том  он  ей  поклонился.  "Какой
милый, - подумала  Сокоррито,  -  в  Испании  мужчина  не  склоняется  перед
разъяренным быком, это верно, но и перед женщиной он тоже не  склоняется,  с
ней он обращается, как  с  быком:  сначала  дразнит  плащом,  потом  вонзает
бандерилью и, наконец, начинается битва не на жизнь, а на смерть".
     Битва не на жизнь, а на смерть началась в тот день, когда Мид  вошел  в
ее номер. Сокоррито обмерла. За стеной глухо раздавались шаги Ниньо де Гойя.
Сокоррито не спеша повернула голову - пусть видит, как она уверена  в  себе,
надо же дать понять этому американцу, что она  не  из  тех  женщин,  которых
можно взять нахрапом. А если она не кричит и не гонит его  вон,  так  только
потому, что вовсе не собирается поднимать скандал и пятнать свою  репутацию,
она же не какаянибудь легкомысленная особа.
     - Вы ошиблись дверью?
     - Нет.
     Она растерялась от этого решительного "нет". Мид шел прямо на нее.
     - Что вам надо? - испуганно вскрикнула Сокоррито и спряталась за ветхую
шелковую ширму.
     - То, что я вижу перед собой.
     - Ах, вы хотите то,  что  видите  перед  собой?  Ничего  не  получится.
Штучка, конечно, аппетитная, не спорю,  только  у  нее  есть  хозяин,  ясно?
Хозяин имеется.
     Мид схватил ее за плечи, и, ощутив тепло его  сильных  рук,  она  сразу
ослабела, обмякла, как тряпичная кукла. Она-то, кажется, видала всякое,  кто
только ее не домогался, а тут, на тебе, растерялась перед этим упрямым кровь
закипала в его жилах. Страстно желал  он  эту  женщину,  и  в  то  же  время
хотелось измолоть ее в муку, уничтожить...
     - Нет, - сказала она и попыталась  оттолкнуть  Мида.  Но,  кажется,  ее
сопротивление только еще больше его распаляет, дубина  чертова,  донкихотова
мельница, сучья кровь...
     - Да, - сказал Мид и как бы в подтверждение  своего  "да"  еще  сильнее
всеми десятью пальцами вцепился в ее плечи. Ногти вонзились в смуглое тело -
оно  принадлежит  ему  по  праву  мужчины,  по  праву  сильного,  по   праву
победителя.
     - Ну, раз уж вы вошли сюда и  я  вам  так  нужна,  -  Сокоррито  решила
ошеломить его, - я согласна,  если  только  у  вас  хватит  денег  заплатить
столько, сколько я стою.
     - Сколько хотите, - выдохнул Мид, глотая слюну. Дрожь била его, он,  не
отрываясь, глядел зелеными глазами в черные как уголь очи Сокоррито Крус.
     - Тысячу долларов, - выговорила она с нервным смешком.
     Теперь зеленые глаза  Мида  смотрели  на  нее  по-другому:  нет  больше
недоступной Дульсинеи Тобосской, есть просто вещь, ничтожная  вещь,  которая
принадлежит ему, Миду. Он выпустил ее плечи, достал  книжку,  подписал  чек.
Затекшей онемевшей рукой Сокоррито взяла  листок.  Чек  был  на  две  тысячи
долларов.
     - Вы ошиблись, - сказала она и тоже проглотила слюну.  Черными  глазами
она снова глянула в глаза Миду. - Вы написали две тысячи долларов.
     Лестер поблагодарил ее за точность, разорвал чек,  подписал  и  дал  ей
другой, на пять тысяч долларов. Он дал бы еще больше,  только  бы  истоптать
ее, истолочь, стереть в порошок, истерзать зубами ее плоть,  как  мельничные
жернова терзают  сочную  плоть  бананов,  распластать  ее,  раздавить  своим
мускулистым  телом,  грудью,  животом,  коленями,   пальцами,   всем   своим
существом, всем, что ты  есть  для  нее  -  пустое  место,  никто,  мужчина,
заплативший пять тысяч долларов.
     И ничего не случилось. Большими шагами  Мид  вышел  из  комнаты.  Жажда
мести оказалась сильнее безумной страсти к этой женщине. Заплатить унижением
за унижение, пренебречь ею именно тогда, когда она согласилась  отдаться  за
деньги, вот месть за все случившееся в таможне: жадными глазами глядел он на
свою мельницу и...  "Будь  проклят  тот,  кому  вздумалось  везти  сюда  эту
пакость", - прощебетала она.
