е совершали. У меня сейчас нет под рукой нужного справочного материала,
но я своими глазами читал, что шесть или семь невинных людей были спасены от
виселицы только усилиями - если не ошибаюсь -  нынешнего  лорда-председателя
верховного суда. Вот примеры известных нам судебных ошибок.  А  сколько  еще
было случаев, когда настоящий убийца так  и  не  признался,  так  и  не  был
найден, и позор преступления все еще тяготеет над  невинными  людьми,  давно
превратившимися в прах в своих безвременных могилах!
     Чтобы показать воздействие публичных  казней  на  зрителей,  достаточно
вспомнить самую сцену казни и те преступления, которые тесно с ней  связаны,
как это хорошо известно главному полицейскому  управлению.  Я  уже  высказал
свое  мнение  о  том,  что  зрелище  жестокости  порождает  пренебрежение  к
человеческой жизни и ведет к убийству. После этого я навел справки по поводу
самого последнего процесса над убийцей  и  узнал,  что  юноша,  ожидающий  в
Ньюгете смерти за убийство своего хозяина  в  Друри-Лейн,  присутствовал  на
трех последних казнях смотрел на происходящее во все  глаза.  Какое  влияние
оказала все растущая привычка к эшафоту и публичным казням на Францию в  дни
великой революции, известно каждому. Коснувшись вопроса  о  смертной  казни,
Робеспьер еще до того, как он сам  "весь  кровью  залит  был",  предупреждал
Национальное  собрание,  что  закон,  отнимая  у  человека  жизнь,  совершая
жестокости на глазах  у  народа,  показывая  ему  мертвые  тела,  пробуждает
зверские инстинкты, которые порождают  множество  пороков.  Его  собственная
трагическая судьба свидетельствует,  насколько  он  был  прав!  Чтобы  яснее
понять, с каким бессердечным равнодушием начинает относиться общество даже в
мирном и благоустроенном государстве к публичным казням, если они  случаются
часто, попробуем вспомнить, как мало было тех, кто в последний раз попытался
положить конец ужасным сценам, лет пятнадцать назад превращавшим Олд-Бейли в
бойню, когда по  утрам  в  понедельник  женщин  и  мужчин  вешали  на  одной
перекладине  за  преступления  столь  же  различные,  сколь  различны  люди,
стекающиеся на публичную казнь.
     Нет  лучше  способа  проверить,  какое  впечатление   публичные   казни
производят на тех, кто сам их не видел, но слышал  и  читал  о  них,  нежели
узнать, насколько они предотвращают преступления. В этом отношении публичная
смертная казнь во всех странах оказалась совершенно несостоятельной. Об этом
говорят все факты и все цифры. В России, в Испании, во Франции, в Италии,  в
Бельгии, в Швеции, в Англии результат был один и тот же. В Бомбее за те семь
лет,  пока  верховным  судьей  там  был  сэр  Джеймс  Макинтош,   количество
преступлений сильно сократилось (хотя не было произведено ни одной казни) по
сравнению с предыдущими семью годами, насчитывавшими сорок  семь  казней;  и
это - несмотря на значительное увеличение населения за семь  лет,  когда  не
было казней, и на рост числа невежественных  и  распущенных  солдат,  обычно
совершающих наиболее тяжкие преступления. На  протяжении  четырех  чернейших
лет в истории Английского банка (с 1814 по  1817  год),  когда  за  подделку
однофунтовых банкнот к смерти  приговаривалось  поистине  невероятное  число
людей,  количество  фальшивых  однофунтовых  банкнот,  обнаруженных  Банком,
непрерывно росло - от суммы в 10342 фунта за первый год до суммы в 28412  за
последний. Какие бы факты мы ни брали, занимаясь этой стороной вопроса - что
смертная казнь  не  может  предотвращать  преступления,  и  наоборот,  может
порождать их, - доказательства (к сожалению,  за  недостатком  места  мы  не
можем здесь привести и проанализировать их все) бесчисленны и неопровержимы.
     Я до сих пор нарочно не касался  одного  из  аргументов,  приводимых  в
защиту смертной казни, - я имею в виду аргумент, который якобы опирается  на
священное писание.
     По очень тонкому замечанию лорда Мельбурна, стоит только  указать,  что
такой-то класс людей угнетается и  обречен  на  нищету,  как  кто-нибудь  из
сторонников существующего порядка вещей  немедленно  начинает  доказывать...
