привыкли  видеть  бегущим с хозяйственной сумкой в магазин или на
базар, идущим с коромыслом на плечах по воду - водопровода на окраинах
города  не  было,  - развешивающим белье во дворе своего дома,  причем
мокрый фартук выдавал,  что стиркой занимался  не  кто  иной,  как  он
сам...
     Людские мнения обычно складываются  по  шаблону.  Но  ведь  можно
заниматься стряпней,  ходить по воду, стирать белье и даже, если уж на
то пошло,  шить себе рубашки - и при всем при этом  иметь  несгибаемый
волевой   характер.   Разве   мало  женщин  с  исключительно  сильными
характерами всю  жизнь  ведут  хозяйство,  варят  и  шьют?  Почему  же
мужчина,  на  которого  свалились  женские  заботы,  должен непременно
превратиться в тюху-матюху?
     Володя Киселев был решительно не согласен с общественным мнением,
сложившимся по шаблону.  И тем более не согласен,  что он  сам  всегда
избирал оригинальный ход рассуждений и любил парадоксальные выводы.  К
тому же втайне  он  был  страшно  честолюбив  и  в  своем  воображении
постоянно    вел   сложную   игру   с   Ольгой   Порфирьевной,   умело
противопоставляя ее неустойчивому дамскому  деспотизму  свою  стальную
руку в мягкой перчатке.
     К сожалению,  Фомин не знал  всех  этих  качеств  своего  бывшего
одноклассника  и  в  разговоре с ним взял излишне снисходительный тон.
Для Фомина Володя был  классический  провинциал,  ничего  не  видевший
дальше родимого Путятина,  тогда как сам Фомин и на стройке поработал,
и бандитов ловил,  будучи дружинником,  и  учился  на  юрфаке  МГУ,  и
практику проходил под руководством знатоков своего дела.
     - Вы тут и понятия  не  имеете,  что  такое  современная  система
сигнализации.  В  Москве в любом музее...  Да и не только в музеях или
там универмагах.  Известные артисты, художники, писатели тоже ставят у
себя  сигнализацию.  Вор  сунул  в дверь отмычку - и сразу в отделении
милиции вспыхнула лампочка.  До форточки не думай дотронуться -  сразу
тревога.  Конечно, это я тебе упрощенно объясняю, чтобы ты мог понять,
а  на  самом  деле  все  не  так   просто,   современная   аппаратура,
электроника, телемеханика и тэ пэ. А у вас тут что? У вас какая-нибудь
тетя Маша караулит все ваши ценности.  Спит в вестибюле или,  в лучшем
случае, вяжет внукам носки.
     - Денисия! - возразил кротко Володя.
     - Кто? - спросил Фомин. - Не понял!
     - Нашу сторожиху зовут Денисия.  Если фамильярно, то тетя Дена, а
никак не тетя Маша.  Впрочем,  ты угадал,  она отлично вяжет. Девочкой
она служила в этом доме на побегушках.  А хозяин  этого  дома  был  из
староверов,  у  него  в  кабинете  собраны  труды по истории раскола в
России, будет время и охота - погляди, любопытно.
     - Для чего?
     - Ну хотя бы для того,  чтобы по душам поговорить с тетей  Деной.
Она у нас держится старой веры.
     - Тебе это кажется криминалом?
     Киселев расхохотался:
     - Фома,  ты ничуть не меняешься!  Ты все такой же, Фома! Я думал,
что  из  тебя  сделали  современного  сыщика,  этакого  интеллектуала,
который не только владеет приемами дзю-до,  но еще и цитирует к  месту
Лабрюйера, а также может с одного взгляда отличить Гогена от Ван-Гога.
Но оказывается, не все в вашем ведомстве такие блестящие эрудиты.
     Фомин покраснел и набычился.
     - Прошу тебя - перемени тон.  Мы с тобой  сейчас  не  на  пятачке
прогуливаемся. И ты на работе, и я здесь по делу. Я же тебя не называю
Киселем.
     - Да называй,  пожалуйста,  как тебе угодно.  Хоть Киселем,  хоть
подследственным.
     - Не ощущаю такой потребности! - отрезал Фомин.
     - Не хочешь - не надо! - весело согласился бывший одноклассник. И
тут же перешел на серьезный тон.  - Я собирался тебя спросить, следишь
ли ты за современными тенденциями в искусстве. Но это, в общем-то, был
вопрос  чисто  риторический.  Я знал,  что ты в искусстве...  - Володя
подергал себя за ухо. - Видишь ли, Коля, Вячеслав Павлович Пушков, наш
с тобою земляк,  при жизни не завоевал большой славы. Думаю, что он за
ней и не гонялся. Только однажды ему достался шумный успех. О портрете
Таисии  Кубриной  много говорили и писали.  Портрет девушки в турецкой
шали собирались купить для Третьяковки,  но художник наотрез отказался
его продать.
