ем, но  в то время  я воспринял ее
всерьез, и  хорошо  запомнил ощущение ужаса, охватившего меня тогда. В конце
прошлого века много толковали о "желтой опасности"; в наше время страх перед
вторжением с  Востока немного поутих, но и сейчас иногда прочитаешь в газете
что-то похожее на те истории, что я слышал в детстве. Когда-то один репортаж
мне сильно их напомнил:  западный  журналист, старательно нагнетая  страсти,
писал о  том, что он  видел из окна своей гостиницы в Шанхае  или Шэньчжэне.
Вокруг нее  были  сплошь недостроенные небоскребы,  на которых круглые сутки
кипело строительство - за каждую ночь все они вырастали на несколько этажей.
Общий тон репортажа был тот,  что Китай наступает на  западную цивилизацию и
скоро сметет ее, если  не военной силой, то экономически. Посмотрел бы  этот
журналист на пекинские трущобы!
     Не знаю,  как воспринимает  это Запад, но  в  России этот  страх  перед
Китаем, похоже, укоренен генетически. Казалось бы, какая может быть память у
меня, у моего поколения о татарском нашествии!  Скажем, к немцам и французам
я отношусь с большой симпатией, сначала вспоминая о  Бахе, Гете,  Дюрере или
Моне,  а  потом  только  о  Наполеоне  или  Гитлере.  Но  любая   физиономия
монгольского типа  сразу вызывает у нас в  памяти если  не "Слово о погибели
русской земли",  то, по крайней мере, общее впечатление страшной катастрофы,
постигшей нас на самой заре нашего исторического  формирования. Конечно, это
"послевкусие"  сейчас  уже сильно ослабело,  но привкус  его сохраняется, и,
наверное,  останется  навсегда  (пока  новое нашествие  не  заставит  забыть
предыдущее - но до этого, наверно, еще далеко).
     Наконец  нас выпустили из самолета.  Пройдя  в  здание аэровокзала,  мы
заполнили  там таможенную  декларацию, и, забрав  свой  багаж, вышли в  зал,
обширный и совершенно пустынный. Наши  соотечественники, прибывшие вместе  с
нами, уже давно, похоже, разъехались  кто  куда.  Мы  упустили случай уехать
вместе с  ними,  а  пожилой  унылый  китаец, навязывавшийся  нам  в качестве
таксиста, не понимал по-английски до  такой степени, что даже  не  знал, что
такое  "railway  station".  Я  никак  не  мог  смириться  с этим  (в  Европе
по-английски   говорили   не  только  таксисты,  но  и  водители  автобусов,
кондуктора трамваев и железнодорожные проводники),  и все пытался втолковать
ему,  что  нам  надо на вокзал, на  вокзал  нам  надо, do you speak English?
"Оставь  ты его, видишь, он не говорит по-английски", - сказал мне Дима. "Да
как же он может не  говорить, такого быть не может", - ответил я ему и хотел
продолжать свои попытки, несмотря  на растущее чувство безысходности, но тут
к нам подошла девушка,  явившаяся, как ангел-спаситель, и по-русски сказала,
что  ее автобус сейчас отправляется и, если мы поторопимся, то вполне сможем
добраться на нем  харбинского вокзала за умеренную плату. Не знаю, что бы мы
без нее  делали.  Я  еще в Питере,  в китайских  ресторанчиках заметил,  что
азиатские женщины, и  особенно девушки, намного более смышлены, чем мужчины.
У  нас это скорее  наоборот  (хотя бывают  и поразительные исключения), но в
Китае намного  легче объясниться именно  с  девушками. Впрочем, азиаты  сами
осознают   это:   многие  молодые   люди  в   тех  отелях,   в  которых   мы
останавливались, потеряв надежду  понять, чего же я требую, звали девушку на
помощь, и она, точно  так же не владея английским языком, тем не менее почти
сразу же догадывалась по характерным  движениям, которые  я совершал,  что я
хочу выгладить рубашку и прошу утюг.

        Харбин. Вокзал.