     - Эй, вы! - Сокоррито босая выскочила в  коридор  следом  за  Мидом.  -
Возьмите свои деньги! - Она не могла догнать его и крикнула в  ярости.  -  Я
изорву к чертям ваш чек! Не смейте надо мной издеваться!
     Появился Ниньо де Гойя, пытался отнять у нее чек, но не  успел,  клочки
полетели на пол...
     - Для него, гада, это, может, и деньги, а для меня - просто конфетти...


XIII

     Донья Роселия все глаза себе выплакала. Она рыдала днем и ночью  с  тех
пор,  как  Аделаидо,  расправив  скрюченные   ревматизмом   члены,   яростно
набросился на своего сына Лино Лусеро и  выгнал  парня  из  дому,  -  только
благодаря тому, что она вступилась за Лино, валяясь в ногах у мужа, Аделаидо
не нанес ран лезвием мачете, а ограничился ударами обуха.
     Донья Роселия взывала к святой троице,  святому  Харлампию  и  апостолу
Фаддею, глотая пыль,  которую  поднимали  боровшиеся,  и  лишь  когда  Лино,
бледный, дрожащий, скрылся за холмами и банановыми  рощами,  она  дала  волю
слезам, которые сдерживала изо всех сил,  чтобы  еще  больше  не  рассердить
мужа, а он рухнул на стул, обливаясь потом.
     Донья Роселия почтительно дала ему напиться и примостилась на корточках
рядом. "Семирамида" без детей была для нее теперь как чужой дом, потому  что
- одно к одному - Хуанчо арестовали за участие в бунте, хотя по этому поводу
старик и не расстраивался. Окажись мальчишка вором, тогда  родителям  только
могилу себе рыть. Но в защиту своих прав можно и отсидеть, доказать, что  ты
мужчина. Вот  оно  как.  Деды  молчали.  Они,  отцы,  молчали.  Но  третьему
поколению поручено говорить за всех: за живых и за мертвых.
     Сарахобальда,  к  которой  затем  поспешила  донья  Роселия,   осталась
безмятежной, как земля под их ногами, когда кума рассказала ей,  что...  она
не решалась выговорить... что... сжимала в кулаке платок, мокрый от  слез  и
пота... что... утирала платком лоб и глаза... что...
     Сарахобальда знала, в чем дело, и пришла ей на помощь:
     - Он связался с морской чертовкой...
     - Да, вот до чего мой сынок докатился! А уж жена у него какая  славная,
черная страдалица! Раз уж всем мужикам положено беситься,  я  всегда  молила
бога, чтобы Лино не бросил мать своих детей -  бедные  ребятишки!  Ведь  эту
женщину-рыбу никто не видел.
     - Никто, кума...
     - Ну а  он,  стало  быть,  видит:  вспомните,  что  в  детстве  он  был
лунатиком. С божьей помощью вы его вылечили, а то ведь он ходил спящий  -  с
открытыми глазами, но спящий... Какого страху на нас нагонял... А может,  мы
тогда плохо сделали, что налили ему воды под кровать - пусть-де спустит ноги
на пол и проснется от холода. Теперь он во сне не бродит, но,  Сарахобальда,
этот парень не в себе.
     - А про Хуанчо что слыхать?
     - Мистер Мид поехал в столицу вызволить  изтюрьмы  его  и  Бастиансито.
Бастиансито ведь тожезабрали. День ото дня хуже, Сарахобальда,  на  старости
лет теряешь последнее.  Но  больше  всего  у  меня  за  Лино  сердце  болит.
Арестованных  можно  выгородить.  А  вот  с  Лино  как  быть?  Если  бы   вы
посоветовались с колдуном...
     - Рито Перрах куда-то запропастился, не видать его. Но  насчет  Лино...
Лино - мой крестник...
     - Да, ваш крестник, вы нам оказали честь...
     - С ним что-то вроде ереси...
     - А это что такое, кума?
     - Ересь?
     Сарахобальда умолкла, затрудняясь объяснить слово.
     - Ладно, не важно... Присядем-ка, кума.
     - Верно, присядем. Я так разволновалась, что гостью стоя принимаю.
     -  Голова  кругом  идет.  Да  еще  вот  вы  сказали  "ересь"...  Раньше
еретиков-то жгли.
     - Коли ересь, это бы еще не беда - натереть освященным  маслом,  все  и
пройдет. Господи, сними с него напасть, отгони видения!
     - Да, кума, бедняжка совсем высох.
     -  Пойду  на  розыски  Рито  Перраха.  Я  ворожила  на  семи  зернышках
неочищенного риса - раздавила их на камнях и засунула на ночь в  нос,  чтобы
набухли. И пока не пропел петух, я - чих, чих -  высморкалась  в  костер  из
шишек синей сосны.
