е, что накопилось
на душе. В конце концов господь помог, лошадка снялась с места, и  мы отбыли
-- поехали лесом, своим путем-дорогою.
     Еду, а в голове новая мысль  проносится: "Эх, Тевье, и осел же  ты! Как
началось твое падение, как  был ты нищим,  так нищим и  останешься. Подумай,
такая встреча, ведь это раз в сто лет случается, -- как же ты не сторговался
с самого начала, чтобы знать, "что почем", сколько ты получишь? Ведь, как ни
суди, -- по совести ли, по человечности ли, по  закону или почему  бы  то ни
было, -- а  заработать на  таком деле,  право же, не  грех. Да  и  почему не
поживиться, раз так случилось? Останови лошадку,  осел ты эдакий, и скажи им
--  так, мол, и  так,  без церемоний: "Дадите  столько-то,  --  ладно, а  не
дадите,  --  тогда, прошу прощения, извольте слезть с телеги!" Но,  с другой
стороны, думаю, ты и в самом деле осел, Тевье! Не знаешь разве, что медвежью
шкуру в лесу не  продают? Как наши крестьяне говорят:  "Ще не поймав,  а вже
скубе..."
     -- Почему бы вам не ехать побыстрее? -- говорят мои пассажирки, тормоша
меня сзади.
     -- А куда вам так торопиться? Тише едешь, дальше будешь, -- отвечаю я и
поглядываю на них искоса.
     Как будто  бы ничего...  Женщины как женщины:  одна  в шелковом платке,
другая в парике. Сидят, смотрят друг на дружку и перешептываются.
     -- Далеко еще? -- спрашивают они.
     -- Да  уж не ближе,  чем от  этого  места! -- отвечаю я. --  Вот сейчас
поедем с горы, а потом в гору; затем -- снова  спуск  и снова  подъем и лишь
потом  будет большой подъем, а уж оттуда дорога пойдет прямо-прямехонько  до
самого Бойберика...
     -- Ну и извозчик! -- обращается одна к другой.
     -- Бесконечное лихо! -- говорит другая.
     -- Еще недоставало! -- говорит первая.
     -- Вроде придурковатый!..
     "Конечно, думаю, придурковатый, раз позволяю себя за нос водить!"
     -- А где,  к  примеру, -- спрашиваю я, -- где, милые женщины, прикажете
вас скинуть?
     -- Что значит, -- говорят, -- "скинуть"? Что за скидывание такое?
     -- Это на извозчичьем языке так  говорится, --  объясняю я. -- На нашем
наречии  это  означает: куда  доставить  вас,  когда,  бог  даст, приедем  в
Бойберик  и, по  милости  всевышнего, будем живы и  здоровы! Как  говорится:
лучше дважды спросить, чем один раз напутать.
     -- Ах, вот  оно что! Вы, -- говорят они, -- будьте добры довезти нас до
зеленой дачи, что у реки, по ту сторону леса. Знаете, где это?
     -- Почему  же, --  говорю, -- мне не знать? В  Бойберике я  как  у себя
дома.  Было  бы у меня столько  тысяч, сколько бревен я туда  доставил.  Вот
только  прошлым летом я привез на зеленую дачу две  сажени дров  сразу. Дачу
снимал какой-то богач из Егупца,  миллионщик, --  у него,  наверное,  сто, а
может быть, и все двести тысяч!
     --  Он   и  сейчас  ее   снимает,  --  отвечают  обе  женщины,  а  сами
переглядываются и шепчутся, чему-то усмехаясь.
