ку,  что без него местное население уже не может  обойтись, оно просто
захиреет и вымрет. "Что  же они будут делать, когда нас завоюют", - сказал я
Диме  по этому  поводу.  "Как неуютно они  будут  чувствовать себя на  наших
площадях  вроде  Дворцовой, там  же  при  всем  желании  не устроить  ничего
похожего".
     На перроне мы разделились и направились к своим вагонам. Поезд тронулся
точно  по  расписанию,  и  уже  за  несколько минут  до  его  отправления на
платформе   никого  не   осталось   (провожающие   в   Китае,   видимо,   не
предусмотрены). Вагон оказался на  удивление  комфортабельным, чистеньким  и
ухоженным. Под столиком  стоял  огромный термос  с горячей водой,  что  было
довольно удобно в дороге. Вообще в Китае с термосами, похоже,  не расстается
никто  и никогда.  Китайцы  постоянно  отхлебывают из  них  (со  звуком,  от
которого  у меня мороз продирал по коже)  - дома, на улице, в транспорте. На
деловых переговорах перед нами всегда  стояли стаканы  если не с чаем, то по
крайней  мере,  с горячей  водой. В гостиницах на  каждом столике,  и даже в
туалете, были термосы, и менять их никогда не забывали.
     В  Китае  встают рано, и  на следующее  утро  уже  в  семь  часов  ярко
засветились  лампы  в  вагоне  и  заиграла  музыка,  перемежающаяся  бодрыми
поощрительными вскрикиваниями на китайском языке. В родном Петербурге в  это
время было только два часа ночи. Некоторое время я лежал в каком-то странном
полузабытьи, пытаясь  то ли проснуться, то ли уснуть дальше, но, разом вдруг
сообразив, где  я нахожусь и  что тут  делаю, я соскочил  со своей  полки  и
приник к окну. Только сейчас я по-настоящему осознал, что я в Китае, в самой
его сердцевине, и то, что сейчас проносится за окном  поезда,  я  никогда не
видел до этого, и наверное, во второй раз уже не увижу.
     Погода была  серая  и  сумрачная,  но,  несмотря  на  это,  все  хорошо
просматривалось до самого  горизонта. Голый и совершенно безжизненный пейзаж
расстилался  передо мной.  Желтый и коричневый цвета преобладали в нем, и ни
одной травинки не было видно среди этих пустынных, однообразных пространств.
Все было как будто вылеплено из темного  и плотного  песка: ровные полосочки
участков,  пересохшие русла рек, плотины, заграждения и  даже  деревья, тоже
голые  и  безлиственные. Все  в целом  это очень напоминало  археологические
раскопки, и такое впечатление  усугублялось еще  тем, что деревень почти  не
встречалось по дороге, и никаких людей не было видно из окна.
     Снег уже совсем сошел, да и зимой его, наверное, выпадало здесь немного
- во всяком случае, если судить  по тем жалким остаткам воды, которые иногда
попадались на дне  то одного, то другого пересохшего  русла.  Но сами  русла
были мощными и широкими,  и в сезон дождей эти реки, скорее  всего, выглядят
достаточно впечатляюще.  Меня удивляло  то,  что не было  еще ни зелени,  ни
листвы на  деревьях -  я выезжал из Петербурга в абсолютной уверенности, что
здесь, на широте Северной Африки, я застану изумрудные поля под ярким, почти
экваториальным солнцем, и цветущие деревья, и боялся еще, как  бы не сошел с
них цвет до нашего приезда. В действительности же апрель  в Китае напоминает
скорее петербургские зимние оттепели, столь частые у нас в декабре и январе.
Когда влажный ветер с Атлантики приносит резкое потепление, снег даже в лесу
сходит  со склонов, и обнажается темная, почти коричневая трава. Здесь же то
самое  течение,  которое  так  удачно нас  отапливает,  пройдя  затем  через
Северный Ледовитый океан,  теряет  всю  свою теплоту, и  остужает приморские
районы Китая, чтобы  прогреться потом в Индийском океане и снова вернуться к
нам в Европу - если я правильно понимаю всю эту механику.
