присутствовать  при
встрече.
   Пройдя через застекленное крыльцо, дети отворили дверь и увидели пря-
мо против входа деревянную кровать, а на ней  человек  не  человек,  ка-
кое-то странное существо в образе женщины, без ног и со скрюченными  ру-
ками. В первую минуту они было чуть не повернули назад, но существо это,
внимательно вглядевшись в них воспаленными  красными  глазами,  спросило
очень приятным голосом: "Кто вы, дети?" Что-то близкое, родное  послыша-
лось им в этом голосе. И дети ответили: "Доброе утро.  Мы  из  Переясла-
ва..."
   Услышав слово "Переяслав" и видя перед собой  кучу  ребятишек,  среди
которых была и годовалая девочка, старуха  сразу  постигла  всю  глубину
трагедии. Она заломила искривленные руки и громко вскрикнула:
   - О горе мне! Гром небесный поразил меня! Моя Хая-Эстер умерла! - Она
стала бить себя по голове. - Мойше-Иося, где ты? Иди сюда, Мойше-Иося!
   На ее крики прибежал из боковой комнатушки низенького роста старик  в
молитвенном облачении поверх отрепьев, в опорках на ногах. Лицо  у  него
было уродливое, с большим картофелеобразным носом и невероятно  длинными
густыми бровями. Это и есть дедушка Мойше-Иося, тот самый,  который  так
богат?
   Первым делом дедушка накинулся на детей, стал их бранить, сердито за-
махал на них руками. А так как oн до этого, очевидно, молился, а молитвы
прерывать нельзя, то он кричал на них по-древнееврейски:  "И-о-ну,  зло-
деи! Разбойники!" А старухе он также по-древнееврейски дрожащим  голосом
прокричал: "И-о-ну... Я знал... Дочь моя... Бог дал-бог взял!.."
   Это должно было означать, что он знал о смерти  дочери.  Но  старушку
это мало успокоило, и она продолжала рыдать, бить себя по голове и  вык-
рикивать:
   - Хая-Эстер! Умерла моя Хая-Эстер!..
   На ее крики прибежал какой-то человек с такими длинными пейсами,  ка-
ких дети в Переяславе не встречали. Это был единственный брат  их  мате-
ри-дядя Ица. Вслед за ним прибежала женщина с пылающим лицом, с засучен-
ными рукавами и с половником в руке. Это была  его  жена  -  тетя  Сося.
Вместе с ней появилась девочка с розовыми щечками и маленьким ротиком  -
их единственная дочка, Хава-Либа, хорошенькая и застенчивая. Кроме  них,
сбежались еще мужчины и женщины-ближайшие соседи, и все они стали  гово-
рить разом, утешая бабушку Гитл. "Если дочери уже нет в живых, то слеза-
ми тут не поможешь, что покрыла земля - того не вернешь".  А  детям  они
стали выговаривать, что нельзя сваливаться вот так, как снег на  голову,
и сообщать людям такие вещи. (Но, бог свидетель, они  ничего  никому  не
"сообщали"!)
   Тем временем дедушка успел снять с себя талес и филактерии и, со сво-
ей стороны, тоже стал упрекать внуков в том, что они раньше не  зашли  к
нему. Если бы они были почтительными детьми, то должны были бы прежде  с
ним повидаться, потихоньку переговорить, тогда он осторожно поговорил бы
с бабушкой, понемножку бы ее подготовил, а не так вот  с  бухты-барахты.
Так поступают дикари!
   Этого уж бабушка Гитл не могла стерпеть, и, как ни тяжел был для  нее
удар, она набросилась на деда.
   - Старый ты дурень! Что ты привязался к бедным детям? В чем они вино-
ваты? Откуда они могли знать, что ты валяешься где-то там на  кожухах  и
молишься. Хороша встреча! Подойдите ко мне, детки! Как вас зовут?