     Я  жадно  смотрел  в окно  на мелькавшие  мимо  виды, столь неподдельно
китайские,  как  сказал  бы  Стерн,  что даже  коммунистические  лозунги  на
развешанных  вокруг  транспарантах  были  написаны  иероглифами. В  Европе я
привык читать все,  что написано на  стенах, столбах, заборах и  так далее -
этот "заборный" немецкий или французский помогал мне быстрее влиться в новую
языковую среду  и полнее  переключиться на чужой язык. Здесь, конечно,  я не
понимал  ничего, но по привычке  вглядывался  в надписи, пытаясь  угадать их
сокровенный смысл (из-за чего к концу поездки я уже не мог  даже смотреть на
"китайскую грамоту", так она утомила меня своей темнотой и непонятностью). Я
знал несколько десятков  иероглифов, но этого, конечно, было недостаточно (в
любой газете  их используется не менее пяти тысяч). Я с удовольствием выучил
бы  и остальные, но времени  перед  поездкой  у меня было  мало,  а  хороших
учебников  в  руки  не  попадалось.  Если бы мне  объяснили  структуру  этих
значков, исходя из того,  как  они  видоизменялись исторически, показали  те
простые,  первоначальные элементы, из  которых они  состоят, то я  бы быстро
усвоил  какие-то  основные понятия, по  которым  уже вполне  можно  было  бы
ориентироваться в  китайских текстах.  Но такого  пособия я не нашел, и учил
иероглифы просто по словарю, а это оказалось довольно затруднительно. Больше
всего  меня   сбивала  с  толку  чрезвычайно   высокая   степень  обобщения,
достигаемая в  иероглифической письменности. Пока я  овладевал повседневными
вещами, дело шло  неплохо,  но когда я перешел к понятиям более абстрактным,
мое   обучение   застопорилось.  В  конце  концов  я  дошел   до  иероглифа,
обозначающего само понятие "иероглиф",  и понял, что пора  остановиться, или
мое европейское сознание приобретет необратимо китайскую специфику.
     Поля в окрестностях  Харбина,  в общем, ничем не  отличались от  наших.
Когда же мы въехали в сам город, он поразил меня своей крайней запущенностью
и неблагоустроенностью. Видел я русские города, и в центральной России, и на
Волге, и на Урале - они,  конечно, проигрывали по сравнению с Европой, но до
Китая  им было еще  очень  далеко. Впрочем,  Харбин - это  ведь тоже русский
город. Вся  Маньчжурия, огромная китайская провинция, принадлежала России  с
1896 года, и Харбин, основанный двумя годами позже, стал  ее столицей.  План
городской  застройки был  одобрен  в  Петербурге (в Харбине  есть и  Большой
проспект, и  Сенная  площадь), и  в  городе поначалу жили  почти одни только
русские.  После революции в Харбин бежало  еще около  200  тысяч  человек из
России  (недобитых  белогвардейцев,  как тогда выражались в метрополии).  До
середины двадцатого века это  был единственный город в мире, где сохранилась
и поддерживалась старая русская культура, не изуродованная большевизмом, как
в Советском  Союзе,  и  не искаженная  западными влияниями, как в  Париже  и
Берлине.  Это  был  островок  дореволюционной  России,  где  все  оставалось
по-прежнему: гимназии, газеты,  театры,  выступления Вертинского и Шаляпина.
Может быть, он дожил бы таким и  до наших дней, если бы не новые потрясения,
добравшиеся  в конце концов и до Харбина: в сороковых годах в Китае пришли к
власти коммунисты, а  шестидесятых началась  "культурная  революция". Сейчас
русских  в  Харбине уже  нет; кое-кто  еще  в  сороковых  годах  вернулся  в
Советскую Россию, остальные же рассеялись  по свету и там  ассимилировались.
Западу всегда было  намного  легче  растворить  русских  в  своей среде, чем
Востоку.
     Странно,  однако, не  то,  что  в  Харбине  не  осталось  наших  бывших
эмигрантов  или их потомков. Удивительно, что  здесь вообще  почти не бывает
европейцев, даже заезжих  - во всяком случае, если  судить по реакции на них
местного населения.  Когда мы с  Димой выбрались из нашего автобуса в районе
железнодорожного вокзала, аборигены так  явно и назойливо стали  обращать на
нас внимание, что мы  даже  несколько  потерялись с  непривычки. У Мопассана
есть  забавная новелла  о  том,  как  французский  парень  привозит  к своим
родителям в деревню  негритянку, на которой он собирается жениться; я думаю,
там меньше на нее оборачивались, чем на  нас - и это  в городе, который  был
населен почти  одними русскими шестьдесят лет из тех ста, что он существует!