     --  Позвольте, -- говорю я,  -- уж  ежели стряслась такая  история, то,
может статься, что вы к этому богачу имеете кое-какое касательство... А если
так,  то,  может  быть,  вы   будете   добры  замолвить  за  меня  словечко,
похлопотать?  Не  найдется ли, чего  доброго, для  меня  дело  какое-нибудь,
должность, мало  ли что? Вот я знаю одного молодого  человека, неподалеку от
нашего местечка, звать его Исроел... Был никудышный  парень. Однако пробился
каким-то путем к богачу, а сейчас он важная  шишка, зарабатывает чуть ли  не
двадцать  рублей в неделю, а  может  быть, и  сорок!..  Кто его знает? Везет
людям!.. Или вот, скажем, чего не хватает зятю нашего резника? Что было бы с
ним,  если бы он не уехал в Егупец? Правда, вначале он  немало горя хлебнул,
несколько лет мучился, чуть с голоду не помер. Зато сейчас -- дай бог мне не
хуже -- домой деньги присылает. Он даже хотел бы взять туда жену и детей, да
беда в том, что им там жить не разрешается. Спрашивается, как  же сам он там
живет? Очень просто --  мучается... Однако, -- говорю, -- погодите-ка! Всему
конец приходит: вот вам река, а вот и большая дача...
     И лихо  подкатил -- дышлом в самое крыльцо.  Увидели нас -- и пошло тут
веселье,  крики, возгласы:  "Ой,  бабушка! Мама! Тетя!  Отыскалась  пропажа!
Поздравляем! Боже мой, где вы были? Мы здесь голову потеряли... Разослали на
поиски по всем дорогам... Думали -- мало ли  что? Волки... Разбойники, упаси
боже... Что случилось?"
     --  Случилась  интересная история:  заблудились в лесу, ушли бог  весть
куда,  верст  за  десять... Вдруг  --  человек... Что  за  человек? Да  так,
какой-то горемыка с лошадкой... С трудом упросили его...
     -- Фу ты  господи,  страсти  какие! Одни, без  провожатого!  Скажите на
милость! Бога благодарить надо...
     В общем, вынесли на  веранду лампы,  накрыли на  стол  и качали таскать
горячие самовары, чай на подносах, сахар, варенье, яичницы, сдобные булочки,
свежие, пахучие,  потом  блюда  всякие -- бульоны жирные,  жаркое, гусятину,
наилучшие вина, настойки...  Стою это я в сторонке и смотрю, как едят и пьют
егупецкие богачи, сохрани  их  господи от дурного  глаза!  "Последнюю рубаху
заложить, -- подумал я, -- только бы богачом  быть!" Верите ли, мне кажется,
того, что здесь со стола на пол падает, хватило бы моим детям на всю неделю,
до субботы. Господи  боже милосердый!  Ведь  ты  же великий, всемилостивый и
справедливый! Какой же  это порядок,  что одному ты  даешь  все,  а  другому
--ничего? Одному -- сдобные  булочки, а другому -- казни египетские! Однако,
с другой стороны, -- думаю я, -- ты все-таки очень глуп, Тевье!
     Что это значит?  Ты  берешься указывать  богу,  как миром управлять? Уж
если ему так угодно, значит, так  и быть должно.  Потому что если  бы должно
было  быть иначе, то и было бы иначе. А на вопрос,  почему бы и в самом деле
не  быть  по-иному, есть  один  только ответ: "Рабами были мы" -- ничего  не
попишешь!  На  то мы  и евреи  на белом свете. А еврей должен  жить  верой и
надеждой: верить в бога и надеяться на то, что со временем, если будет на то
воля божья, все переменится к лучшему..."
     -- Позвольте, а где же этот человек?  -- спросил кто-то.  -- Уже уехал,
чудак эдакий?
     -- Упаси боже! -- отозвался я. -- Как  же  это я уеду, не попрощавшись?
Здравствуйте, добрый вечер! Благослови господь  сидящих за столом! Приятного
вам аппетита! Кушайте на здоровье!
     -- Подите-ка сюда, -- говорят они мне. -- Чего вы там стоите в темноте?
Давайте хоть посмотрим, какой вы из себя! Может быть, рюмочку водки выпьете?