     - Откуда это все тебе известно? - недоверчиво спросил Фомин
     - Так  я  же  собираю материалы для книги о Пушкове.  Эта история
тогда попала в газеты.  Пушков не отдал портрета и Кубрину,  хотя  тот
предлагал  большие  деньги.  Писали туманно о ссоре художника со своим
меценатом. Пушков был должен Кубрину немалую сумму.
     - И что же потом?
     - Это мы уже знаем со слов вдовы художника.  После революции  все
Кубрины эмигрировали, и долгие годы считалось, что им все-таки удалось
уговорить Пушкова и они увезли картину  с  собой.  Портрет  девушки  в
турецкой шали считался безвозвратно утраченным для русского искусства.
Друзья Пушкова боялись хоть словом напомнить ему об этой работе, чтобы
не  бередить  душу  художника.  И  вот представь себе сенсацию,  когда
Пушков однажды объявляет,  что преподносит  все  свои  картины  в  дар
родному  городу,  и  среди  них  оказывается  и  портрет,  считавшийся
пропавшим. Никто и не догадывался столько лет, что "Девушка в турецкой
шали" хранилась в чулане у самого художника. Что ты на это скажешь?
     Фомин пожал плечами.
     - Бывает...
     - А я убежден,  что за этим скрыта какая-то тайна.  - У  Киселева
отчаянно  заблестели  глаза.  - Моделью художнику послужила девушка со
странным характером.  В тех старых газетах я вычитал, что некий критик
- тогда он был корифей,  а теперь его имя ничего не значит,  - так вот
этот критик на выставке застыл перед  "Девушкой  в  турецкой  шали"  и
изрек,  что  именно  такой  ему  представлялась Настасья Филипповна...
героиня романа Достоевского "Идиот".
     Насчет Достоевского Володя добавил после некоторой паузы,  как бы
усомнившись,  знает ли Фомин,  кто такая  Настасья  Филипповна.  Фомин
сомнение заметил и обиделся.
     - Как-нибудь без тебя знаем Достоевского.
     - Вот и отлично!  - не моргнув,  продолжал Володя. - Сможешь себе
представить  нынешнюю  ситуацию.  Полгода  назад  заявилась   в   наши
палестины... кто бы ты думал? Сама Элла Гребешкова, звезда экрана.
     - Гребешкова?  - Фомин поднял брови. - А ты не путаешь? Разве она
тут была?
     - Представь себе,  была.  Но не на гастролях.  Она получила  роль
Настасьи  Филипповны  в  многосерийном фильме,  и режиссер потребовал:
немедленно командируйся в  Путятин,  найди  зал  Пушкова,  сядь  перед
"Девушкой  в  турецкой  шали"  и  сиди  до тех пор,  пока полностью не
постигнешь натуру Настасьи Филипповны... Чуешь, как дело повернулось?
     - И   что,   Гребешкова   так   и   сидела   перед  портретом?  -
заинтересовался Фомин.
     - Сидела!  Иной  раз  по  часу.  А  потом бежала в наш универмаг.
Оказывается,  в провинции можно достать кое-какие дефицитные шмутки. В
общем,  она  с  пользой  провела  тут  целую  неделю.  А  мы  с Ольгой
Порфирьевной сделали соответствующие выводы.
     - Какие  же?  -  На  Фомина  раздражающе  действовала  эта манера
умничать по любому поводу.
     - "Э-э-э,  -  сказали  мы с Ольгой Порфирьевной,  - и Киселев еще
разок тонко проблеял "э-э-э",  -  киношники  не  зря  заинтересовались
Пушковым. У киношников особый нюх на новые имена".
     - Почему новые?  - Фомин чувствовал,  что  терпение  его  уже  на
пределе. - Ты же сам говорил: до революции.
     - Видишь ли,  Коля, в известном смысле Пушков сейчас новое имя. -
Бывший одноклассник заговорил с особенной,  взлелеянной вескостью. - В
общем-то,  довольно   типичная   история,   распространенный   вариант
посмертной  славы.  Не  так  давно  подобный  случай произошел с одним
молодым драматургом.  Он погиб в автомобильной катастрофе и  сразу  же
оказалось,  что он оставил человечеству семь гениальных пьес.  Но ведь
не за месяц же до гибели он их - все семь!  - написал.  Наверное,  лет
десять  трудился,  носил  свои  пьесы  в театры и получал всюду отказ.