Я смело могу рекомендовать любому честолюбцу с европейской физиономией ехать
в  Харбин.  Его  будут  провожать  там  долгими  взглядами  на   улице  и  в
общественных местах; дети будут показывать  на него пальцами,  с  увлечением
крича при этом своим  родителям что-то невразумительное, но явно чрезвычайно
интригующее; молодежь будет приветствовать его по-китайски ("ни хао"). Я так
и ждал, что  мне начнут говорить  что-нибудь  из  того,  что в таких случаях
говорят пророкам, удалившимся из  города в пустыню, и прочим отщепенцам ("он
горд был, не ужился с нами"). Впрочем, что-то рассказать нам пытались, но, к
сожалению,   языковой   барьер   опять    помешал    нам   достичь   полного
взаимопонимания.
     В Харбине  у нас была  только  пересадка, дальше  до  Пекина нужно было
добираться  на поезде.  В автобусе нашим соседом оказался  китайский парень,
неплохо говоривший по-русски (и утверждавший, кстати, что русский язык очень
простой).  Он  написал нам по нашей просьбе  небольшую записку, которую мы и
сунули в окошечко  на  вокзале, напоминавшему  билетную кассу  больше всего.
Уплатив  требуемую  сумму, мы получили  два  квадратика из цветного картона,
испещренные иероглифами  -  но понять  в них  что-нибудь нам не  удалось.  С
некоторым  трудом   я  смог   разобрать  только  первую  строчку,  гласившую
"Харбин-Пекин" (что уже вселило в нас надежду). Надо было как-то узнать хотя
бы,  какая  из циферок (в  Китае, к великому  счастью,  используются обычные
арабские  цифры)  соответствует  вагону,  а  какая  месту  в  вагоне,  и  мы
приступили к  опросу населения  -  на  предмет  знакомства его с  английским
языком.

        Харбин. Привокзальная площадь.

     Через полтора  часа, побеседовав,  наверное, с несколькими десятками, а
то и с полусотней харбинцев, молодых и пожилых, с социальным статусом повыше
и пониже,  одетых  получше  и похуже, мы пришли  к печальному, но совершенно
непреложному выводу, что английским в Харбине не владеет никто. Оставив наши
безнадежные попытки, мы решили при посадке на поезд  действовать наудачу,  а
пока  что осмотреть  близлежащие  кварталы  (до  отправления у нас  было еще
довольно  много времени).  Далеко уйти мы  не  могли, передвигаться с нашими
тяжелыми  вещами было неудобно,  но взглянуть на ближайшие окрестности  было
можно.
     Для  того,  чтобы пересечь привокзальную площадь,  по которой  сплошным
потоком двигался  транспорт (самый разношерстный, который только  можно себе
представить, от трактора до рикши),  мы спустились  в  подземный переход - и
неожиданно  попали  в  огромный  супермаркет  с весьма  запутанной  системой
переходов. Пройдя по нему немного, мы сразу же сбились с направления и стали
блуждать  по этому  подземному  универмагу в поисках выхода.  Я  думаю,  эта
иезуитская штука была  устроена нарочно таким образом - всякий раз, когда мы
впоследствии пытались  воспользоваться  этим переходом, эффект  был  тот  же
самый. В супермаркете меня поразило  огромное количество  манекенов. Все они
были почему-то с  европейскими физиономиями, причем чаще  всего  по какой-то
непонятной причине их  или не  одевали  вовсе,  или  напяливали  на них одни
только  шляпы  и ботинки,  оставляя  остальное обнаженным. Эти куклы  стояли
длинными рядами,  и все  зрелище в целом  очень  напоминало  бы  невольничий
рынок, если бы не странные, неестественные позы, в которых их ставили. Точно
такую же картину мы наблюдали позже и во всех других крупных супермаркетах в
Китае, причем  за  все время мы  ни  разу не встретили ни одного манекена  с
азиатскими  чертами лица  - то  ли  европеоиды  выглядят  изящнее,  даже  на
китайский взгляд, то  ли это и в самом деле была изощренная  "месть Западу",
как сразу же предположил Дима.