нет, не то, что эти люди достаточно обеспечены или что и  в  их  жизни  есть
своя светлая сторона, - нет, он заявит, что из всех классов и  сословий  эти
люди самые счастливые. Точно так же, стоит доказать, что какой-либо институт
или обычай вреден и несправедлив, как  определенные  люди  кидаются  на  его
защиту и, немедленно беря быка за рога, объявляют, что он  установлен  самой
библией - не более и не менее.
     И вот библией оправдывают смертную казнь. И  вот  библия  санкционирует
рабство.  И  вот  американские  представители  заявляют,  что  их  право  на
территорию Орегон * яснейшим  образом  изложено  в  Книге  Бытия.  И  вот  с
течением  времени,  пожалуй,  окажется,  что  священное  писание  строжайшим
образом предписывает развод.
     Мне же достаточно убедиться в том,  что  есть  веские  причины  считать
какой-либо  институт  или  обычай  вредным  и  дурным;  и  тогда  я  уже  не
сомневаюсь, что он не мог быть установлен сходившим на  землю  богом.  Пусть
каждый, кто умеет держать в руке перо, примется комментировать писание - все
их объединенные усилия до конца наших жизней не  убедят  меня,  что  рабство
совместимо  с  христианством;  точно  так  же,  раз  признав  справедливость
вышеизложенных доводов,  я  уже  никогда  не  признаю,  что  смертная  казнь
совместима с христианством. Как могу я поверить  в  это,  почитая  деяния  и
учение господа нашего? Даже если бы нашелся стих,  доказывающий  это,  я  не
принял бы столь ограниченного указания и положился бы на  то,  что  знаю  об
Искупителе и его великой религии - ведь мы должны возлагать свои упования на
ее так ясно выраженный всеобъемлющий, всепрощающий дух, а  не  ту  или  иную
спорную букву  закона.  Но,  к  счастью,  таким  сомнениям  нет  места.  Все
совершенно ясно. Преподобный Генри Кристмас в своем  последнем  трактате  на
эту тему точно установил, что в пяти важнейших списках  Старого  завета  (не
говоря уж об остальных) мы не находим  слов  "рукой  человеческой"  в  часто
цитируемом стихе: "Если кто прольет кровь человеческую, да будет  кровь  его
пролита рукой человеческой". Мы знаем, что закон  Моисея  был  дан  племенам
кочевников, живших в особых социальных условиях, ничем не напоминающих наши.
Мы знаем, что Евангелие самым определенным образом не  приемлет  и  отменяет
некоторые  из  положений  этого  закона.  Мы  знаем,  что  Спаситель   самим
недвусмысленным образом отверг доктрину воздаяния или отмщения. Мы знаем,  -
что когда к нему привели преступника, по  закону  повинного  смерти,  он  не
обрек его на смерть. Мы знаем, что он сказал: "Не убий!" И если мы применяем
смертную казнь согласно Моисееву закону (хотя тогда она была не  завершением
судебной процедуры, а актом мести  со  стороны  ближайших  родственников,  и
вздумай сейчас евреи восстановить подобный обычай,  это  вряд  ли  нашло  бы
поощрение в нашем законодательстве), то, опираясь на этот источник,  логично
было бы узаконить также и многоженство.
     Я больше не стану возвращаться к этой стороне вопроса.  Я  и  вовсе  не
затронул бы ее на  страницах  газеты,  если  бы  не  боязнь  несправедливого
подозрения, будто я вообще не думал о ней.