   И она по одному подзывала детей к себе, у каждого спрашивала его имя,
гладила, целовала, обливаясь горькими слезами; она уже не дочь оплакива-
ла, а маленьих бедняг сирот. Старуха клялась, что почти знала  о  смерти
Хаи-Эстер. Уже несколько ночей дочь являлась ей во сне и все  спрашивала
о своих детях, понравились ли они бабушке.
   - Пусть им дадут чего-нибудь поесть! Мойше-Иося, что  ты  стоишь  как
пень! Ты же видишь, старый дурень, что бедные  дети  устали,  проголода-
лись, не спали всю ночь. Горе мне, он им еще нравоучения  читает!  Хорош
дедушка, хороша встреча!

   40
   СРЕДИ КОЖУХОВ

   Дедушкина бухгалтерия. - Его поучения,  его  книги,  его  благотвори-
тельность. - Что будет, когда придет мессия. - Дедушкин экстаз

   Когда внуки поели и помолились, дедушка первым делом устроил им экза-
мен.
   Происходил экзамен в его уединенном покое, куда ни один  сын  челове-
ческий не смел войти, не смел и не мог, потому что там не было места.
   Это была каморка чуть побольше курятника. В этом курятнике помещался,
во-первых, сам дедушка, затем его книги - весь талмуд и каббалистические
сочинения, а кроме того, здесь хранились заклады: серебряные ложки, под-
носы, кубки и лампады,  медные  кастрюли,  самовары,  еврейские  капоты,
крестьянские мониста, свитки и кожухи, главным образом кожухи, бесконеч-
ное количество кожухов.
   У бабушки Гитл еще с давних пор было нечто вроде  ломбарда.  Разбитая
параличом, она-все же вела дело твердой рукой, держала наличные  у  себя
под подушкой, никого не подпуская к кассе. Но над  закладами  властвовал
дедушка. Его делом было принять и выдать заклад. Для того, чтобы  запом-
нить, кому какой заклад принадлежит, нужно было обладать головой минист-
ра. Возможно, что дедушка Мойше-Иося и носил на своих плечах голову  ми-
нистра, но полагаться на свою министерскую голову он не хотел.  Мало  ли
что может случиться! И дедушка придумал свою систему: к каждому  закладу
он пришивал лоскуток бумаги, на которой писал собственной рукой по-древ-
нееврейски: "Сия капота принадлежит Берлу", или: "Сей кожух  принадлежит
мужику Ивану", или: "Сие монисто принадлежит молодке  Явдохе".  Если  же
случалось, что Берл приходил выкупать свою капоту и ему выдавали  капоту
какого-то другого Берла, то и здесь дедушка не терялся. Он выносил капо-
ты обоих Берлов и предлагал закладчику узнать свою. Не скажет ведь еврей
о чужой капоте, что она принадлежит ему. Если же  с  мужиком  происходил
подобный случай, дедушка предлагал закладчику указать какую-нибудь  при-
мету. Каждый Иван так хорошо знает свой кожух, что какую-нибудь отметину
он обязательно запомнит. Дедушку не проведешь! Однако, несмотря  на  все
эти ухищрения, между дедушкой и бабушкой все же  происходили  неприятные
объяснения. Бабушка все твердила:
   - Я спрашиваю тебя, старый ты дурень, если ты уж взялся за перо и пи-
шешь: "Сия капота принадлежит Берлу", так жалко тебе, что ли,  приписать
еще одно слово: "Берлу-заике"? Если ты уж пишешь: "Сей кожух принадлежит
Ивану", то пиши уж его имя полностью: "Ивану Злодию", или: "Сие  монисто
принадлежит Явдохе-курносой".
