есте  с ними, а  когда стемнеет, сидим,
обняв их за плечи и слушаем. Наши мальчики всегда  всем  делятся  с нами, но
тихая вечерняя природа заставляет их говорить о самом сокровенном.
     Костик  признается,  что  его  очень  печалят  неважные  басы  в  новой
аппаратуре. Особенно он расстроился, услышав недавно замечательно мягкий бас
в  усилителе  у  соседа.  Валерик  жалуется,  что  ему  никак  не  выучиться
профессионально плавать с аквалангом.
     Но день кончается,  и мы едем домой, а назавтра, придя в наш физический
институт, я вспоминаю о мальчиках только к вечеру.
     Я  вспоминаю о них, увидев,  как лениво  листает  сидящий  передо  мной
Валерик  какой-то толстый художественный том,  а  вскоре она  шепчет мне  по
телефону,  что  мой  Костик вместо  того, чтобы  готовиться к  кандидатскому
экзамену по английскому, уже три часа решает кроссворд в курилке.
     Костик работает инженером в ее лаборатории, Валерик - в  моей: мужья не
могут работать в подразделениях, руководят которыми их жены.
     - Ну что же делать, если им это  все не интересно, - сокрушенно вздыхаю
я, оглядывая наши приборы и справочники.
     -  Бедные  наши  мальчики,  -  вздыхает  она. -  Надо  их  хоть  чем-то
порадовать...
     И, посоветовавшись, мы решаем, что  за неделю добьем изобретение, чтобы
поскорее купить Костику аппаратуру с мягким басом, а Валерику - акваланг.
     И, проводив в конце дня мальчиков на футбол, мы запираемся в кабинете и
с головой уходим в работу.
     1984


Репетиция

     Я пытаюсь объяснить ей: "Коэффициент  отражения  от морской поверхности
равен..." При этом ее глазки теряют  поволоку, челюсти перестают хрустеть от
сдерживаемой  зевоты.  "Заинтересовал!"  -  торжествую  я  и  воодушевляюсь:
"Коэффициенты отражения и рассеяния зависят от температуры морской воды и от
ее солености", и тут она прерывает: "В Черном море  вода ведь соленей, чем в
Азовском, да?" - "Да",  - с удовольствием  соглашаюсь я, намереваясь удивить
ее дальнейшими выкладками, но  она определенно чем-то озабочена: "И теплее?"
-  "И  теплее", - киваю  я, но... "Я же  говорю,  что  в Ялте  лучше,  чем в
Бердянске!"  -  уверенно заявляет она и  хочет продолжать, но  я укоризненно
вздыхаю. Она конфузится, подпирает щеку кулачком и просит: "Ну, дальше?"
     Мне немного надо, и я тут же беру в разгон:  "Уравнение Прусакова  дает
нам...", но вместо того, чтобы познавать, что дает  уравнение Прусакова, она
хихикает. "Что?" -  беспокойно  вопрошаю я. -  "Что-то не так?"  -  "Смешная
фамилия - Прусаков!  -  закрывает она ладошкой рот.- Прусак  -  это ведь жук
такой, да? Или, нет - это косиножка!"
     -Это  таракан, - отрезаю я, и она, спохватываясь,  замолкает, но  я уже
раздражен. "Косиножка!" - возмущаюсь я. - "Ты инженер - или кто? Зачем  тебя
шесть лет учили?" -  "Пять с половиной", - виновато поправляет она и несмело
предлагает: "Ну, давай дальше, а?"
     Я  бурчу еще пять минут, а  потом показываю ей формулы, оригинальнейшим
образом выведенные мною из уравнения Прусакова. Я так увлекаюсь, что забываю
следить за ее реакцией, а когда стройное здание формул подведено под изящную
крышу  результата, увы, она спит, свернувшись клубком под чертежной  доской.
От нее веет убаюкивающим уютом, но я не поддаюсь, усталость борется во мне с
желанием разбудить и сказать  гадость,  подыскивая слова, я озираюсь и вдруг
встречаю  заинтересованный  взгляд  Прусакова.  "Ну-ка,  ну-ка?"  -  щурится
Прусаков,  и  я приосаниваюсь.  Формула (9) дает полную оценку  коэффициента
рассеяния", - доказываю я Прусакову, в свете лампы на лоб его  ложатся тени,
и я повторяю все снова. Прусаков  внимательно слушает с портрета, а внизу на
диване  безмятежно  и  ровно  дышит  она.  Репетиция  моей  грядущей  защиты
продолжается...
     1977

Экономия

     Ляля  и Коля  уже  целый месяц были  женаты,  и  уже  целый месяц  Ляля
управляла семейным бюджетом.
     Они шли по улице, Ляля держала Колю под руку и делилась соображениями.
     - До стипендии пять  дней, -  загибала она пальцы  Колиной перчатки.  -
Осталось  как  раз  десять рублей.  Экономно их  расходуя, можно очень  даже
нормально прожить.
     -Конечно,  -  согласился  Коля, с  уважением  глядя  на  жену,  а  Ляля
продолжала.
     -Главное, надо планировать. Я это сразу усвоила, - с гордостью сообщила
она. - Если  будешь планировать  и в меру экономить, не придется  целый  год
сидеть на вермишели, как Ленка с Гришей!
     И  она  повернулась  к  Коле  за  подтверждением,  но взгляд  ее  вдруг
скользнул  дальше,  за  стеклянные  витрины  парфюмерного  магазинчика.  Там
бушевала   очередь,  а  на   прилавке   красовалась  пленительная  коробочка
французской пудры.
     - Как Ленка  с  Гришей, - машинально повторила Ляля и затеребила Колину
перчатку.  -  Вообще-то,  может,  они и  правильно делают...  -  в  раздумье
прошептала она, не  сводя глаз с коробочки. - А то экономь да экономь - ведь
скука, да? - и Ляля презрительно пожала плечами.
     - В общем-то, наверное, скука, - кивнул Коля, и Ляля продолжала:
     - Есть в этом что-то: тратить деньги как нравится, да?
     - Что-то,  конечно,  есть,  -  подумав,  сказал Коля, и  Ляля, с трудом
оставаясь на месте при виде вливающихся в магазин женщин, подытожила:
     - Ограниченность  - эта экономия, вот  что! Надо быть смелее! -  и  она
широко махнула рукой. - Трать - пока есть, а потом - хоть на вермишель! Ведь
так?
     - Так! - восхищенно глядя в ее блистающие глаза, воскликнул Коля, и она
схватила его за руку и, пробормотав: "У нас еще есть две пачки", ворвалась в
магазин.
     1977

