него  отдохнуть. К концу
нашего пребывания там погода установилась  теплая  и солнечная, и наступило,
на наш взгляд, настоящее лето. Правда, деревья так и оставались без листьев,
но некоторые из них (особенно много их было у стен Запретного города) сплошь
покрылись  крупными, как будто восковыми, грязно-белыми  цветами. Как я  уже
говорил, пекинская растительность выглядит очень чахло, и даже в  знаменитом
парке, разбитом вокруг  Храма Неба,  не встретишь ничего, кроме  приземистых
деревьев,  посаженных  довольно редко,  и пыльной травы. В этом городе почти
нет зелени - по всей видимости, растения  с трудом выживают в таком климате.
Сколько  раз  я  вспоминал  в  Пекине  расхожее  русское  мнение,  что  хуже
петербургского климата  нет ничего на  свете!  Оно в свое время было обычным
литературным штампом (возникшим из-за того, что почти все русские литераторы
жили  в  Северной  столице)  -  настолько  укоренившимся,  что  у  Владимира
Соловьева одна философствующая дама даже замечает (дело происходит в Ницце),
что  дурная погода  бывает  только в Петербурге. В сравнении  с Европой это,
может быть,  и так. Что,  однако, сказали  бы  наши европейцы о городе,  где
холодная,  сухая  и  совершенно бесснежная  зима  длится до марта,  сменяясь
весенними ветрами, шквалами и пылевыми бурями, которые,  пробушевав до июля,
переходят, в свою очередь, в сезон дождей!
     Мы решили отметить наш отъезд  чем-то особенным и, немного поразмыслив,
пришли к  выводу,  что самым  колоритным и оригинальным  будет  добраться до
вокзала  на рикше. Как только мы вышли из отеля с  нашими сумками (прощайте,
милые  девушки  с  грустными  глазами!  прощай,  китайский  шведский стол  с
экзотическими  блюдами  таинственного  происхождения!), как  к  нам  тут  же
подъехал велорикша на своей  повозке. Показав ему на карте иероглиф "вокзал"
(от чего он  издал несколько восторженных нечленораздельных  звуков  и часто
закивал головой  - почти как китайский болванчик, только в утвердительном, а
не в  отрицательном направлении), мы важно, как два империалиста, угнетающих
покорное и трудолюбивое местное население, взгромоздились  на  его  тележку,
извлекли видеокамеру и  сказали:  трогай братец,  что  же ты стоишь?  Братец
тронул, и мы понеслись по пекинским  улицам. Мне было немного неудобно из-за
того, что мы так уж совсем в прямом смысле сели на шею китайскому народу, но
рикша, похоже, чувствовал себя совершенно в своей тарелке. Выглядел он,  как
классический  колониальный  китаец:  бритая  голова желтоватого  цвета, уши,
прижатые к черепу и  длинная шея. Этой головой (на этой шее) ему приходилось
вращать очень интенсивно, потому что пекинское дорожное движение - это смесь
очереди  с  мясорубкой.  Со  всех   сторон  нас  захлестывали  волны  машин,
велосипедов, моторизованных колясок самого разного типа - и все это издавало
такой  шум  и  гам,  что  не  потеряться  в  этом  хаосе  было  положительно
невозможно. Но наш ямщик вел себя очень уверенно и не раз решительно  грозил
какому-нибудь хромированному  мерседесу, за то, что  он  едет,  не  разбирая
дороги  (скорость,  впрочем,  здесь  у  всех  была  одинаковая,  особенно на
перекрестках - может  быть, поэтому в Китае так мало мерседесов  и так много
велосипедов).
     Прибыв на  вокзал,  мы расплатились  с рикшей и направились к  билетным
кассам.  Нам  нужно  было  добраться  до  Уси,  где  нас ждал  представитель
корпорации, ради  посещения  которой  мы и  прибыли  в  Китай.  Приобретение
билетов  на  сей  раз  прошло  довольно  гладко,  может  быть,  потому,  что
девушка-кассирша знала  два-три  соответствующих английских слова  (какое бы
отвращение ни  вызывала  та  глобальная унификация культуры, которая  сейчас
происходит, надо признать, что повсеместное знакомство с английским языком -
хотя бы  на  уровне колониального  его варианта - вещь чрезвычайно удобная в
путешествиях). Посадка на поезд прошла по уже хорошо знакомому нам сценарию,
но сам поезд сильно отличался  от того, на котором  мы добирались до Пекина.