     -- Рюмочку водки? С  удовольствием! -- отвечаю.  -- Кто же отказывается
от рюмочки! Как в писании  сказано: "Кому за здравие, а кому  за  упокой". А
толковать  это следует так: вино -- вином, а бог своим чередом... Лехаим! --
говорю  и  опрокидываю  рюмку.  --  Дай  вам  бог  всегда  быть  богатыми  и
счастливыми! И чтобы евреи оставались евреями. И пусть господь  бог даст  им
здоровья и силы переносить все беды и горести!
     -- Как вас звать? -- обращается  ко мне сам хозяин, благообразный такой
человек в ермолке.  --  Откуда  будете?  Где  место  вашего  жительства? Чем
изволите заниматься? Женаты? А дети у вас есть? Много ли?
     -- Дети? -- отвечаю. -- Грех жаловаться.  Если каждое дитя, как уверяет
меня моя Голда, миллиона стоит,  то я  богаче любого богача в  Егупце.  Беда
только, что нищета -- богатству не чета, а кривой прямому не сродни... Как в
писании сказано: "Отделяющий праздник  от будних  дней",  -- у кого денежки,
тому  и жить веселей. Да вот деньги-то  у Бродского, а  у меня --  дочери. А
дочери, знаете, большая утеха, -- с ними  не до смеха! Но -- ничего!  Все мы
под  богом  ходим,  то  есть  он  сидит себе наверху,  а  мы мучаемся внизу.
Трудимся, бревна таскаем,  -- что ж  поделаешь? Как в наших священных книгах
говорится: "На безрыбье и рак рыба..." Главная беда -- это еда! Моя бабушка,
царство ей небесное, говаривала: "Кабы утроба есть  не просила,  голова бы в
золоте  ходила..."  Уж вы  меня простите, если лишнее сболтнул... Нет ничего
прямее кривой  лестницы  и  ничего  тупее  острого  словца,  особливо, когда
хватишь рюмочку на пустой желудок...
     --  Дайте  человеку  покушать! --  сказал богач. И сразу  же  на  столе
появилось  --  чего  хочешь,  того  просишь: рыба,  мясо,  жаркое, курятина,
пупочки, печенка...
     -- Закусите чего-нибудь? -- спрашивают меня. -- Мойте руки.
     --  Больного, --  отвечаю,  --  спрашивают,  а  здоровому дают.  Однако
благодарю  вас! Рюмку водки -- это еще куда ни  шло, но усесться  за стол  и
пировать  в  то время, как там,  дома, жена и дети, дай им бог  здоровья. Уж
если будет на то ваша добрая воля...
     Словом, очевидно поняли, на что я намекаю, и стали таскать в мою телегу
-- кто булку, кто рыбу, кто жареное мясо, кто курятину, кто чай и сахар, кто
горшок смальца, кто банку варенья...
     -- Это, -- говорят они, -- вы отвезете домой в подарок жене и детям.  А
сейчас разрешите узнать, сколько прикажете заплатить вам за труды?
     -- Помилуйте, -- отвечаю,  --  что  значит  я  прикажу? Уж это как ваша
добрая воля...  Поладим  авось... Как  это  говорится, -- червонцем  меньше,
червонцем больше... Нищий беднее не станет...
     -- Нет! -- не соглашаются  они. --  Мы хотим от вас самих услышать, реб
Тевье! Не бойтесь! Вам за это, упаси господи, головы не снимут.
     "Как быть? -- думаю. -- Скверно:  сказать целковый, -- обидно, а  вдруг
можно два получить. Сказать два, -- боязно:  посмотрят, как на сумасшедшего,
за что тут два рубля?"
     -- Трешницу!.. -- сорвалось  у  меня с  языка, и все так расхохотались,
что я чуть сквозь землю не провалился.
     -- Не  взыщите! -- говорю  я.  --  Быть может,  я не  то сказал. Конь о
четырех ногах, и тот спотыкается, а уж человек с одним языком и подавно...
     А те еще пуще смеются. Прямо за животики хватаются.