     - Синей сосны, кума?
     - Да, синяя сосна растет высоко в горах и похожа на  ползущую  змею.  У
меня в очаге еще тлели угольки.
     - Но как же с Рито Перрахом?
     - Да, Рито Перрах может  дать  хороший  совет.  Мудрец  он,  умеет  так
повернуться, что каждая из четырех сторон его тела глядит на одну из четырех
частей света; орлиные глаза буравят и разгоняют  тьму;  зубы  от  заклинаний
стали у него белей, чем парусина  навеса;  пальцы  -  длинные,  как  стручки
кассии, а ногти - цвета жареных бананов.
     Лино Лусеро прислушивался к шумам леса. На дне глубоких оврагов журчала
вода; на песок легли тяжелые тени  -  не  обычные,  бесплотные,  а  жесткие,
ранящие каждой темной песчинкой.  Наконец,  устав  слушать  и  смотреть,  не
разглядев ничего во мраке, он застыл на месте, держа ладонь у  рта  -  слюна
была солено-сладкой, - у рта, похожего на ранку в зеленой мякоти  бананового
ствола.
     Раз угрозы бессильны, он просто-напросто ее задушит, не  внимая  стонам
этого зверя с телом из бананов, мха и тьмы, тьмы, источающей пот и воду.
     Она в ответ на побои изо всех сил впилась в него зубами - так  глубоко,
как только доставали ее собачьи челюсти; но сжав острые клыки и почувствовав
на синеватых деснах теплую кровь Лино Лусеро, она понемногу разжала  зубы  и
вытянулась на земле, на стыке моря и банановой рощи.
     Лино Лусеро не терял времени. Нос у него был заложен, а ртом он дышал с
трудом; он обливался потом, тело его, казалось, рвали на куски.  Но  времени
он не терял - склонился над ней, упершись коленями в землю, с тоской  убийцы
в душе. Уже он забрался руками под покров из водорослей на единственной ноге
- второй у нее не было. И внезапно его до  краев  затопила  тоска  человека,
который хочет выскочить из собственной  кожи,  или  того,  кто  не  в  силах
добраться до чего-то самого заветного - знает,  что  надо  отступить,  и  не
отступает, но в конце концов отступит, чтобы взять верх.
     Она вырвалась, исчезла.
     - Лино! Вот ты где, проклятый! - в пятом часу утра разбудил его  легким
пинком Макарио Айук Гайтан. - Смотри куда ты забрался во  сне...  жена  тебя
повсюду ищет... напился ты, что ли?  Дерево  обхватил,  думал,  небось,  это
женщина... со мной тоже так было когда-то...
     В жарком утреннем тумане Лино Лусеро свернулся клубочком возле  Макарио
Айук  Гайтана,  Косматого.  Только  Лино  мог  понять  Макарио.  И   Макарио
рассказал:
     - Так вот, я не соврал, со мной это было. Только не во сне -  я  был  в
своем уме и твердой памяти. В душу мне забрался какой-то  злой  жар  и  стал
толкать меня. И загнал сюда, в это самое место. Полумесяц на  небе  и  зной:
зной от земли, зной в воздухе, все  так  и  пышет  жаром.  Много  ли  прошло
времени, мало  ли,  я  брел  наобум,  вдруг  из  бананового  ствола  ко  мне
протянулись зеленые руки - пухлые, свежие, как у молодых покойниц,  -  такие
являются нам во сне... От ярости, что меня искушает дьявол, я набросился  на
нее и зарубил своим мачете.
     - Какая жестокость! - воскликнул Лино и весь съежился,  словно  это  на
него обрушились удары ножа.
     - Да, Лино, жестокость. Ствол раскрылся и упал на меня, но это уже было
не дерево, а женщина с одной ногой... Листья что-то шептали  мне  на  ухо...
Зеленый свет свежих сочных побегов мешался с сиянием луны...  Один  я  знаю,
братец, какое это наслаждение... Я навалился на самку...  Да,  жаль,  что  я
сразу же ушел и больше с ней не встретился...
     Помолчали. Теплое, соленое, дышащее соблазном  море...  Донимала  жара,
еще до восхода солнца.
     - Надо же так... Я рассказал тебе свою историю только потому, что  и  с
тобой случилось похожее. Ты обнимал вон тот банановый ствол.
     - Не знаю и никогда не узнаю, Макарио,  что  меня  пригнало  сюда  и  в
котором часу я ушел из дому... Одно точно - моя ночная женщина  живет  не  в
банановой роще, а в море. Я видел, как она нырнула в пену прибоя,  вон  там,
смотри, там, где свет играет с тенью... Я побоялся плыть за ней...