     Скоро  поднялось  солнце  (с  ним,  надо  сказать, происходят  довольно
странные вещи в Китае - в приморских районах  оно встает на четыре или  пять
часов раньше,  чем в западных, так как  время всюду пекинское).  Его свет  с
трудом  пробивался через пылевую завесу,  висящую  в воздухе. В  Китае  небо
скорее  серое,чем голубое,  но  не из-за туч, как у  нас, а из-за  пыли, все
время  столбом  стоящей  над  головой. Это  своеобразное  освещение  придало
проносившемуся мимо  пейзажу еще более археологический колорит. Казалось, мы
проезжаем по древней, но  давно  заброшенной земле. Все вокруг отделано было
очень тщательно, даже железнодорожная насыпь,  аккуратно выложенная каменной
плиткой  -  но  при  этом  производило  впечатление  чего-то  созданного   в
незапамятные  времена и покинутого  людьми  очень  давно.  Во  всем, как  ни
странно, чувствовалось что-то библейское - мощное,  первозданное и застывшее
в неподвижности.
     Даже  сельскохозяйственные участки не вносили оживления в эту  картину.
Собственно, от просто желтого песка  они отличались  только формой. Это были
очень ровные прямоугольнички,  отделявшиеся друг от друга невысокими валами,
выстроенными из того же песка. Сеть таких ячеек, уходя к горизонту, выглядит
сверху,  с  насыпи, как  соты  в гигантском улье.  Временами  показываются и
деревни. Дома в них каменные, а крыши покрыты  черепицей, но не красной, как
в  Европе, а серой или черной. Все в целом смотрелось не  очень-то  весело и
совсем не похоже  было на те картины, что рисовались моему воображению перед
отъездом.  Только  горы,  изредка  появляющиеся  среди  совершенно  плоского
ландшафта, немного оживляли общее впечатление. Они были покрыты соснами, как
я и ожидал, но что за чахлые это  были сосенки!  Склоны  у этих гор довольно
крутые, и очень часто  они прорезаны глубокими морщинами - следствие бурного
сезона дождей, по всей видимости.
     Мы  двигались на юг,  и все чаще  среди безжизненного песчаного пейзажа
появлялись зеленые полоски. Это и были, наверное, знаменитые рисовые посевы.
Не  знаю, для  кого предназначается этот рис: за месяц пребывания  в Китае я
так  ни  разу  и  не  видел,  чтобы  кто-нибудь  его ел.  Наверное, это пища
исключительно деревенская; есть рис в городе - то же самое, что у нас ходить
по Невскому в лаптях. Китайцы употребляют в основном овощные и мясные блюда,
и всегда очень трудно разобраться, из чего они приготовлены. В поезде же они
обычно поглощают свои излюбленные одноразовые супы мгновенного приготовления
(в  Хабаровске их  называли  "бич-пакеты")  -  благо термос с  горячей водой
всегда под рукой.
     От  рассматривания  сельского Китая меня  внезапно  оторвал  человек  в
штатском довольно характерного вида. Китайцы  не  говорят  по-английски,  но
кому   надо,  тот   видимо,   говорит.   На   вполне  приличном   языке   он
поинтересовался,  кто  я  такой, куда еду и какова  цель  моего пребывания в
Китае. Я  объяснил  ему,  что я  здесь делаю,  и  это,  видимо,  вполне  его
удовлетворило. Правда, прощаясь со мной, он сказал не только "bye-bye", но и
"see you later", что не слишком мне понравилось - но что было делать.

        Пекин. Прибытие.
     Перед прибытием я перебрался в  вагон  к Диме,  во  избежание  ненужных
осложнений (кто мог  знать, может,  и высадка пассажиров происходит  так  же
организованно,  как  посадка  -  тогда  мы  могли  бы  потеряться).  Мы  уже
подъезжали к  городу, и за окном показались пекинские  небоскребы. Зелени не
было  и  здесь, но плодовые деревья уже  зацветали. Город  был  залит  ярким
солнцем, по виду совсем не апрельским, а летним. Когда мы вышли на площадь у
вокзала, к  общему южному колориту добавился еще  и специфически  восточный.
Здесь  все выглядело  не так,  как в Харбине, и  уже  сильно напоминало нашу
советскую Среднюю Азию. Именно такой я себе  ее и представлял: толпы народу,
крики, шум, жара, пыль,  азиаты, сидящие  на корточках  и  просто  на  земле
посреди площади. Дима  бывал  в Душанбе,  и на него сразу,  как  он  сказал,
повеялочем-то родным и знакомым.  Я же что-то  похожее  видел  в Крыму  - но
славянский юг далеко не так еще колоритен, как настоящий азиатский.