     -- Довольно  смеяться!  --  сказал хозяин и, достав из бокового кармана
большой  бумажник, вытащил оттуда -- сколько бы вы подумали к примеру? А ну,
угадайте! Десятку! Красненькую,  огненную, -- чтоб я так здоров был вместе с
вами! -- и говорит: -- Это вам от меня, а вы, дети, дайте  из своих, сколько
найдете нужным...
     Словом,  что  тут  говорить! Полетели на  стол  пятерки, и  трешницы, и
рублевки  -- у меня руки  и  ноги дрожали, думал -- не  выдержу,  в  обморок
упаду.
     -- Ну,  чего же вы стоите? -- обращается ко мне богач. -- Заберите ваши
деньги и езжайте с богом к жене и детям.
     -- Воздай вам бог сторицею! -- говорю. -- Пусть у вас будет в десять, в
сто раз больше! Всего вам хорошего и много-много радости!
     И стал обеими руками сгребать деньги  и, не считая, -- где тут считать!
-- совать бумажки во все карманы.
     -- Спокойной вам ночи! --  говорю. --  Будьте здоровы и дай бог счастья
вам, и детям вашим, и детям детей ваших, и всему вашему роду!
     Направляюсь  к телеге. Но тут  подходит ко  мне жена богача, та, что  в
шелковом платке, и говорит:
     --  Погодите-ка,  реб  Тевье.  От  меня  вы  получите  особый  подарок.
Приезжайте, с божьей помощью, завтра. Есть у меня бурая корова. В свое время
была корова хоть куда, двадцать четыре кружки молока давала. Да вот сглазили
ее, и она перестала  доиться... То есть она  доится... То есть она доится --
но молока не дает...
     -- Дай вам бог долголетья!  --  отвечаю. --  Можете не беспокоиться!  У
меня ваша корова будет и доиться  и  молоко давать. У меня  старуха  большая
мастерица:  из  ничего  лапшу крошит, из пяти  пальцев затирку варит,  чудом
субботу справляет и колотушками  ребят укладывает... Извините, -- говорю, --
если лишнее сболтнул. Спокойной вам ночи, всего хорошего и будьте мне всегда
здоровы и счастливы!
     Вышел во двор к  своему  возу, хватился лошаденки, -- нет лошаденки! Ах
ты, горе мое горькое! Гляжу во все стороны, -- вот ведь беда! -- нету, и все
тут!
     "Ну, Тевье,  думаю,  попал  ты  в  переплет!" И  приходит мне на память
история, которую я  вычитал  как-то  в  книжке, о  том,  как  нечистая  сила
заманила набожного человека в какой-то дворец за городом, накормила, напоила
его, а потом оставила его с глазу на глаз с какой-то женщиной. А женщина эта
обернулась  диким  зверем,  зверь  --   кошкой,  а  кошка  --   чудовищем...
"Смотри-ка, Тевье! -- говорю я себе. -- А не водят ли тебя за нос?"
     -- Что это вы там копошитесь? Чего ворчите? -- спрашивают меня.
     -- Копошусь... -- говорю я. -- Горе мне и всей моей жизни! Беда со мной
приключилась: лошаденка моя...
     -- Лошадка  ваша в конюшне,  -- отвечают  мне.  -- Потрудитесь зайти на
конюшню!
     Захожу,  смотрю:  и  правда, честное слово!  Стоит, понимаете  ли,  моя
молодица среди господских лошадей и с  головой ушла в еду: жует  овес на чем
свет стоит, аж за ушами трещит!
     --  Слышь  ты!  --  говорю  я  ей. --  Умница  моя, домой  пора!  Сразу
набрасываться тоже нельзя! Лишний ус, говорят, впрок нейдет...
     В общем, еле  упросил  ее,  запряг,  и  поехали  мы  домой, довольные и
веселые. Я даже молитву праздничную запел. А лошаденку и не узнать,  будто в
новой шкуре. Бежит,  кнута  не дожидаясь. Приехал я  домой  уже  поздненько,
разбудил жену.
     -- С праздником, -- говорю, -- поздравляю тебя, Голда!