     - Еще чего! Слава богу, что не утоп и не превратился в  акулу,  ящерицу
или рыбу. А что ты думаешь, Лино, о рассказах Рито Перраха?
     Лино дрожал в приступе лихорадки.
     - Если здесь, на земле, - толковал Макарио Косматый, - мы  видим  целый
мир, то и там, под водой, на глубине каких-нибудь  двух-трех  сотен  метров,
водятся чудища с человечьими головами и глазами  ястребов.  Они  приросли  к
скалам, как окаменевшие деревья, но между ветвей колышется слизь, да плотная
такая... Раки же до того прожорливы, что если в море попадает овца, от нее в
один миг не остается ни косточки, ни шерстинки -  копыта  и  те  сгложут.  А
вслед за раками тысячи золотых  рыбок  проворно  очищают  воду  от  кровяных
пятен... А еще есть морские звезды, которые ходят и говорят...
     - Не морочь мне голову своими баснями, я и так весь дрожу от страха!
     - Теперь, чтобы избавиться от мерзкого  осадка,  тебе  надо  одно  -  и
будешь чистенький, словно тело тебе вылизал  теленок,  -  в  полдень,  когда
жарче всего печет солнце, приложи ко лбу серебряную  монету:  холод  металла
дойдет до сердца и прогонит усталость от объятий рыбы.
     - Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там  не
едят того, что ем я!
     - А что такое ты ешь, ну-ка?
     - Чешую рыб со дна морского...
     Лино  схватил  ее,  горя  желанием  поцеловать,  но  она   ускользнула,
ослепительно сверкнув зубами под покровом жаркой звездной ночи. Глаза козы -
только морской,впалый лоб, черные гладкие волосы, влажные от соленой воды  и
пота жгучей женщины.
     - Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в  дом,  потому  что  там
спят не так, как я.
     - Как же ты спишь?
     - На матрасе из пены, в простынях из глубинной воды.
     Он поймал ртом ее губы. Послышался  тихий  стон,  когда,  уклоняясь  от
поцелуя, она повернула шею и прижалась головой  к  земле  банановой  рощи  -
сырой, пористой, с песком, еще хранящим под холодной,  зернистой  и  как  бы
металлической поверхностью остатки солнечного жара.
     - Лино Лусеро не может взять меня к себе в дом, потому что там не  пьют
того, что пью я, - морской водички.
     Скользкая, будто вся в мыле, она вырвалась из объятий Лино и  пустилась
наутек - хвост крутился словно вихрь и нес ее с быстротой ветра. Лино гнался
за ней, но поймать не мог. Наконец он догнал " ее. Она далась ему в руки. Он
прижал ее к груди, прильнул всем телом и  поцеловал  взасос.  Она  смеялась,
переводя дух, невинно резвясь, а глаза блестели от жары.
     Косматый беспокоился о Лино и, разыскивая  его,  не  пожалел  ног.  Тем
временем их  приятели  отправились  на  рыбную  ловлю  и  помогали  знатокам
забросить сети, но не в море, а в устье безбрежной  реки  -  там,  где  вода
неслась по узким бороздам из тины, песка, веток, там,  где  жабы,  скалистые
уступы, гниль.
     Макарио Айук Гайтан привел Лино к рыболовам; с берегов кричали:
     - Выловите мне славную рыбку!
     - Мне самую красивую!
     - Согласен на аленький ротик! Косматый протянул Лино гитару.
     - Гитара, - сказал он ему на ухо, -  похожа  формой  на  твою  зазнобу,
только хвост у нее вверху.
     И Лино Лусеро, прежде  чем  заиграть,  щупал  и  гладил  гитару,  водил
пальцами по струнам, и дрожь струн передавалась ему.

                    - Где ты, где ты, голубица,
                    неужели умерла?
                    Вся душа моя томится
                    с той поры, как ты ушла.

                    - Я рыдала и страдала,
                    горевала по тебе,
                    и плакучей ивой стала,
                    покорившись злой судьбе
                    {Стихи в переводе Н. Трауберг.}.

     Рыбаки  на  берегу  прохаживались  около  костров,   зажженных,   чтобы
отпугивать ягуаров, чьи шаги  по  опавшей  листве  становились  слышны,  как
только немного стихал грохот  моря,  а  главари  перекидывались  в  карты  и
потягивали ром из горлышка бутылки.