Почему же при жизни не признавали,  а после смерти куча восторгов?  Не
потому ли,  что кто-то умело устранял талантливого конкурента? Пока он
был жив!  Ну,  а покойник уже никому не мешает.  Я готов спорить,  что
именно  те  корифеи,  кто авторитетно браковал одну за другой все семь
пьес,  сейчас громче всех  кричат  о  даровании  безвременно  ушедшего
писателя.
     - Ну,  ты  даешь!  -  Фомин  усмехнулся.  -  Слушая  тебя,  можно
подумать,  что  ты свой человек в театре.  А ты сколько раз там был за
всю свою жизнь?
     Володя вскочил с кресла и снова сел.
     - Допустим,  меньше десяти раз.  Но что  это  доказывает?  Я  мог
разгадать  механику этого преступления проверенным дедуктивным методом
- ищи того, кому это выгодно.
     - Ладно, ладно, - благодушно заметил Фомин. Он понял, что на этот
раз взял верх над Киселевым.  - Давай дальше про  Пушкова.  Только  не
размазывай. Мне ведь надо опросить и других работников музея.
     - Я буду предельно краток.  Когда Пушков привез  в  Путятин  свои
полотна, веришь ли, их не хотели брать. И помещения, мол, нет. И негде
взять средства,  чтобы содержать  картинную  галерею  такого  частного
характера. Тогда Ольга Порфирьевна - ей на том свете зачтется! - взяла
всю ответственность на себя,  хотя наш музей всего лишь краеведческий.
Пушков  оставил  ей  все  свои  картины  и вернулся в Москву,  а через
полгода умер  от  кровоизлияния  в  мозг.  В  газетах  даже  некролога
приличного не дали,  только фамилию в черной рамочке.  Но вот проходит
несколько лет,  и Пушковым начинают интересоваться. Словно он сам, при
жизни,  был этому помехой. Там статья промелькнет, тут репродукция. За
этими первыми камешками  -  лавина.  Нашего  Пушкова  ставят  рядом  с
Рерихом.  И  ведь  не  зря!  Он  на самом деле рядом.  За рубежом тоже
начинают  шевелиться.  На  аукционах  всплывают   полотна,   увезенные
когда-то из России,  и цена на Пушкова так и скачет вверх.  Возьми это
обстоятельство себе на заметку  и  запроси  по  своей  линии,  сколько
долларов могла бы стоить сейчас "Девушка в турецкой шали".
     - Ты серьезно?  - спросил Фомин,  хотя уже  понимал,  что  глупым
розыгрышем тут и не пахнет.
     - Вполне,  - отозвался Володя.  - Пушкова украли.  И сделали  это
очень понимающие люди.
     - Так какого же черта, - Фомин стукнул кулаком по столу, - какого
черта вы не позаботились об охране!  Знали, какие у вас тут доллары, и
оставались при этой вашей тете Дене.
     - Мы запрашивали! Сколько раз! - печально оправдывался Киселев. -
Но ты же сам только что говорил:  музей провинциальный, краеведческий,
возможности  копеечные.  Да  что там охрана!  Я краски покупаю на свою
зарплату.  Я ведь хоть и зам по чину,  а до сих пор самолично оформляю
стенды, пишу таблички, вплоть до "Гасите свет!".
     - Н-да-а... - Фомин посочувствовал от души. - У вас тут, конечно,
и ставки мизерные. У тебя, к примеру, сколько рэ?
     Володя с ужимкой назвал свои "рэ".
     - Не разживешься. У тебя ведь мать и сестра. Кстати, как они?
     - Мама  умерла,  сестра  в  этом  году  кончает  десятый   класс.
Собирается  подавать  в Строгановское.  Самостоятельная особа.  Но вот
познакомилась с примитивистами из Москвы...
     Фомин перебил:
     - С какими примитивистами?
     - Да  это  я  их так называю.  Трое халтурщиков расписывают у нас
новое кафе. Они втолковали Таньке, что талант талантом, но нужна еще и
подготовка,   годик   работы  с  квалифицированным  преподавателем.  В
Путятине такого не найдешь,  надо ехать в столицу, а там берут за урок
пять рублей... Нам с Танькой не по карману.
     - А они сами не набивались в преподаватели?
     - Нет,  для них пятерка не заработок. Примитивисты сейчас в моде,
особенно у торгового начальства.
     - Ну, а вообще какое они произвели на тебя впечатление?
