брониславовна  приблизилась  к
невысокому  парапету.  -  Покойный  муж  мне  столько  рассказывал   о
Медвежьем  овраге!  Он  ведь  тут в юности хаживал пешком из Нелюшки в
Путятин и обратно.  Босой!  Сапоги он нес в руках. Здесь, у оврага, он
садился  отдохнуть.  Где-то  внизу  есть  ключ  с замечательно вкусной
водой.  Муж часто вспоминал этот ключ,  особенно  перед  смертью.  Все
говорил: "Попить бы воды из ключа, она целебная..."
     На мосту,  опустившем  бетонные  слоновьи  ноги  на  дно  оврага,
чувствовались  холод  и  сырость земной глубины.  Слышны были какие-то
вековые шепоты деревьев и кустов в густой овражной чаще.  И  вроде  бы
просачивалось сквозь мерный шум деревьев слабенькое буль-буль.
     - Спустимся вниз? - предложил Колосков.
     Вера Брониславовна указала на свою палку:
     - Такие прогулки - не для меня.  И мне жаль ваш костюм, вы можете
его запачкать или порвать.  - Она вздохнула: - Мы уж с вами постоим на
мосту.  И подождем нашего водителя.  Он у нас  самый  молодой  и  одет
по-спортивному.  Ему,  конечно,  хочется напиться ключевой воды,  я же
вижу.  - Она повернулась к шоферу:  - Идите,  идите.  Ничего,  мы  вас
подождем.
     Шофер вовсе не горел желанием напиться из ключа.  Он очень  любил
пиво,  особенно чешское, и мог выдуть бутылок пять зараз. Конечно, пил
шофер  не  в  рабочее  время,  а   после.   Он   был   вообще   парень
дисциплинированный.  Услышав настойчивое "идите", он оглянулся на свое
начальство, получил одобрение и одним прыжком махнул через парапет.
     - А  кружечки  у  вас  никакой  нет?  -  спросила  вдогонку  Вера
Брониславовна.
     - Кружечка?  -  О