     -- Что  еще за поздравления? --  рассердилась жена.  --  С какой  такой
радости? С чего это на  тебя такое веселье нашло, кормилец мой  хваленый? Со
свадьбы, что ли, приехал или с рождения, добытчик мой золотой?
     -- Тут тебе  все вместе  -- и свадьба и рождение!  Погоди, жена, сейчас
увидишь клад!  -- говорю я. -- Но  прежде всего разбуди детей, пусть  и они,
бедняги, отведают егупецких разносолов...
     --  То  ли ты  сдурел, то ли спятил, то ли рехнулся, то ли с ума сошел?
Говоришь, как помешанный,  прости  господи! -- отвечает мне жена и ругается,
осыпает меня проклятьями, как полагается женщине.
     -- Баба,  -- говорю  я,  -- бабой  и останется!  Недаром Соломон-мудрый
говорил, что среди тысячи жен он ни одной путной  не нашел. Хорошо  еще, что
нынче вышло из моды иметь много жен...
     Вышел я, достал из телеги все, что мне надавали, и  расставил на столе.
Моя команда, как  увидела булки, как почуяла мясо, -- налетели,  горемычные,
словно голодные волки. Хватают, руки дрожат, зубы  работают... Как в писании
сказано: "И вкушали..." А  значит это  -- набросились,  как саранча!  У меня
даже слезы на глаза навернулись...
     -- Ну,  рассказывай,  -- обращается ко  мне жена,  --  у  кого это была
трапеза для нищих или пир какой?.. И чему ты так радуешься?
     -- Погоди, -- говорю, -- Голда,  все  узнаешь.  Ты  взбодри самоварчик,
усядемся все  за  стол,  выпьем  по стаканчику чаю, как  полагается. Человек
живет на  свете всего только один раз, не два. Тем более сейчас, когда у нас
есть  своя корова  на  двадцать четыре кружки  в день,  -- завтра, бог даст,
приведу  ее.  А  ну-ка,  Голда,  --  говорю  я  и  достаю из  всех  карманов
ассигнации. -- А ну-ка, попробуй угадай, сколько у нас денег?
     Посмотрел я на свою жену, -- стоит бледная как смерть и слова вымолвить
не может.
     -- Бог с тобой, Голда-сердце, -- говорю я, -- чего ты испугалась? Уж не
думаешь ли  ты, что  я  украл  или  награбил  эти деньги? Фи, постыдись!  Ты
столько  времени  жена  мне.  Неужели  ты  могла  подумать  обо  мне  такое?
Глупенькая, это деньги, честно заработанные, добытые собственным моим умом и
трудами. Я спас, -- говорю, -- двух человек от большой опасности. Если бы не
я, бог знает, что было бы с ними!
     Словом,  рассказал я  всю историю от начала  до конца,  и  принялись мы
вдвоем считать  и пересчитывать еще и  еще раз  наши деньги.  Там  оказалось
ровным счетом дважды по восемнадцать* и один лишний, а  в общем вы имеете не
больше и не меньше, как тридцать семь рублей!..
     Жена даже расплакалась.
     -- Чего же ты плачешь, глупая женщина?
     -- А как же мне не плакать, -- отвечает она,  -- когда плачется? Сердце
переполнено,  и  глаза  --  через  край.   Вот  тебе  бог,  --  говорит,  --
предчувствовала я, что ты приедешь с доброй вестью. Уж  я и не припомню того
времени, когда бабушка Цейтл, мир праху ее, мне во сне являлась. Сплю это я,
и вдруг снится  мне подойник,  полный  до краев. Бабушка Цейтл,  царство  ей
небесное, несет  подойник, прикрывая его фартуком от дурного глаза, а ребята
кричат: "Мама, мони!"
     -- Ты погоди, душа моя, торопиться, не  забегай вперед! -- говорю я. --
Пусть  твоя бабушка  Цейтл  блаженствует  в  раю,  а  будет ли  нам  от  нее
какая-нибудь польза, не знаю. Но  если господь бог мог совершить такое чудо,
чтобы мы имели  корову, так уж, наверное,  он  постарается, чтобы корова эта
была коровой. Ты лучше посоветуй мне, Голда-сердце, что делать с деньгами?