     - Подозреваю,  что  в   юности   все   они   получили   приличное
образование.
     - Твоей Ольге Порфирьевне они почему-то не понравились.
     Володя вздернул тощими плечами.
     - Она человек старых вкусов и с художниками - не только с этими -
у нее давняя вражда.  У нас в музее со времен Кубрина хранятся альбомы
с образцами русских и французских ситцев.  Были случаи, что творческие
личности вырывали тут листок,  там листок. Узорчик стянут и выдадут на
текстильной фабрике за свой.  А как уличишь,  если образец  исчез?  Мы
теперь  альбомы  на  руки  не  выдаем.  Садись  в кабинете директора и
листай, а Ольга Порфирьевна сидит и глаз не сводит.
     - У тебя с ней хорошие отношения?
     Киселев тонко улыбнулся.
     - Я бы сказал, разнообразные отношения.
     - А что бы ты сказал о вдове художника Пушкова,  - Фомин заглянул
в блокнот, - о Вере Брониславовне?
     На этот раз Киселев не спешил с ответом.
     - Умна,   -  начал  он,  подумав,  -  очень  энергична,  обладает
несомненной деловой  хваткой,  умело  включилась  в  посмертную  славу
своего мужа.  Однако всегда жалуется на свою непрактичность.  В Москве
легенды ходят о ее простоте.
     - Ты ее не очень-то любишь, - заметил Фомин.
     - Возможно.  А она,  кажется,  не очень-то любит  ту,  с  которой
написан портрет в турецкой шали.
     - С Ольгой Порфирьевной у вдовы хорошие отношения?
     - Они держатся как задушевные подруги, но на самом деле она Ольгу
Порфирьевну терпеть не может, потому что такое общество ее старит. Еще
у тебя есть вопросы?
     Фомин закрыл блокнот и достал из кармана пачку сигарет.
     - Закурим?
     - Я не курю.
     - Правильно  делаешь.  - Фомин чиркнул зажигалкой,  затянулся.  -
Слушай, Володька, сколько же лет мы с тобой не виделись?
     - Через месяц,  когда моя Танька сдаст экзамен,  исполнится ровно
восемь.
     - Надо бы встретиться,  потрепаться.  Расскажешь,  как ты тут жил
все эти годы.
     Киселев смешливо покрутил головой.
     - Нет уж,  давай условимся рассказывать про эти годы по  очереди.
Немного я, потом немного ты, потом опять немного я... Согласен?
     - Чудишь ты,  Володька,  - Фомин натянуто улыбнулся,  -  какие-то
дурацкие условия ставишь.
     Киселев надул щеки и по-мальчишечьи прыснул.
     - Слушай, Фома, а ведь ты меня заподозрил!
     - Нет, ты совсем спятил! - возмутился Фомин.
     - Честное слово,  заподозрил! - с удовольствием повторил Киселев.
- В расследовании этой кражи ты,  Фома,  главное - остерегайся идти по
шаблону.  У  людей твоей профессии,  как я замечал,  есть склонность к
шаблону. А тут другой случай, поверь мне! Вот представь себе горбатого
и слепого.  Кто из двух больше хотел бы,  чтобы все люди ослепли? Ведь
не слепой, нет! Горбатый - вот кому это было бы кстати.
     Фомин глядел на него и крутил пальцем у виска.
     - Ты,  Кисель,  как я убедился, имеешь привычку выносить суждения
по   множеству   вопросов,   не  заботясь  о  мало-мальски  подходящих
доказательствах.  Например,  только  что  с   умным   видом   пустился
рассуждать  о шаблоне.  Среди преступников не так-то много встречается
гениев,  которые находят оригинальные пути. В преступлениях, напротив,
встречается  шаблон,  и  при  расследовании  полезно прикинуть,  какой
шаблон мог быть использован в данном случае.
     - Например? - заинтересовался Киселев.
     - Например,  знаток искусства вступил в контакт со знатоком иного
сорта.  Один разбирается в живописи,  а другой в том, как проникнуть в
запертое, но плохо охраняемое помещение.
     - Но ведь ты не обнаружил следов взлома! - вскричал Киселев.
     - Обнаружил или не обнаружил - об этом еще говорить рано. - Фомин
нарочно  темнил.  -  А теперь спасибо тебе за ценные сведения,  можешь
быть свободным и не сочти за труд сказать тете Дене,  чтобы она  зашла
ко мне.
     Оставшись один,  следователь   слегка   выдвинул   верхний   ящик
письменного  стола.  Там  сверху  лежала  четвертушка ватмана,  на ней
затейливым  шрифтом  было  выведено  "Таисия  Кубрина"   и   вычерчена
виньетка.