     Английского языка  здесь  никто не знал  даже в информационном  бюро на
вокзале,  но,  поупражнявшись  с  полчаса  в  языке жестов  и  выразительном
мычании,  мы  все-таки   добились  от   девушки,  сидевшей   там,   каких-то
результатов. Нам нужен был адрес отеля, расположенного не слишком  далеко от
центра, и  вместе  с  тем не очень  дорогого. Один из  них,  по  ее  словам,
находился поблизости,  адо  Запретного  города  от него  было  просто  рукой
подать. Мы  поблагодарили ее  ("сесе",  это звучит по-китайски)  и двинулись
туда,  ориентируясь по карте, которую я еще в  Питере извлек из Интернета, и
которая была  бы  всем  удобна,  если  бы  давала  названия  улиц не  только
латиницей, но и иероглифами. Как выяснилось  очень скоро, китайцы вообще  не
знают никаких букв, они понимают только  свои значки. Ни  один из опрошенных
нами местных жителей не мог прочитать  то, что было написано на  карте, хотя
все  эти  названия должны  быть  хорошо  известны им  всем  с  детства.  Мне
приходилось произносить их вслух, и, как ни странно,  китайцы меня понимали,
несмотря на все  трудности,  связанные с музыкальным  интонированием слогов.
Впоследствии я осмелел и стал  говорить по-китайски, уже не  задумываясь над
тем,  правильно  или нет  я выговариваю  слова - и,  в общем,  мне удавалось
объясниться. Только одно слово я так  и не  научился произносить  так, чтобы
меня понимали. Это был "чай", "ча" по-китайски. В  каждой чайхане  нам долго
приходилось объяснять,  что  же нам  нужно, выпевая при  этом  слог "ча"  на
разные  лады  (кончик   этого  слова  нужно  загнуть  вверх  очень  резко  и
своеобразно,  что никак  не удавалось  нам  с  Димой) -  и  все  равно  дело
заканчивалось  тем,  что   надо  было  доставать  китайский   разговорник  и
показывать соответствующий  иероглиф.  Впрочем, может быть, тут  дело было в
том,  что  в Китае, похоже, никто не заказывает  один только чай. Его подают
бесплатно,  в  качестве  приложения  к  любому  блюду,  как сладкому,  так и
соленому. Вечером  того же  дня мы очень долго пытались найти заведение, где
можно было бы  попить чаю,  и каждый  раз на нас  смотрели так, как будто мы
требуем чего-то совершенно несусветного.  Наконец в  одном  кафе  мы  смогли
добиться  желаемого, преодолев  очевидное изумление  девушки, принесшей  нам
меню  и явно  ожидавшей, что мы закажем по  крайней мере  лакированную  утку
по-пекински. Нам  подали  небольшой чайничек с чаем,  желтым и необыкновенно
ароматным.  Напившись,  мы подозвали хозяина этого заведения и  попытались с
ним расплатиться.  Вряд ли  я когда-нибудь забуду  выражение, появившееся на
его   лице,  когда  мы  предложили   ему  деньги.  Это   была  смесь  обиды,
оскорбленного  недоумения  и  благороднейшего  негодования,  как  будто   мы
совершенно несправедливо заподозрили  его  в  каком-то ужасно  неблаговидном
поступке, и  сделали это вслух, открыто и беспардонно. "Нет!",  -  сказал он
("бу син"), сопроводив свои слова выразительным жестом. Мы поблагодарили его
и  вышли, чувствуя  легкую неловкость  - и потом долго еще  вспоминали  этот
казус.  Впоследствии  выяснилось, впрочем, что не все владельцы  кафе  столь
щепетильны. Многие из них оказались совсем не против брать  плату за все, за
что  можно  было  ее  взять.  Один  ужин  в  пекинском  ресторане,  довольно
роскошный, оказался в конце концов в три раза дороже, чем это было условлено
- потому что соусы  и зелень, которыми нас снабжали очень обильно и радушно,
как выяснилось, должны оплачиваться отдельно от основного блюда. Но  и тогда
все уладилось - мы  постояли, мило поулыбались (подражая  китайцам,  которые
если  чего-нибудь  и  боятся,  так это потерять  лицо), и в  конечном  счете
объяснили  приятным  девушкам, которые  требовали  с нас деньги, что это  мы
только  выглядим,  как  американцы,  а в действительности у  нас в  стране с
деньгами самое бедственное положение.