Он  был выдержан в лучших традициях советской эпохи, настолько грандиозной в
своих  колоссальных начинаниях, что о чистоте уборных ей задумываться уже не
было никакой возможности. Пыльный и  запущенный вагон  сразу  же  вызывал  в
памяти  пекинские  трущобы,  и  с этой  обстановкой  странно  контрастировал
мелодичный звон  мобильных  телефонов, дружно раздававшийся по всему вагону,
как только мы приближались к очередной станции.  То ли мобильная связь очень
дешева  в  Китае,  то  ли  в  этой  стране  на  поездах  ездят  одни  только
представители делового мира,  но наш вагон то и  дело  превращался в подобие
биржевого зала, где огромные толпы народу, сбившись в кучу, не обращают друг
на друга никакого внимания и только тараторят что-то в свои трубки.
     Двигался наш поезд очень лениво и неторопливо, подолгу застревая везде,
где  только было можно. К сожалению, другие поезда  шанхайского направления,
более быстрые и комфортные, в  Уси  не  останавливались - этот  четырех  или
пятимиллионный город  был  слишком мелким, по китайским меркам, чтобы терять
на  него время. Пейзаж за окном поначалу не сильно отличался от своего более
северного варианта,  но когда я проснулся наутро, я увидел, что  зелени, уже
очень похожей  на тропическую, вокруг стало намного больше. Мы  подъезжали к
великой  реке  Янцзы.  На  другом  ее  берегу располагался Наньцзин,  "Южная
столица", город,  не  менее  десяти  раз за 2400  лет  своего  существования
получавший столичный статус (с этим связано другое его название, Шичао-Духуй
-  "Город десяти столиц"). Когда  мы пересекли огромную реку, я  увидел этот
город  с высокой железнодорожной насыпи  - и пожалел,  что  столица  в конце
концов  установилась не здесь (впрочем, китайская история еще не закончена).
Наньцзинское население и сейчас,  и раньше,  было, по всей  видимости, более
зажиточным, чем пекинское. Повсюду здесь возвышались крепкие каменные дома с
широкими  верандами, плотно оплетенными каким-то вьющимся растением, похожим
на  тропическую  лиану. Во  дворах  как  ни в чем  не бывало росли роскошные
пальмы, но обезьяны не расхаживали по улицам, как это, говорят, происходит в
Индии. Само  освещение тут было совсем другим; если  в  Пекине  солнце очень
тускло  просвечивало  сквозь  пыль,  взвешенную  в  воздухе,  то  здесь небо
казалось  глубоким,  сочным  и  насыщенным,  и  яркие солнечные  пятна  были
рассыпаны по красным черепичным крышам  и каменным стенам. Все  это уже было
намного ближе к  тем картинам, которые я привык видеть в своих путешествиях,
и напоминало скорее  о Европе,  чем об Азии. Я очень жалел о том, что мне не
удалось побродить  по Наньцзину,  посмотреть на  развалины древних  дворцов,
подняться по склонам  знаменитых Фиолетовых гор.  Может быть, когда-нибудь я
еще раз окажусь в Китае, и тогда уже, я чувствую, Наньцзина мне не миновать.

        Уси. Деловые переговоры.
     Через  час  мы уже  подъезжали к  Уси.  Было сумрачно и прохладно,  что
изрядно,  надо сказать,  меня поражало  -  ведь  мы  теперь даже  от  Пекина
продвинулись на  юг еще на добрую тысячу километров! Холод преследовал меня,
как наваждение, во всех городах, странах и  континентах,  которые я посещал.
Как-то всегда так получалось, что в свой Петербург я приезжал отогреваться -
в Петербург, город на  далеком севере, находящийся где-то "near the pole"  -
как выразился наш китайский друг, которому я пытался растолковать, что такое
белые ночи. Впрочем,  пора  появиться  на этих страницах  и  вышеупомянутому
другу: он давно уже ждет нас на перроне и должно быть, подпрыгивает на месте
от нетерпения.