     Мы разглядывали китайские диковинки, не обращая ни на что внимания, как
вдруг  нас  довольно  громко окликнули по-русски.  Это был  молодой  китаец,
занимавшийся,  как  почти  сразу  же  выяснилось, торговлей  обувью  в  этом
супермаркете,  и  на этой  почве выучивший  русский язык  (замечу,  что  все
китайско-русские переводчики, встреченные нами  в  Китае, всегда оказывались
китайцами  и ни разу русскими  - видно,  китайцу легче освоить наш язык, чем
русскому -  китайский). Мы  обрадовались ему как своему соотечественнику,  и
все  наши  недоразумения  разрешились  за  считанные  минуты.   Билеты,  как
выяснилось, нам выдали в разные вагоны, находившиеся довольно далеко друг от
друга,  и наш новый знакомый тут же набросал для нас записочку, которую надо
было показать начальнику  поезда, дабы  он разрешил нам поменяться местами с
кем-нибудь  из пассажиров.  С  чисто  китайской  практичностью он  написална
клочке бумаги  с одной  сторонычто-то  более  умеренное,  а с другой - более
жесткое  и  действенное,  и  не менее  пяти раз  объяснил  мне очень  живо и
наглядно, что сначала  нужно  дать прочитать  начальнику  сентенцию с  одной
стороны,  а если  это  не  подействует,  тогда уже  предъявить ему  то,  что
написано на обороте.  Я  пять  раз  его поблагодарил, но ввиду того, что обе
сентенции, как более  мягкая, так и  более  действенная, выглядели для  меня
совершенно  одинаково  (смахивая  скорее  на  пляшущих  человечков,  чем  на
осмысленный текст),  то,  сунув  в  карман  это рекомендательное  письмо,  я
впоследствии  так  и  не  смог  разобраться,  какая  из  сторон должна  быть
предъявлена первой, а какая второй.  В  конце  концов  мы  с Димой решили не
экспериментировать  и добираться в разных вагонах, условившись,  что если мы
вдруг, паче чаяния, потеряемся на выходе из поезда,  то в Пекине можно будет
встретиться  где-нибудь в известном историческом  месте - скажем, на площади
Тяньаньмэнь, у Памятника народным героям. Дима сначала пытался протестовать,
утверждая, что он что-нибудь не найдет или перепутает, но  я убедил его, что
Тяньаньмэнь,  самую  большую  площадь  в  мире  (вмещающую  до  полумиллиона
человек, если это правда)  перепутать ни с чем невозможно. Это что-то  вроде
московской Красной  площади,  говорил  я  ему: откуда  ни  выйдешь, рано или
поздно на нее наткнешься. Что же касается Памятника  героям, то он находится
в самом центре площади, и  его тоже ни с  чем не спутаешь; к тому же  на нем
ясным  китайским  языком  начертано  "народные  герои  бессмертны",  тут  не
ошибешься.  Впоследствии выяснилось, что Дима опасался не напрасно. Памятник
стоял на нужном месте, и площадь никуда не делась, но попасть на нее не было
никакой возможности - по всему огромному периметру она была обнесена забором
в  целях  реконструкции.  Китай  готовился торжественно  отпраздновать  свое
50-летие, и драил  до блеска все, что было возможно. Кстати, как бы  комично
ни выглядели развешанные повсюду  транспаранты  с надписями типа "Китаю - 50
лет" (Народная республика была  провозглашена 1 октября 1949 года), китайцы,
похоже, не  видят в них никакой  несообразности.  Да и  приятнее,  наверное,
ощущать   себя   молодой   нацией,   не   изнывая   под   игом   собственной
трехтысячелетней культуры.
     После  решения   насущных  проблем  наш  китайский  друг  повел  нас  в
ресторанчик, расположенный тут же в супермаркете.  Он помог нам выбрать рыбу
и рис  (это был единственный раз, когда мы ели рис в Китае,  если не считать
скудных завтраков в Уси, пародировавших  стандартный европейский continental
breakfast). Овощи, прилагавшиеся к  рыбе, были приготовлены очень остро,и мы
обильно запивали их слабеньким китайским пивом. Разговор наш вращался вокруг
того несомненного факта, что Китай - это самая замечательная, самая обильная
и  самая гостеприимная  страна на свете.  Оттолкнувшись  от китайской кухни,
которой мы  воздали  должное, как  на словах,  так и  на деле, мы  перешли к
народным  обычаям  (деликатно  минуя  государственное  устройство)  и  особо
отметили  принятое в  Китае правило платить только  за  рыбу, получая рис  и
овощи бесплатно. "У  вас  в России  нигде так не  поешь,  чтобы бесплатно" -
говорил  нам наш новый знакомый, раздуваясь от гордости за свою страну. "Да,
конечно",  -  вторили  мы  ему.  "У  нас  вообще  в  России  сейчас  тяжелое
экономическое положение".