   Но дедушка Мойше-Иося,-да не зачтут ему это на том свете,-был страшно
упрям. Именно потому, что бабушка говорила так, он делал иначе. До неко-
торой степени он был прав. Калека, лежит в постели и разрешает себе  так
командовать мужем, называть его старым дурнем в присутствии  внуков.  Он
ведь не первый встречный, а реб Мойше-Иося Гамарницкий, человек, который
день и ночь проводит в служении господу - либо читает  священные  книги,
либо молится. Он соблюдает все положенные тосты, кроме того, не  вкушает
пищи еще по понедельникам и четвергам, а мяса всю неделю в рот не берет,
разве только по субботам да по праздникам. В синагогу он приходит раньше
всех и уходит позже всех. За трапезу садится, когда все уже спят, - и за
это бабушка Гитл сердится на него и ворчит: ладно, о себе она  не  забо-
тится, она уже привыкла голодать, но ведь детей-сироток нужно пожалеть!
   Из всех внуков дедушка полюбил только одного - Шолома.  Этот  хоть  и
озорник, сорванец, зато хорошая голова. Из него вышел бы толк,  если  бы
он побольше сидел с дедом в "уединенном покое" среди кожухов, а не бегал
бы с богуславскими мальчишками на Рось смотреть, как удят рыбу, не  тряс
бы в лесу дикую грушу, не озорничал бы.
   - Если бы твой отец был человеком,-говорил дедушка Шолому,-если бы он
не начитался библии, грамматики, Моисея из Дессау и не  набрался  всяких
вольнодумных штучек, то он, по справедливости, должен  был  бы  оставить
тебя здесь подольше, и я с божьей помощью сделал бы из тебя доброго  ев-
рея. Из тебя вышел бы настоящий хасид, прекрасный каббалист, с огоньком.
А так что из тебя выйдет? Полнейшее  ничтожество,  бездельник,  шалопай,
щелкопер, свистун, отщепенец, лодырь, злодей, выкрест, нарушитель суббо-
ты, черт знает что, еретик, восстающий против бога Израиля!
   - Мойше-Иося, не довольно ли мучить ребенка!
   "Долгие годы бабушке Гитл!"-думает спасенный из дедушкиных рук Шолом,
которого на улице ждут богуславские мальчишки.
   Однако были минуты, когда и дедушка  Мойше-Иося  становился  дорог  и
близок его сердцу. Однажды Шолом увидел, как дедушка  сидел  с  мешочком
для талеса под мышкой у бабушки на кровати. Он старался подольститься  к
ней, тихим голосом выпрашивал побольше денег. Она не хотела давать.  Де-
душка, оказалось, выпрашивал эти деньги не для себя, а для бедняков  ха-
сидов из своей синагоги. Она же повторяла: "Больше не дам!  У  нас  свои
сироты, их надо жалеть..."
   В другой раз Шолом застал дедушку в его каморке, облаченного в  талес
и филактерии, с запрокинутой головой, с закрытыми глазами, будто он  на-
ходился в каком-то ином мире. Когда дедушка очнулся, глаза у него  блес-
тели, а уродливое лицо казалось не таким уж уродливым.  Божья  благодать
покоилась на нем... Он говорил сам с собой, улыбаясь в  огромные  густые
усы:
   - Эдом недолго будет властвовать. Избавление близко,  близко...  Поди
сюда, дитя мое, присядь, мы поговорим о конце изгнания, о мессии, о том,
что будет, когда придет мессия...