     Его  звали Ли,  Сун Ли, "Солнышко Ли", как мы  с Димой  именовали  его,
исходя  из латинского написания  его  имени. На китайском  языке слово  "ли"
означает этикет, ритуал, церемонию -  если, конечно, это то самое "ли".  Мне
было  недосуг  сличать  эти  два иероглифа,  но  в  любом  случае  я заранее
самоотверженно  готовился   к  тому,  что  церемонии  будут   длительными  и
изматывающими. Особое сомнение во мне вызывал процесс согласования  цены  на
то оборудование, которое нам предстояло здесь  закупить.  Мы уже  привыкли в
Китае торговаться  по любому поводу - и без повода тоже. В китайских  цифрах
мне  так и не удалось разобраться до такой степени, чтобы воспринимать их на
слух,  и я  обычно протягивал  продавцам карманный  калькулятор,  специально
приобретенный нами для этой  цели. Если те набирали на нем, скажем, "25", то
я брал машинку в руки, невозмутимо  изображал там "5" или "7", и  отдавал им
обратно. Звук, который они издавали,  увидев эту цифру, был очень необычным,
но каждый раз примерно одним  и тем же.  Это было нечто  вроде придыхания, и
выражало оно настолько крайнее изумление,  как  будто торговцы не только  не
ожидали  ничего  подобного,  но  и  не могли  даже  предположить,  что такое
возможно. Справившись, однако, со своим удивлением, они быстро писали что-то
около "20", и  возвращали  мне  калькулятор. Вся  эта  ожесточенная торговля
проходила безмолвно и на вид совсем спокойно. Заканчивалась она тем, что  мы
сходились  где-то на  "10"  или  "15",  и  сделка  совершалась  к  обоюдному
удовольствию. Тем  не  менее мы никак не могли решить, стоило  ли  и с нашей
корпорацией в Уси  избирать такую тактику. Обсуждая этот вопрос в Пекине, мы
вспоминали  всякие ритуальные  восточные торговые  формулы (типа "пусть меня
пожрет самый смрадный из дьяволов, если я заплачу за этот станок больше трех
тысяч долларов"), но  как-то  не было  полной уверенности,  что они окажутся
уместными в этом случае.
     Ли встретил  нас на перроне. Первым он кинулся ко  мне,  приняв меня за
Диму, и сразу начал, на довольно беглом английском, выражать  свои радостные
чувства, появившиеся у него в связи с нашим приездом. Я поскорее обратил его
излияния  на  того,  кому они и  в самом деле предназначались  - но Дима  не
говорил  по-английски. Для Ли это было такой неожиданностью (дело в том, что
переписку  с ним вел я, но от лица Димы), что  он еще  с добрых  полчаса все
пытался Диму о чем-то спросить, и только потом переключился уже полностью на
меня. К  несчастью, я был слишком хорошо посвящен в подробности  совершаемой
сделки, и поэтому часто, зная ответы на все вопросы, забывал  даже  для виду
обращаться к Диме. "Беседуют о чем-то между собой",  - упрекал  меня позднее
Дима в полушутку, - "а я, как  свадебный генерал,  только подписи ставлю под
документами". Только в  тех случаях, когда я оказывался не в силах пробиться
сквозь  удивительные  особенности  китайского  произношения  (что  случалось
довольно редко, но все же случалось), я поворачивался к Диме, и говорил ему:
что-то я не  могу  понять,  чего они хотят - что будем делать? Что мог  Дима
ответить на такие вопросы?
     Добравшись до  небоскреба,  в  котором  находилась  наша корпорация, мы
разместились в  отеле,  который занимал  несколько этажей в том  же  здании.
Дальше нас ждал завтрак  - за  счет принимающей  стороны, разумеется.  Кухня
провинции Цзянсу сильно отличалась от пекинской. Неподалеку от Уси находится
знаменитое   озеро   Тайху  ("центр  местной   культуры",   по   утверждению
путеводителя),  богатое  рыбой  и пресноводными  крабами,  и  местные  блюда
состоят в  основном  из  даров  этого озера.  В  Китае  с едой  всегда  было
плоховато,  и за  обладание  изобильным озером  веками  шла жестокая борьба:
царство Юэ  сражалось за него с царством У,династия Чу потом отвоевывала его
у  царства  Юэ, и  так  далее (китайская история  чрезвычайно  однообразна).