     - Вот оно что! - сказал Фомин самому себе и задвинул ящик.
     Дверь отворилась, и вошла старуха в черном платке.
     - Ольга Порфирьевна велели  передать,  что  они  уехали  с  Верой
Брониславовной и сегодня на работе не будут.
     "Вот это оперативность!" - подумал Фомин.
     - А   ты   чей  же?  -  спросила  тетя  Дена,  усевшись  напротив
следователя. - Не внук ли Фомина Ивана Степаныча?

        "4"

     За исключением  Киселева  весь  крохотный  штат  музея   оказался
женским.  Фомин  уловил,  что  Ольгу  Порфирьевну тут недолюбливают за
строгость и будут рады,  когда она,  наконец,  уйдет на пенсию,  а  ее
место займет Володя Киселев.
     - Уж такой он добрый, со всеми уважительный.
     Известно, что женщины наблюдательней мужчин, памятливей на всякие
мелочи.  А в провинции вообще наблюдательность развита сильнее,  чем в
больших  шумных  городах.  Про  московских  художников Фомин получил в
музее весьма обширную информацию.
     В тройке  художников  за  главного  считается Юра,  у него борода
цвета пеньки.  Юра был в музее только один раз.  Прямиком прошел в зал
Пушкова,  постоял перед знаменитым портретом и быстро удалился. Сейчас
Юра в музее не показывается.  Копию с портрета девушки в турецкой шали
писал  художник  с рыжей бородой,  его зовут Саша.  Он работал в музее
целую неделю.  Когда стоял за мольбертом,  то непременно  разговаривал
вслух  сам  с  собой.  В таких разговорах отзывался о самом себе очень
плохо,  попросту говоря, ругал себя последними словами. Бросит кисть и
пойдет  бродить  по  музею,  словно что-то потерял.  Одним словом,  на
сотрудниц музея Саша произвел впечатление немного  чокнутого.  За  ним
несколько раз заходил чернобородый Толя, он в бригаде художников вроде
бы за младшего,  подай-принеси.  На нем все покупки,  и ушлый Толя уже
завел знакомство со всеми продавщицами,  но только в продовольственных
магазинах. На промтовары у бородачей, как видно, денег нет. Они вообще
живут экономно,  не пьют,  даже не ходят поесть в ресторан,  а готовят
обед на электрической плитке.  Толя сам об этом рассказывал, он парень
вежливый,  всегда здоровается,  где бы ни встретился, только взял себе
привычку и в булочной,  и в  молочной,  и  в  овощном  брать  все  без
очереди. Но этим и местные иные отличаются, не только москвичи.
     - Работая в музее,  художник уносил копию каждый раз с собой  или
оставлял? - заинтересовался Фомин.
     - Он ее в угол ставил и завешивал тряпкой.  Только один раз  было
унес. Он в тот день очень злился, прямо перекосило всего.
     Фомин установил,  что работу над копией рыжий Саша закончил  пять
дней  назад  и  больше его в музее не видели.  Он теперь вместе с теми
двумя что-то малюет в кафе.  Там стена вся сплошь стеклянная,  с улицы
все  видно.  Как-то  там,  у  художников,  вертелась  Танька Киселева.
Сотрудницы музея обсудили этот факт между собой и решили, что хотя б и
сплетня, а старшему брату знать надо, ведь он у Таньки и за отца, и за
мать. О чем Володя с ней после говорил, в музее не любопытствовали, но
Танька больше в кафе не бегает.  И слава богу.  Ничему хорошему ее там
не научат.
     Спрашивал Фомин   сотрудниц   музея   и   про   владельца  синего
"Москвича".  Выяснилось,  что он тут побывал не один раз, а два. Номер
машины женщины не запомнили, но первая буква была "Ю". Из-за нее у них
был спор насчет городов,  начинающихся на "Ю".  Есть такие или нет.  А
сам  приезжий  произвел  в музее впечатление интеллигентного человека.
Приезжие обычно осматривают только зал Пушкова, что является для музея
обидой.  А  этот  обстоятельно  прошел по всем залам,  интересовался и
природными  богатствами,  и  историей   Путятинской   мануфактуры,   и
знаменитой стачкой.
     Закончив опрос  сотрудников,  Фомин  пошел  звонить  по  телефону
своему начальству, что дело о краже из музея оказалось не пустяковым.
     Кабинет хозяина  Путятинской  мануфактуры  и  рядом  зальце   для
конторщиков