   И дедушка Мойше-Иося стал рассказывать своему внуку о том, что будет,
когда придет мессия, с таким воодушевлением, с таким  пылом  рисовал  он
это, в таких ярких красках, что внуку не хотелось уходить; ему  невольно
пришел на ум первый и лучший его товарищ Шмулик. Различие  между  ним  и
дедушкой было только в том, что Шмулик рассказывал о  кладах,  колдунах,
принцах и принцессах,-все о вещах, относившихся к здешнему миру. Дедушка
же пренебрегал всем земным. Он переносился целиком, вместе со своим вну-
ком, который с увлечением слушал его, в иной мир-к праведникам, ангелам,
херувимам и серафимам, к небесному трону, где восседает царь  царей,  да
будет благословенно имя его... Там были бык-великан с Левиафаном, и дра-
гоценнейшее масло "апарсмойн", и самое лучшее заветное вино. Там правед-
ники сидели и изучали тору и наслаждались господней благодатью и "светом
рая", тем первозданным светом, которого люди оказались недостойны, и по-
этому он был оставлен богом для грядущих времен. И сам всемогущий,  бла-
гословенно имя его, в славе и силе своей заботился  о  праведниках,  как
родной отец. И сверху, с небес, спускался точно на то же место, где сто-
ял когда-то храм, новый храм из чистого  золота  и  драгоценнейших  кам-
ней-алмазов и брильянтов. Когены благословляли народ, а левиты* пели,  и
царь Давид со скрипкой выходил им навстречу:  "Радуйтесь,  праведные,  о
Господе!.."
   Тут дедушка Мойше-Иося начинал громко  петь,  прищелкивать  пальцами,
устремив глаза кверху, а лицо его светилось, и сам он был какой-то  нез-
дешний, далекий, из иного мира,

   41
   ЧЕЛОВЕК-ПТИЦА

   Рассказ о былом. - Как евреи жили в старину среди панов.  -  Трагедия
бедного арендатора

   Не следует думать, что мысли дедушки всегда  витали  в  потустороннем
мире и что ему нечего было рассказать внукам об этом свете!  О!  Он  мог
многое поведать о том, как евреи жили в старину, о прежних хасидах, каб-
балистах, о прежних панах, о том, как они обходились с евреями.
   Одна такая история, рассказанная дедушкой  своим  внукам,  история  о
том, как один еврей погиб смертью праведника, особенно запомнилась Шоло-
му. Она и будет здесь передана вкратце, так как дедушка  Мойше-Иося  лю-
бил, да простит он меня, рассказывать очень длинно, перескакивая с пред-
мета на предмет, и заезжал бог знает куда.
   Случилась эта история давно, еще при жизни дедушки,  мир  праху  его,
старого Гамарника. Почему его звали Гамарником? Потому  что  деревня,  в
которой он жил и арендовал мельницу, называлась Гамарники. В той же  де-
ревне жил еврей по имени Ноях. Он содержал корчму. Был этот Ноях человек
простоватый, но богобоязненный, видно скрытый праведник; день и ночь мо-
лился, читал псалмы. Всеми делами заправляла у него жена. Ему оставалось
только платить арендные деньги пану и договариваться об аренде на следу-
ющий год. Все дни свои он боялся, как бы кто не отбил у него корчму, по-
тому что охотников оказывалось много, хотя доходы от корчмы были ничтож-
ные. Ноях с женой еле-еле перебивались, ибо детей у них было  множество.
Приходит Ноях как-то к пану договариваться об аренде и застает у него
кучу гостей,  пир  горой. После пира гости,  как водится,  собираются на
"полеванье",  на охоту, значит. Стоят уже оседланные лошади, запряженные
кареты, брички, линейки; собаки тут всех пород, егеря с большими перьями
на шляпах, с  рогами в руках,  - словом,  по-царски,  все кругом готово.
"Очевидно, попал не вовремя,-подумал Ноях,-не станет пан сейчас говорить
об аренде". Однако  он  ошибся.  Поднявшись  из-за стола и собираясь са-
диться на лошадь, пан вдруг заметил в стороне еврея, согнувшегося, обор-
ванного. И говорит ему пан весело: "Як се маш, пан арендаржий?" (Как по-
живаешь, пан  арендатор?)  А Ноях отвечает:  "Так и так,  ясновельможный
пан,  пришел я насчет корчмы..." Рассмеялся пан. Это было, "когда сердце
царя смягчилось вином",  то есть когда пан был уже сильно выпивши. И го-
ворит он еврею: "На сколько лет хочешь ты снять корчму?" Еврей отвечает:
"Я бы  не  прочь  снять на несколько лет, но так как обычай твой,  ясно-
вельможный пан  граф..." Пан не дает ему закончить:  "Добже3. На сей раз
отдаю тебе корчму по той же цене на целых десять лет, но с одним услови-
ем:  ты должен  быть  у меня птицей". Еврей посмотрел на него удивленно.