Впрочем, похоже, озеро  стоило  этих бесконечных  войн. На вид оно оказалось
совершенно невзрачным (несмотря на то, что местные жители прожужжали нам все
уши о его  несравненной красоте и особенно величине - хотя  и  оговаривались
при этом, что наш  Байкал,  пожалуй, все-таки больше), но те блюда, которыми
нас угощали,  были просто восхитительны. Некоторые из них в самом деле имели
рыбный привкус, хотя трудно было разобраться, из чего они на самом деле были
приготовлены. Вообще,  надо признаться,  что  с едой  в Китае  царит  полная
неразбериха.  Мы  с  Димой  заранее  предвкушали с  горьким чувством, что по
возвращении домой  мы при  всем  желании не  сможем  удовлетворить  законное
любопытство наших знакомых в  отношении того,  чем  же нас кормили в Китае и
что там вообще  едят. Во всяком случае, не рис - это единственное, что можно
утверждать с полной определенностью. В Пекине, в  гостиничном ресторане, нам
предлагался  большой  выбор  разных  лакомств,  но  риса  мы  среди  них  не
обнаружили  (позднее  выяснилось, что он все-таки  наличествовал, но стоял в
стороне  от  основных  блюд и  особой  популярностью  среди  посетителей  не
пользовался). За исключением же  риса (и еще чая), ничего хотя  бы отдаленно
знакомого нам по виду или по вкусу в китайских ресторанах найти было нельзя.
Если  блюдо своим внешним видом отчасти смахивало на макароны, то оно вполне
могло оказаться и протертым сыром (очень необычного, острого и своеобразного
вкуса),  и  кореньями, и  морскими  водорослями. Если это был по виду просто
вылитый жареный арбуз (бывает ли  такой?), то по  вкусу он напоминал  скорее
засушенный кисель или  желе,  чем  фрукты. Когда  мы заказывали  в ресторане
"овощи"   (долго   и  с  трудом   отыскивая   соответствующий   иероглиф   в
разговорнике), то  нам приносили  полную посудину чего-то  весьма близкого к
огуречной кожуре,  мелко  соструганной и сваренной в соусе. Первое время мой
желудок бунтовал против такого засилия экзотики,  но потом смирился. Труднее
всего  было  привыкнуть к  огромному разнообразию  крепких  и острых соусов,
которыми китайцы  имеют  обыкновение сдабривать все  что  ни попадя. Скажем,
баранину  (которую полагается варить прямо  у  себя  на столе, используя для
этого  специальную  спиртовку),  вынув  ее из  котла, нужно  было окунуть по
очереди в две или три  чашки  с  соусами, и только после этого есть. Палочки
для   подобных  операций  действительно  подходят  идеально.  Китайскую  еду
невозможно  есть  ни  вилкой,  ни  ложкой,  она  для   этого  совершенно  не
предназначена.  К  концу нашего  пребывания в  Китае я  уже настолько  ловко
управлялся с палочками,  что не раз слышал по этому  поводу шумное одобрение
из уст  наших  китайских друзей  (которые,  впрочем, на всякий случай всегда
заботились и о ложках для нас с Димой).
     Позавтракав, мы направились в комнату для переговоров. Не прошло и двух
часов, как наши  китайские партнеры, похоже, отчетливо поняли,  что легко от
нас отделаться не удастся. Это  сейчас они шлют нам письма с уверениями, что
дни,  проведенные  вместе  с  нами,  были счастливейшими днями в их  бренной
жизни. Там, на месте, в Китае, все выглядело совсем иначе. У меня до сих пор
стоит перед глазами та немая сцена, которая последовала за предложением Димы
осмотреть на месте  все производство  предназначенного для нас  оборудования
(которое,  как  выяснилось  позже,  разбросано  по  всей  провинции Цзянсу).
Впрочем,  не знаю, как  для  китайцев, а  для  меня  эти  дни  действительно
оказались  очень  приятными.  Мы  раскатывали  по  пригородам  Уси,  любуясь
цветущими лугами  из окна очередного  "Форда" или  "БМВ", гуляли  по городу,
по-европейски чистенькому и ухоженному, поднимались  на старинные буддийские
пагоды, с которых были видны и горы, и небоскребы делового центра. В  парках
цвела  сакура, осыпаясь розовыми лепестками в неглубокие пруды с  прозрачной
водой,  на  берегу   которых  стояли   изящные  павильончики  и  беседки   с
волнообразно  изогнутыми  крышами.  Население  в  Уси  казалось  уже  вполне
цивилизованным, даже по западноевропейским меркам.  Вообще  этот город почти
ничем  не  отличался  от тех  тихих провинциальных  городков, которые  я  во
множестве видел на Западе. Народу здесь,  конечно, было  побольше, но это не
так  уж  сильно бросалось в глаза, как  можно было  бы предположить  (вообще
Китай вблизи,  при  непосредственном рассмотрении,  кажется  совсем не таким
огромным, как издали, из России или из Европы).