     Заканчивая письма на эту тему, о которой, к счастью,  почти  невозможно
сказать или написать что-либо новое, я  хотел  бы  заметить,  что  ратую  за
полное уничтожение смертной казни,  как  за  общий  принцип,  во  имя  блата
общества и предупреждения преступлений, а не из интереса  или  сочувствия  к
какому-либо определенному преступнику. Должен  сказать,  что  почти  всегда,
когда дело идет об убийстве, я не испытываю к виновнику никакого  сочувствия
- совсем наоборот. Я счел тем более необходимым указать на это  после  того,
как прочел речь, произнесенную мистером Маколеем  *  в  прошлый  вторник  на
вечернем заседании палаты общин; этот  высокоуважаемый  ученый  отказывается
признать, что кто-нибудь может питать искреннее убеждение в бесполезности  и
дурном влиянии смертной казни, основанное на изучении этого  предмета  и  на
многих размышлениях о нем,  если  только  он  не  "поддался  слабости  и  не
расчувствовался, как женщина". Я не стану спрашивать, какое особое  мужество
и героизм требуются для  защиты  виселицы,  и  не  стану  также  восхищаться
мистером Колкрафтом, палачом, за его, следовательно, несравненное  мужество,
а  только  позволю  себе  со  всем  уважением  усомниться,   насколько   это
по-маколеевски -  вот  так  разделываться  со  столь  важным  вопросом?  Мне
кажется,  один  из  примеров  прискорбной  слабости,  приведенный   мистером
Маколеем, был не совсем точно изложен. Я говорю о петиции по  делу  Тоуэлла.
Сам я не принимал в ней никакого участия и не имел к ней никакого отношения,
но если не ошибаюсь, в ней ясно говорилось, что Тоуэлл  -  отвратительнейший
негодяй, и, прося  за  его  жизнь,  подписавшие  петицию  только  показывают
парламенту, какими убежденными противниками смертной казни они являются, раз
уж восстают против ее применения даже в подобном случае.

     Май 1844 г.


       ^TПРЕСТУПНОСТЬ И ОБРАЗОВАНИЕ^U

     Перевод И. Гуровой

     Господа,
     Я не прошу извинения у читателей  "Дейли-Ньюс"  за  то,  что  собираюсь
познакомить их с деятельностью заведений, которые вот уже  три  с  половиной
года стараются привить  самым  нищим  и  отверженным  обитателям  лондонских
трущоб хотя бы начатки нравственности и религии;  пробудить  их  бессмертные
души, прежде чем единственным наставником этих  несчастных  станет  тюремный
священник; напомнить обществу, что его  долг  по  отношению  к  беднягам,  с
рождения обреченным на преступление и  наказание,  далеко  не  исчерпывается
полицейскими участками и что нельзя без содрогания думать о том, как из года
в  год  в  одном  из  крупнейших  городов  мира  с  вопиющей  беззаботностью
сохраняется обширнейший рассадник неизбывного невежества, нищеты и порока  -
источник, непрерывно питающий тюрьмы и каторги.
     Вот уже три с половиной года в наиболее глухих и нищих уголках  столицы
по вечерам открываются двери помещений, именуемых "Школами для нищих" *, где
бесплатно обучают всех желающих, будь то дети или  взрослые.  Само  название
ясно говорит о цели таких школ. Те, кто слишком оборван, несчастен, грязен и
нищ, чтобы пойти куда-нибудь еще, кого не примут ни в одну благотворительную
школу и кого прогонят от дверей церкви, приглашаются войти сюда, где их ждут
благородные люди, готовые чему-то научить их, посочувствовать им,  наставить
их на благой путь, протянув руку помощи, не похожую на железную руку закона,
умеющую только карать.
     Прежде, чем я опишу мое собственное посещение "Школы для нищих" и  буду
умолять  читателей  этого  письма  последовать   моему   примеру   и   потом
поразмыслить об увиденном (это и  есть  моя  главная  цель),  позвольте  мне
сказать, что я хорошо знаю лондонские тюрьмы, что я бывал в самой большой из
них множество раз и  что  вид  заключенных  там  детей  надрывает  сердце  и
повергает в отчаянье. Сколько я ни  приводил  туда  иностранцев  или  просто
людей, незнакомых с нашими тюрьмами, их всех до одного так потрясала встреча
с детьми-преступниками,  так  пугала  мысль  о  страшной  жизни  отщепенцев,
которая ждет этих детей за стенами тюрьмы, что они бывали не в силах  скрыть
свое волнение, словно на них вдруг обрушилось тяжкое горе. Мистер  Честертон
и лейтенант Трейси (на редкость умные и  человеколюбивые  начальники  тюрем)
хорошо знают, что такие дети выходят из тюрьмы лишь для того, чтобы вновь  в
нее вернуться, и так всю жизнь; что их ничему не учат,  что  им  с  колыбели
неведомо различие между добром и злом, что они - дети неграмотных  родителей
и будущие родители неграмотных детей; что чем они способней, тем порочней; и
что при существующем порядке вещей им нет спасения, нет выхода.  К  счастью,
теперь в тюрьмах появились школы. Если кто-нибудь из читателей  не  в  силах
представить себе, насколько невежественны эти дети, пусть он  посетит  такую
школу, посмотрит, как они занимаются, и послушает, каковы  были  их  знания,
когда их туда послали. А если читателю захочется узнать, какие  плоды  может
принести подобное  семя,  пусть  он  посетит  класс,  где  вместе  с  детьми
занимаются  взрослые  (как  я  видел  их  в  исправительном  доме   графства
Мидлсекс), и  посмотрит,  с  каким  трудом,  как  неуклюже  списывают  буквы
взрослые  преступники,  давно  уже  закосневшие  в  невежестве.  Как   резко
отличалась эта тупость  взрослых  от  еще  не  угаснувшей  сообразительности
детей, какой стыд и унижение, очевидно,  испытывали  первые,  едва  одолевая
премудрости, которые не затруднили бы и шестилетнего малыша, и какое  в  них
всех чувствовалось желание учиться! Мне  даже  сейчас  трудно  найти  слова,
чтобы рассказать, как больно и мучительно было видеть все это.