"Что значит быть у тебя птицей?"-"Очень просто,- отвечает пан:-Ты должен
влезть на крышу этого сарая, видишь? Там ты должен изобразить птицу, а я
буду целиться  в тебя и постараюсь попасть прямо в лоб. Разжевал?" Среди
панов поднялся  хохот, и еврей тоже смеется с ними,  думает:  "Пан шутки
шутит, слишком много выпил..."-"Ну,-спрашивает пан,-дело сделано?" И ду-
мает Ноях: "Что  мне на это ответить?" Спрашивает он пана на всякий слу-
чай: "Сколько  времени  даешь на размышление?" - "Одну минуту",-отвечает
пан вполне серьезно. "Одну минуту,  значит, не больше?"-"Выбор за тобой,
-говорит пан.-Либо  ты  влезешь на крышу и изобразишь птицу, либо завтра
же тебя выбросят из корчмы". У Нояха душа в пятки ушла.  Как быть? С па-
ном шутки  плохи. Тем  более  что тот послал уже за лестницей и все это,
видно,  совсем не в шутку. Но он снова обращается к пану: "А что буд ет,
если ты, не дай бог,  и в самом деле попадешь?" Среди панов поднялся еще
больший хохот,  и Ноях совсем растерялся. Он уже не знает, потешается ли
над ним пан, или он это всерьез задумал. Выглядит это как будто всерьез,
потому что ему приказывают сию же минуту лезть на крышу или отправляться
домой и  тут же очистить корчму. Повернулся Ноях,  хочет уже домой идти,
но, вспомнив  про  кучу дегей,  начинает просить пана дать ему хоть нес-
колько минут для предсмертной молитвы. "Добже.  Даю тебе одну минуту для
исповеди". Одну  минуту!  Что  может сказать еврей в одну минуту,  кроме
"Слушай,  Израиль",  тем более что его уже толкают к лестнице! Произнеся
"Слушай, Израиль" и "Благословенно имя господне", он начинает взбираться
по лестнице,  а из глаз у него слезы льются. Что может он сделать?  Воля
божья... У него столько детей!..  Видно,  суждено ему погибнуть во славу
господа,  а может быть, бог еще сжалится и сотворит чудо. Если всевышний
захочет,  все ему  доступно!.. Ноях глубоко уповал на бога - еврей былых
времен!
   Взобравшись на крышу, он не перестает тихо молиться и плакать. Он все
еще не теряет надежды на бога, может быть, всевышний и сжалится над ним.
Если всевышний захочет, то что ему не доступно! А пан торопит. Велит Но-
яху выпрямиться-и он выпрямляется. Потом велит ему согнуться - и он сги-
бается. Велит расставить руки-он расставляет руки. Велит, чтобы он  выг-
лядел, как птица,-и он выглядит, как птица... И пан,-хотел ли он этого в
самом деле, или он только шутки шутил, а всевышний уже сделал так, чтобы
вышло всерьез,-пан выстрелил и попал Нояху  в  лоб.  И  Ноях  упал,  как
подстреленная птица, и скатился с крыши на землю. И в тот  же  день  его
предали земле по закону Израиля. Но пан свое слово сдержал.  Десять  лет
подряд корчма оставалась за вдовой, как ни набавляли ему за аренду.  Вот
каковы были паны в старину.