     --  Лучше  скажи мне  ты,  Тевье,  что  ты собираешься делать  с такими
деньгами?
     -- Нет, -- говорю я, -- ты,  ты скажи,  как ты  считаешь,  что мы можем
сделать с таким капиталом?
     И стали мы думать,  прикидывать и так и эдак, долго ломали себе голову,
перебирали все промысла на  свете. И чем только мы в эту ночь не промышляли!
Покупали  пару  лошадей и  тут  же  их  перепродавали  с  большой  прибылью;
открывали бакалейную лавочку в Бойберике, наскоро  распродавали весь товар и
тут же  открывали мануфактурную торговлю;  покупали  лесной  участок,  с тем
чтобы получить за него отступные и уехать; пытались взять в откуп коробочный
сбор* в Анатовке; собирались давать деньги в рост...
     -- С ума сошел!  -- рассердилась жена. -- Хочешь растранжирить деньги и
остаться при одном кнутовище?
     -- А ты думаешь, торговать хлебом и потом обанкротиться  лучше? Мало ли
народу,  -- говорю,  --  нынче  разорилось на пшенице?  Поди  послушай,  что
творится в Одессе!
     -- Сдалась мне твоя  Одесса! -- отвечает она, -- Мои деды и прадеды  не
бывали там, и дети мои тоже не будут, покуда я жива и на ногах держусь.
     -- Чего же ты хочешь? -- спрашиваю я.
     -- Чего мне хотеть? -- говорит  она. -- Я хочу, чтобы ты не был дураком
и не говорил глупостей.
     -- Ну, конечно! -- отвечаю я. -- Теперь ты умная... У кого  сто рублей,
тот  всех умней!  Богатство еще только  на примете, а уж умней его  и нет на
свете!.. Всегда так бывает!
     Словом,  мы  несколько  раз  ссорились,  тут  же  мирились  и порешили,
наконец, к обещанной  мне бурой корове прикупить еще одну,  дойную,  которая
дает молоко...
     Вы, конечно, спросите: почему  корову, почему не  лошадь? На это я могу
ответить: а  почему лошадь? Почему не корову?  Бойберик, понимаете, -- такое
место,  куда  летом  съезжаются  все егупецкие богачи,  а так как  егупецкие
богачи с детства приучены, чтобы им прямо ко рту подносили и мясо, и яйца, и
кур, и лук, и перец, и всякую всячину, -- почему  же кому-нибудь не  взяться
доставлять им к столу сыр, сметану, масло и тому подобное? Покушать егупчане
любят, а деньги  для них --  трын-трава, значит, можно и товар легко сбыть и
заработать неплохо.  Главное,  чтоб  товар был хорош. А такого товара, как у
меня, вы и в Егупце не сыщете. Дай боже, мне вместе с вами столько  счастья,
сколько  раз  очень  почтенные  господа,  даже  христиане,  упрашивали  меня
привозить им свежий товар:
     "Мы, -- говорят они, -- слыхали, что ты, Тевье, человек честный, хоть и
нехристь..." Думаете, от своих дождешься такого комплимента? Как бы  не так!
Доброго слова от них не услышишь. Они только и знают -- совать  нос, куда не
следует. Увидали у Тевье корову,  тележку новую и начали ломать себе голову:
откуда такое? А не торгует ли этот самый Тевье фальшивыми ассигнациями? А не
варит  ли  он  втихомолку спирт? "Ха-ха-ха!  Ломайте  себе головы, думаю, на
здоровье!" Поверите ли, вы чуть ли  не первый человек, которому я  рассказал
подробно всю эту историю...
     Однако мне кажется, я заболтался. Не взыщите! Надо о деле думать. Как в
писании сказано:  "Каждая ворона  к своему роду", то  есть каждый  берись за
свое де