     Гостиницу мы нашли довольно быстро,  и она оказалась вполне симпатичным
заведением  -  по  крайней  мере,  на вид. Вход  ее  украшали  два массивных
каменных  льва с китайским разрезом  глаз, над  которыми  медленно колыхался
огромный  шар  красного  цвета,  подвешенный на цепи.  Красный  цвет,  очень
распространенный  в  Китае,  призван отгонять  злых  духов (китайцы -  самый
суеверный народ в  мире). Вообще говоря, в китайском обиходе чуть ли  не все
регламентировано предосторожностями такого  рода. Так как общепризнанно, что
духи предпочитают двигаться по прямым линиям, крыши везде, где это возможно,
плавно изогнуты с краев кверху. По той же причине  сельские  дороги делались
извилистыми, а  прямые  улицы  в городах  перегораживались досками. Точно  с
таким же почтением китайцы относятся и к своим идолам - каменным, деревянным
или глиняным. Правда, когда тем случалось провиниться, они расплачивались за
это, как и всякий другой. Если идол не желал  даровать дождь во время долгой
засухи,  его выносили из храма  и  оставляли  на денек под  палящим солнцем,
чтобы образумился. Если это не действовало, идол  вполне мог схлопотать и по
своей  деревянной  спине. Был  случай,  когда крестьяне, долго  упрашивавшие
своего  дракона дать  дождь, в конце концов не  выдержали,  выдворили его из
храма  и  с  проклятиями  бросили  в  сточную  канаву. Вскоре  дождь  пошел;
крестьяне достали  дракона  обратно, аккуратно  обтерли  его и  поставили на
прежнее место.
     В  гостинице - о радость! -  понимали  по-английски. Почувствовав  себя
наконец-то в своей тарелке, я объяснил, что мы хотим здесь остановиться пока
на  одну ночь, а  дальше мы  доплатим завтра, если только не  съедем отсюда.
Стоимость пребывания показалась нам достаточно умеренной, и мы решили,  что,
если ничего другого  не  подвернется, вполне  можно  будет  остаться  и тут.
Правда, на следующее утро с  нас  попытались взять  совсем  другую сумму  за
ночь, но это в порядке вещей в Китае  - после  недолгого выяснения отношений
мы сошлись на цене, еще меньшей, чем нам пришлось заплатить в первый день.
     Оставив в номере свой багаж и куртки (солнце поднялось выше, и на улице
все  выглядело  уже совсем  по-летнему),  мы вышли из  отеля.  В Пекине  нам
предстояло  провести целую неделю, и первые  три дня  у нас были  совершенно
свободными.  Международная выставка промышленного оборудования, ради которой
мы и задержались в Пекине, должна была начаться  только на следующей неделе.
Не знаю, как Дима, а я легко вошел в  роль  любознательного globe-trotter'а,
приехавшего в  Пекин в поисках новых впечатлений, еще более захватывающих  и
увлекательных, чем  могла предложить  старушка Европа. Я чувствовал себя как
школьник,  удравший с  уроков и отправившийся болтаться по городским улицам.
Глубокая  жизненная колея, конечно,  замечательная вещь, особенно  когда  ты
ставишь  перед собой  обширные задачи в жизни - но выйти из нее на некоторое
время всегда очень  приятно.  Пусть тот воз,  который мне приходится тащить,
постоит спокойно в сторонке, пока я рассмотрю окрестности,  в которые завела
меня моя дорога.

        Пекин. Запретный город.
     Мы шли к Запретному городу по улице, прямолинейной, как идеи Мао, и я с
упоением вдыхал  атмосферу старого Пекина. В каждом городе, везде, куда меня
забрасывала судьба,  я сразу, чуть  ли  не  с  порога,  с вокзала,  старался
воспринять  особый колорит  местности, таинственный своеобразный  отпечаток,
наложенный  на нее  историей, искусством  и  случайностью. Я  доверял своему
первому  впечатлению  от  нового  для  меня  города;  то  ощущение,  которое
охватывает  меня  сразу  по  прибытии  в  него,  обычно  остается  навсегда,
усиливаясь или ослабляясь со  временем, но  почти не  меняясь  по  существу.