   Таких интересных историй о старине, о панах и евреях дедушка знал не-
мало. Ребята не отказались бы слушать их без конца, если бы дедушка Мой-
ше-Иося не любил извлекать из каждой истории мораль, что нужно быть бла-
гочестивым и всегда уповать на бога. От морали он переходил к  нравоуче-
ниям и начинал распекать детей за то, что они  поддаются  соблазнам,  не
хотят учиться, молиться, служить богу. Им бы только,  говорил  он,  рыбу
удить, груши рвать и проказничать с богуславскими ребятами, чтоб им про-
валиться!..

   42
   ГРОЗНЫЕ ДНИ

   Богуславская река Рось. - Богуславский лес. - Старая  молельня.  -Ба-
бушка Гитл исполняет с детьми обряд "капорес".-Дедушка благословляет  их
накануне Судного дня, и глаза его влажны

   Трудно сказать, где было больше поэзии, больше жизни - в лесу, у реки
или в старой молельне. Трудно сказать, в каком из этих  трех  мест  было
больше соблазна.
   На речке веселое оживление: балагулы поят лошадей, водовозы наполняют
свои бочки водой. Женщины и девушки, босые, с красными  икрами,  стирают
белье и стучат вальками так, что только брызги летят; мальчишки плещутся
в воде, учатся плавать или ловить рыбу. Раздевшись  между  камней,  они,
громко визжа, прыгают в воду и кричат: "Смотри, как я плаваю!",  "Погля-
ди, как я лежу на спине!", "Видишь, я  стою  в  воде!",  "А  я  ныряю!",
"Смотри, я пускаю пузыри!.."
   Все галдят, показывают фокусы, каждый чем-нибудь да отличается. Пере-
яславские ребята им страшно завидуют. К Шолому подходит  мальчишка,  со-
вершенно голый, в чем мать родила; зовут его Авремл; он смугл, как тата-
рин, глаза у него круглые, лицо, как доска для разделывания  теста,  нос
фасолью. "Как тебя зовут?"-"Шолом".-"Плавать умеешь?"-"Нет".-"Что  ж  ты
стоишь? Поди сюда, я тебя научу". Понимаете, он берется не учить, а нау-
чить. Это совсем другое дело...
   Не меньше прелести и в  лесу.  Богуславский  лес  изобилует  грушами.
Правда, груши эти тверды как кремень, и кислы как уксус. Но все  же  это
груши, и платить за них не надо. Можете рвать сколько  хотите-никому  до
этого дела нет! Трудно только дотянуться до них, потому что  растут  они
высоко. Нужно поэтому взобраться на дерево и трясти его  изо  всех  сил,
иначе груши не будут падать. Кроме груш,  в  Богуславском  лесу  имеются
орехи. Заячьи орехи. Они поздно поспевают и покрыты горькой, как  желчь,
скорлупой. Ядер в этих орехах нет,  когда-то  еще  будут.  Но  не  беда,
все-таки это орехи. Можно набрать полные карманы. Приятно,  что  сам  их
нарвал. Но трясти груши и собирать орехи надо уметь. Авремл  умеет.  Это
мастер на все руки. Он парень добродушный,  с  мягким  характером.  Один
только недостаток у него - бедность. Его мать  вдова  -  кухарка  у  Ям-
польских. О дружбе Шолома с Авремлом узнал дядя Ица и сейчас же донес об
этом бабушке. Бабушка подозвала Шолома к постели, дала ему грушу,  кото-
рую достала из-под подушки, и сказала твердо, чтоб он не смел больше во-
диться и даже встречаться с такими мальчишками, как Авремл,-если дедушка
узнает, что его внуки встречаются с такими мальчишками, будет бог  знает
что.
   Легко сказать "не встречаться". Ведь с этим Авремлом  так  или  иначе
приходилось встречаться не меньше двух раз в день-утром и  вечером,  при
чтении "Кадеш". Авремл тоже сирота. Он читает "Кадеш" по своему  отцу  в
старой синагоге. Сколько там осиротевших. И все ст