     "Школы для  нищих"  и  были  основаны  для  того,  чтобы  обучить  этих
несчастных грамоте и тем самым сделать первый  шаг  к  их  исправлению.  Эти
школы впервые заинтересовали меня, а точнее сказать - я впервые узнал  о  их
существовании около двух лет  назад,  когда  увидел  в  газетах  объявление,
помеченное: Уэст-стрит, Сэффрон-Хилл, и сообщавшее, "что в здешних  трущобах
уже  год  назад  открылась  комната,  где  бедняков  наставляют  в  правилах
благочестия", и коротко объяснявшее сущность "Школ для нищих", которых тогда
насчитывалось четыре или пять. Я написал учителям той школы, о  которой  шла
речь в объявлении, прося у них дополнительных сведений, а вскоре  и  посетил
ее.
     Был жаркий летний вечер; воздух  Филд-Лейна  и  Сэффрон-Хилла  в  такую
погоду отнюдь не делается благоуханнее, а попадавшиеся мне навстречу люди не
отличались на вид ни трезвостью,  ни  честностью.  Не  зная  точного  адреса
школы, я поспешил осведомиться о ее  местоположении.  Мои  вопросы  вызывали
смех и шутки, но все знали,  где  она  находится,  и  указывали  мне  дорогу
правильно. Насколько я мог понять, уличные бездельники (по большей части это
были подлинные подонки города и завсегдатаи  полицейских  участков)  считали
учителей добрыми безобидными чудаками, а всю школу - смешной затеей. Но сама
ее идея, несомненно вызывала у них грубоватое уважении, и (как я уже сказал)
все знали, где находится школа, и готовы были указать к ней дорогу.
     В то время она состояла из  двух  или  трех  (не  помню  точно)  убогих
комнатушек на верхнем этаже  убогого  домика.  В  лучшей  из  них  занимался
женский класс, постигавший начатки чтения и письма; и хотя среди учениц было
много несчастных, давно погрязших в пороке, все они вели себя тихо и слушали
своих наставников с видимым вниманием и даже  интересом.  Хотя  комната  эта
производила скорее грустное впечатление, - иначе и быть не могло!  -  в  ней
все же чувствовалось что-то ободряющее.
     В узкой задней комнатушке с низким потолком, где занимались  подростки,
стояла страшная, почти непереносимая духота. Но  это  физическое  неудобство
скоро забывалось - настолько  угнетающей  была  нравственная  атмосфера.  На
скамье, освещенной прилепленными к стене свечами, сидели сгрудившись ученики
всех возрастов - от несмышленых малышей до почти взрослых  юношей:  продавцы
фруктов, зелени, серных спичек, кремней, бродяги ночующие под арками мостов,
молодые воры и нищие. В них нельзя было заметить никаких  признаков,  обычно
присущих  юности:  вместо  открытых,  наивных,  приятных   молодых   лиц   -
низколобые, злобные, хитрые, порочные физиономии. Это была юность,  лишенная
какой бы то ни было помощи, кроме помощи такой школы, обреченная  на  скорую
гибель и невыразимо невежественная!