Нигде  мне  не  было  так  хорошо,  как  в  Петербурге;  но  другие  города,
проникнутые  своим особым  очарованием,  совсем не  похожие на него,  тем не
менее  доставляли  наслаждение  не менее  острое,  хотя и совершенно другого
рода.  Я никогда не забуду тот восторг, который переполнял  меня, когда  я в
первый  раз шел по парижским улицам и бульварам (направляясь от Gare du Nord
к Bois de Boulogne). Он воздействовал на меня почти физиологически, наполняя
мою кровь  пузырьками,  как шампанское. Мне  казалось,  что  волна ликования
приподнимет меня сейчас над тротуаром, и я сдерживал шаги, как будто в самом
деле боялся оторваться  от  него, сделав неосторожное движение.  Этот прилив
восторга  впоследствии  уже больше не повторялся,  по  крайней мере, с такой
силой; но то,  что я почувствовал в первый раз  sur un trottoir de  Paris, я
многократно ощущал и  позже. Мое приятное и беспечное  flГвnerie  Га Paris в
конце  концов разменяло мелкой монетой то  цельное ощущение, которое с такой
силой охватило меня в первый раз, но следы его сохранились, и  теперь, когда
я  вспоминаю о  Париже,  я непроизвольно, задним числом  и все остальное мое
пребывание  в  нем окрашиваю  в те  тона,  в которые было окрашено мое самое
первое знакомство с ним. Точно так же было и в других городах - с той только
разницей, что ощущения от них были другими. Это  мог быть сумрачный Берлин -
ревущая  и грохочущая машина, безостановочный завод, перемалывающий все, что
он поглощает, или  сырой, прохладный Амстердам, сохранивший  уют  небольшого
приморского  городка, даже  разросшись до  своих  непомерных  размеров,  или
скучноватая Прага, претворившая в себе все европейские веяния, переделав их,
впрочем,  на  свой провинциальный  мелковатый  лад - везде  города  обладали
какой-то  единой  атмосферой,  воспринимавшейся сразу  же, при  первом в них
появлении.  Я  сразу  мог сказать,  понравятся  они  мне или нет,  будет  ли
приятным пребывание в них или станет мучительным. Здесь, в  Пекине, мне было
хорошо. Что именно мне здесь нравилось, я не смог бы сказать. Сама городская
обстановка производила сладостное  впечатление чего-то  знакомого и  издавна
полюбившегося, хотя и несколько подзабытого.
     Это  ощущение  какого-то  внутреннего  родства с  Пекином,  в  общем-то
совершенно незнакомым и чуждым  мне  пока что городом, подогревалась и  тем,
что я знал о его истории, одно время довольно тесно переплетавшейся с нашей.
Мы направлялись к Запретному городу, императорской резиденции, и я не мог не
сопоставлять его с  московским Кремлем, возникшим примерно в то  же время и,
можно сказать, по тому же поводу. После свержения монголов обе страны, Китай
и  Россия, испытали мощный всплеск национального самосознания, нашедший свое
грандиозное  символическое воплощение  в  двух величественных постройках.  В
обоих  случаях это  были  правительственные резиденции  -  только  в  Китае,
несколько  ранее освободившимся от монгольского  владычества,  основной упор
делался на строительство дворцов в Пекине, а не стен вокруг них - в то время
как Москве, уже нанесшей татарам несколько  чувствительных поражений, но еще
не обезопасившей себя  окончательно  от их набегов, приходилось заботиться в
первую очередь о прочности крепостных укреплений.
     Но  для  меня   гораздо  больший  интерес   представляло  не  свержение
монгольского  ига,  а  предшествующий  ему   период.  Я   с  детства   питаю
исключительную страсть  к  большим  империям,  к  массивным  государственным
образованиям, вбирающим в свою орбиту десятки и сотни народов, которые таким
образом не  замыкаются в своей провинциальной  узости, а широко воспринимают
внешние культурные воздействия (я охотно признал бы и Pax Americana, если бы
не вопиющее бескультурье этой  нации - моя  американофобия связана не с тем,
что американцы  ведут  себя во всем мире, как хозяева,  а с тем, что они  не
приносят  этому  миру  ничего  значительного  и  настоящего).  Хоть  русские
удельные князья и писали завещания, отправляясь к хану в Орду за ярлыком, но
зато они не коснели уже в своем узколобом местничестве у себя в  уделах, а с
трудом  и   понемногу   учились  воспринимать   Русскую  землю  как   единое
государственное и национальное тело. "Если  бы он