     Наши китайские друзья относились  к нам благожелательно, но все же и  с
некоторой  настороженностью.  В  целом нельзя  не признать, что к русским  в
Китае отношение очень  неплохое, несмотря на  все совместно пройденные ухабы
нашей общей истории. По-моему, это  лучший признак  великого народа - умение
забывать старые обиды. Уж на что кровавая история у нас была с Германией, но
сейчас тем не менее ни  у  русских, ни у немцев нет какого-то затаенного зла
друг на друга. По  крайней  мере, бывая  в Германии, я  не чувствовал ничего
такого в  повседневном  общении.  Совсем  другое дело -  мелкие и худосочные
народы, особенно те, что не так уж сильно от нас претерпели. Меня всегда это
выводило  из  себя: французы  или  немцы,  несмотря на случавшееся время  от
времени  взятие  русскими войсками Парижа  или Берлина, относятся  к  России
вполне  спокойно, а иногда даже и доброжелательно - в то время как от поляка
только и слышишь "Пфе! А пфе!", когда речь заходит о русских. И дело даже не
том, что  Россия чем-то  обидела или как-то ущемила малые народы, Польшу или
Прибалтику, а в том, что они не сумели себя защитить. Именно  этого они и не
могут   простить   России.   Маленькая   Финляндия  смогла   отстоять   свою
независимость, остановив советскую агрессию, и финны теперь хоть и не питают
к  русским чересчур  горячего  пристрастия,  но  все  же  и  не считают  нас
исчадиями ада и извечным проклятием свободной Европы.
     В  Китае  и  простой  народ, и  интеллигенция  относятся  к  русским  и
Россиидружелюбно, и даже можно сказать,  с  симпатией. Не  знаю, с  чем  это
связано, может быть, с тем, что мы, будучи европейцами, все же не подвергали
Китай  столь жестокой  порке,  как англичане и французы  (да и японцы тоже).
Сейчас  много  молодых  китайцев учится  в  российских  университетах,  и  в
центральных, и  в сибирских,  и они  возвращаются в  Китай  с  не такими  уж
плохими воспоминаниями о России. Правда, этот  культурный  обмен, как и наше
близкое   географическое   соседство,   ничуть   не  разрушает   стандартные
стереотипы, связанные с русскими и прочно укоренившиеся во всем мире. Как-то
я  сидел  в Амстердаме на  набережной и  пил минеральную воду из  прозрачной
пластиковой бутылки.  Рядом со  мной был  голландец, долго  поглядывавший на
меня с  большим любопытством. Наконец он не выдержал и спросил у меня, какой
же  я  буду  национальности (политкорректные европейцы,  избегая всего,  что
может напомнить о национализме и вообще о национальных различиях,  говорят в
таких случаях "what is your language?", что поначалу меня несколько сбивалос
толку). Узнав, что русской,  он первым же делом живо осведомился, показав на
мою бутылку: "this is vodka?". В Китае было то же самое. Однажды, после того
как мы с Димой осмотрели очередную фабрику  (адские заведения, надо сказать,
все  гремит, грохочет,  движется - только  китайцы  могут работать  в  таких
условиях, в этом, наверное, и есть главный секрет их "экономического чуда"),
нас пригласили на ланч в небольшой трактир  в селе  неподалеку. Мы поднялись
на  второй этаж в отдельную  комнату и разместились там у  окна,  за круглым
столом,  покрытым скатертью. Мистер  Юань,  знакомивший нас с производством,
очень неплохо говорил по-английски, и я наконец получил  возможность узнать,
из  чего же изготовлены те блюда, над которыми мы так долго ломали голову  в
китайских ресторанах.  Впрочем, поначалу нам с Димой было не до  ребусов, мы
решали  другую  важную  проблему.  Дело  в том,  что  наши китайские друзья,
видимо, желая сделать нам приятное, извлекли откуда-то  из запасников  этого
трактира  большую  бутылку  мутноватой жидкости, и  разлили ее нам на двоих.
Себе  же  они,  как ни  в  чем  не бывало, налили  пива,  и  отхлебывая  его
понемногу,