     Исполнив песню, Лино Лусеро вновь удалился. Глаза у него  слипались  от
наводящей спячку полночной жары, тело, покрытое крупными каплями пота,  было
цвета лимонно-желтой глины.
     Он схватил ее за волосы и притянул к тому месту, где перед  тем  лежал,
глядя, как с ревом разбиваются о берег  свирепые  волны.  То  был  банановый
ствол и в то же время - женское тело. И он приник к нему, чтобы целовать без
конца, молча, ничего не видя и не слыша. Весь - трепет души и плоти.
     Тишину нарушал только рокот моря, а кроме моря - лишь  тяжелое  дыхание
Лино, ставшего зверем; а она стала человеческим  существом,  хоть  и  лилась
водяными струями, отражавшими алмазы звезд; она - бесконечно  глубокая,  как
безмолвие, царившее в устье реки.
     - Отстань! - крикнул Лино Лусеро.
     - Нет, старина, я тебя не брошу, неровен час утонешь!  -  говорил  Айук
Гайтан, увлекая юношу за  собой  к  кострам  лагеря.  -  Пропусти  глоточек,
глядишь, оно и пройдет...
     - Ладно...
     И Лино не выпускал бутылку, пока Макарио ее не  отнял,  -  одним  духом
проглотил почти полбутылки рома!
     Подошло время вынимать сети, и  завязался  спор.  Некоторые  предлагали
бросить в воду барбаско, чтобы сок этого растения оглушил  побольше  рыбы  и
можно было похвастать уловом.
     Лино Лусеро точно обезумел. Он пришел в неистовство из-за того,  что  в
море решили бросить яд. Просто голову потерял. Кто-то в изумлении крикнул:
     - Эй, ты, можно подумать, у тебя в воде родня!  Лусеро  выхватил  из-за
пояса мачете и замахнулся,
     но противник выбил у  него  нож;  несколько  человек  поспешили  убрать
оружие.
     - Нет, так нельзя! - воскликнул кто-то.  -  Этот  молокосос  напился  и
сразу лезет в драку!.. Всыпать ему по первое число! Кто не умеет пить, пусть
не подходит к бутылке...  Пить  должны  настоящие  мужчины,  а  тебе,  Лино,
заказано...
     После приступа ярости Лино  обмяк  как  тряпка.  Когда  у  него  отняли
мачете, он на коленях молил, чтобы  в  воду  не  кидали  барбаско,  заклиная
рыбаков самым святым.
     Макарио, желая унять ссору, стал объяснять:
     - Ребята, я про своего дружка знаю, а потому вам говорю:  дело  в  том,
что он влюбился в женщинурыбу...
     Все мрачно замолчали, ворочая в уме вопросы и ответы. Парень,  которого
хотел обезглавить Лино, подошел и обнял беднягу.
     - Прости, Лусеро, я не знал, что ты под мухой и веришь в такие чудеса!
     - Ладно, не будем бросать барбаско. Кто хочет играть в  карты?  Созвать
всю компанию!
     Лино начал играть с неохотой, но потом  стал  выигрывать,  да  еще  как
выигрывать! Стоило ему пожелать себе карту, и она немедленно  приходила.  Он
загадывал, и загаданное сбывалось.
     Один из игроков подошел и сказал ему:
     - Давай играть на пару, может,  женщина-рыба  приносит  счастье  и  мне
чуток перепадет.
     - Верно сказано, пусть и мне хоть немного достанется!
     - Дайте ему гитару, - посоветовал  третий.Пусть  лучше  поет,  чем  нас
общипывать. Везучий ты, Лино. Твоя рыба научила тебя угадывать карты!
     Рыбы в вынутых  сетях  задыхались  на  суше,  метались,  как  ошалелые,
выпучив круглые остекленевшие глаза. Жгучий голубовато-золотой свет утренней
зари заливал бесконечную зеленую гладь моря и зеленую тьму банановых рощ.
     Лино пел надтреснутым голосом:

                      Рыбка, странница морская,
                      приплыви, побудь со мной!
                      Я рыдаю и страдаю,
                      околдован злой тоской.

                      Я навеки уезжаю,
                      покидаю край родной,
                      чтоб жениться, дорогая,
                      на русалке на морской.

     Как только Лестер Мид вернулся из  столицы  с  выпущенными  на  свободу
Бастиансито  и  Хуанчо,  Макарио  Косматый  тайком   навестил   его,   чтобы
рассказать, со всеми красотами и чудесами, про любовь Лино к  морской  деве.
Позже наведалась к Мидам и донья  Роселия  -  поблагодарить,  что  вызволили
Хуанчо, и сообщить, какую беду наслал господь на Лино...