     Перекусив  (надо   сказать,  порции  в   китайских   ресторанах  обычно
предлагаются  сокрушительных размеров),  мы  попрощались с китайцем  и вышли
наконец  на улицу. Теперь  времени у  нас оставалось  не так уж много,  и мы
успели  обойти только  один небольшой квартал,  прилегающий к вокзалу.  Было
холодно и сумрачно, но снег,  к счастью, больше не срывался с  неба, как это
было  в  аэропорту.  Дома  здесь  выглядели  достаточно   привычно;   иногда
встречались  и  вполне  примелькавшиеся  нам  в  Питере и  в  России  здания
полурусского,  полуевропейского типа.  В целом все было довольно запущенно и
очень  отличалось от  приятных  и  ухоженных  городков,  которые я  видел  в
Западной Европе.
     Побродив немного, мы направились к вокзалу. Нам предстояло отыскать  ту
платформу, с которой  отправится наш поезд,  и мы  уже заранее  готовились к
тому,  что  эту  головоломную задачу  придется решать  с  большим  трудом  и
напряжением всех  сил и умственных способностей. Но все оказалось проще, чем
мы  думали.  Как  выяснилось, выход  на  перрон из  здания  вокзала  в Китае
открывают незадолго до отправления поезда, и расположен этот выход  прямо  в
зале ожидания.  Световое  табло с номером нашего поезда подсказало  нам, где
нужно ждать, чтобы не упустить момент открывания  двери, и  мы устроились  в
креслах в этом зале, заполненном огромным количеством китайцев.

        Харбин - Пекин

     До поезда у нас оставался еще целый час, и нам  пришлось провести его в
зале  ожидания, в  самой гуще  китайской  жизни. С непривычки меня  поначалу
немного  тошнило,  но  потом  я  освоился,  стараясь "воспринимать  китайцев
такими, какие они есть", как это рекомендовал путеводитель, захваченный мною
из дому. Я еще перед поездкой имел удовольствие  прочитать в нем,  в разделе
"Обычаи, которые могут показаться странными":
     "Китайцы  имеют  привычку,  нимало  не  стесняясь,  шумно  и  методично
прочищать горло,  а затем  сплевывать на  землю.  Эта  неэстетичная привычка
всегда поражает европейцев".
     Уж не знаю, в какой степени я европеец, но меня это не то что поразило,
а скорее  даже  шокировало. Китайцы действительно делают  это очень шумно  и
очень методично, то есть через каждые одну-две минуты, причем  не придают ни
малейшего значения тому, находятся ли они при этом на улице или в помещении.
Некоторых из них, впрочем, уже цивилизовали до  какой-то степени - во всяком
случае,  в  Уси,  на деловых переговорах,  менеджеры так себя не вели. Может
быть, когда-нибудь и весь остальной Китай приобщится к цивилизации - но я не
думаю, что это произойдет скоро.
     Ровно   за   десять   минут   до  отправления  поезда  заветная   дверь
распахнулась,   и  на  ее  пороге  мы  увидели  двух  церберов  в  униформе,
проверявших билеты. Народ  сзади  напирал,  очевидно,  опасаясь не пройти за
оставшееся время  все  проверки, а  может быть, просто поддаваясь  инстинкту
толпы, с нажимом пропускаемой  через  узкое бутылочное горлышко выхода.  Эта
дикая давка  и  столпотворение  каждый  раз  сопровождали посадку на поезд в
Китае, причем сделано было  так, очевидно, намеренно - что стоило отвести на
эту  процедуру чуть-чуть больше времени! Сначала мы с Димой  думали, что это
связано   с   попытками  как-то   дисциплинировать   безалаберное  китайское
население, в  основной  своей  массе совсем недавно  прибывшее  в  города из
глухих  деревень и еще не освоившееся с новыми для них  порядками.  Но то же
самое  повторялось и  в  других,  даже  вполне  европеизированных приморских
городках.  Тогда мы решили, что китайцам просто жизненно необходимо время от
времени  проходить  через эту ужасающую давку  -  для них,  всегда живших  в
невероятной  скученности,  она  выступает как допинг, настолько  вошедший  в
привыч