     Я увидел, читатель, битком набитую комнатушку, но  находившиеся  в  ней
были лишь песчинками тех  множеств,  которые  непрерывным  потоком  проходят
через подобные школы; тех множеств, которые  когда-то  скрывали,  как,  быть
может, скрывают и теперь, в своей  толще  людей  не  хуже  нас  с  тобой,  а
пожалуй, и бесконечно лучших; тех обреченных грешников (о подумайте об  этом
и подумайте о них!), среди  которых  мог  бы  по  велению  судьбы  оказаться
ребенок любого человека на земле, как бы ни был высок его сан, если бы этого
ребенка обрекли на такое детство, какое выпало на долю этих падших созданий!
     Вот какой класс увидел я в "Школе для нищих". Этим  людям  нельзя  было
доверить букварей, их можно было учить только устным способом; от них лишь с
большим  трудом  можно  было  добиться  внимания,  послушания  или  хотя  бы
приличного поведения; их тупое невежество во всем, что касалось бога или  их
долга перед обществом было ужасающим - да и как они могли догадаться о  том,
что у них есть долг перед обществом, если это общество отреклось  от  них  и
дало им в наставники лишь тюремщика и палача! Однако даже тут, даже в  душах
этих несчастных уже  удалось  посеять  какие-то  добрые  семена.  Эта  школа
возникла совсем недавно и была очень бедна, однако она уже успела  объяснить
своим ученикам, что имя божье означает не только проклятье, и вложила  в  их
уста псалом надежды (они его пели)  на  иную  жизнь,  которая  возместит  им
горести и беды, перенесенные здесь, на земле.
     Эта "Школа для нищих"  еще  раз  и  по-новому  показала  мне,  с  каким
ужасающим равнодушием бросает государство на произвол судьбы тех,  кого  оно
только наказывает, хотя с большей легкостью и меньшими  расходами  могло  бы
вырвать из тьмы невежества и спасти; мысль об этом и о том, что мне довелось
увидеть в самом сердце Лондона,  не  давала  мне  покоя  и  в  конце  концов
заставила меня  сделать  попытку  обратить  внимание  правительства  на  эти
заведения: в моей  душе  теплилась  слабая  надежда,  что  важность  вопроса
перевесит религиозные соображения -  совет  епископов,  вероятно,  нашел  бы
способ уладить это затруднение после того, как школам была бы  предоставлена
хотя бы небольшая субсидия. Я попытался - и по сей день не получил  никакого
ответа.
     Написать обо всем этом я решил, увидев во вчерашней газете объявление о
лекции, посвященной "Школам для нищих". Я мог бы придать моим заметкам  иную
форму, но предпочел обратиться к вам с письмом в надежде,  что,  увидев  мою
подпись, те из ваших читателей, которым нравятся мои романы, прочтут  его  и
узнают то, чего иначе могли бы никогда не узнать.
     У меня нет  намерения  хвалить  систему,  которой  следуют  "Школы  для
нищих", -  она,  разумеется,  еще  очень  несовершенна,  если  вообще  можно
говорить о какой-то системе. Лично мне не нравится то, чему  -  насколько  я
могу судить - там учат: ученики получают слишком мало практических знаний  и
им преподают слишком много богословских тонкостей, непосильных для умов,  не
подготовленных к их восприятию. Однако я сам плохо исполнил бы тот  долг,  о
котором хочу напомнить другим, если бы позволил, чтобы мои сомнения помешали
мне воздать  должное  учителям  этих  школ  или  помочь  им  всеми  скудными
средствами, находящимися в моем распоряжении. Я  не  хочу  касаться  никаких
щекотливых тем. Я просто обращаюсь к тем, кто щедро жертвует  на  построение
храмов, с просьбой подумать и о "Школах для нищих";  посмотреть,  нельзя  ли
уделить для них какую-то долю этих щедрот; понять  и  принять  необходимость
начинать с самого начала; самим разобраться, где нужно  помочь  христианской
религии и подкрепить ее заповеди делом; и принять решение,  опираясь  не  на
теоретические рассуждения или чужие слова, а самим посетить тюрьмы  и  школы
для нищих и составить собственное мнение. То, что они увидят,  возмутит  их,
опечалит, внушит отвращение, но что бы они ни увидели, это и в тысячную долю
не будет столь печальным, возмутительным  и  отталкивающим,  как  сохранение
хотя бы на год того положения вещей, которое длится уже много десятков лет.