Они и я

     Утром, когда  я  встаю,  они  еще  спят,  я  бесшумно и  быстро  сную в
полутемной кухне, стараясь как можно дольше сохранить их покой, и вот уже по
квартире разносится  аромат  жареной колбасы,  им пора вставать, я  тихонько
трогаю за  плечи,  я вызваниваю будильник..., я трясу  кровать... наконец, я
ударяю поварешкой в медный таз - они шевелятся, мычат и морщат веки.
     Заросшие и сутулые, яростно  трущие длинными руками глаза,  они выходят
на кухню,  ковыряют яичницу  и капризничают:  "Холодная!" Я успеваю одеться,
причесаться  и  накраситься, а  они, смотрясь  в зеркальце, решают, брить ли
подбородки, а  потом начинают  метаться. Они носятся из комнаты  в  комнату,
открывают дверцы шкафов, тупо смотрят поверху и истерически  кричат: "Почему
в  этом доме все пропадает?"  Я  мигом  достаю  покоящиеся  на  старом месте
запонки, и, нахлобучив шапки, они вылетают на лестницу, хлопнув дверью.
     Я выхожу  следом.  Я  тороплюсь,  но  тщетно пытаюсь  облагораживать их
дорогой и, как всегда, опаздываю на работу.
     Они уже тут как тут. Сурово качая головой, они стучат по циферблатам, а
потом весь день ходят вокруг и с важным видом раздают указания. Простояв  за
их любимыми сардельками, я  опаздываю и с обеда, и они ворчат, что  и близко
не подпустили бы  меня к учреждению, потому что голова моя забита черт знает
чем.
     Они правы: я  думаю,  какой галстук больше подойдет к их новой рубашке.
Об  этом, и еще о  том,  что  вчера  попалась кислая сметана,  я рассказываю
вечером,  а они набрасываются с криком: "Сколько можно  об одном  и том же?"
Глаза  их сверкают голодным блеском, я ставлю  на стол огромную миску борща,
они уплетают и вторую, и восемь сарделек, а когда, штопая им носки, я сетую,
что тяну одна весь дом,  они  благодушно выглядывают  из-за  "Мотор-ревю"  и
говорят, что могут сами себе все делать, и лично им ничего не нужно.
     Я обреченно  прибиваю  отвалившийся крючок  и, придя в  комнату,  чтобы
помазать  йодом  зашибленный  палец, обнаруживаю,  что они, сопя, сидят  под
лампой  и, стянув  нитки махровым узлом,  пытаются пришить  себе  вешалку. Я
открываю рот,  но  они кричат,  что  не нуждаются  в  указаниях,  и  ядовито
добавляют, что кроме самих себя о  них некому заботиться; я отбираю, ужасное
рукоделье, и они тут же снова утыкаются в журнал.
     Они  храпят, а я лежу, и думаю. Я размышляю много дней и  ночей подряд,
ожесточаюсь, мудрею и понимаю, что больше этого терпеть нельзя.
     Я начинаю  с малого. "Вон там на улице, - говорю я, приходя с работы, -
стоит автомобиль необыкновенной марки! Кругом народищу - и все разглядывают,
не хотите ли пойти посмотреть?" Они кидаются в коридор,  я невинно предлагаю
захватить по дороге молоко и, громыхая бидоном, они скатываются по лестнице.
Они возвращаются, не найдя автомобиля, насупившись, но с молоком и, не давая
им опомниться,  я приседаю от  удивления, что удалось достать  такое свежее!
Восхищенно заглядывая в бидон, я не перестаю изумляться целый вечер, но они,
задолбившие, что все и всегда делают лучше, принимают это, как должное.
     И все-таки, я изыскиваю предлоги засылать их в магазины каждый день,  а
потом усиленно расхваливаю  результаты, в них просыпается ревнивая  гордость
передовиков, и вскоре я совсем устраняюсь от покупок.
     Я не останавливаюсь на достигнутом. Я - уже не прежняя я,  простодушная
и   беззащитная:   я   анализирую,   думаю,   наблюдаю.   Я   выписываю   им
"Моделист-конструктор"  и, заинтересовывая  полезными  поделками,  пользуюсь
испытанным оружием - лестью. Я льщу им ежедневно, увеличивая дозы,  и теперь
они внимательно слушают мои советы и охотно выполняют поручения, потому что,
как  наркоманы, уже  не  могут  жить без похвал. Я  созываю  гостей, взахлеб
описываю их домашние труды,  а потом щедро подкидываю одну из двух-трех тем,
на  которые они  могут  долго  разговаривать. Оседлав любимого  конька,  они
насмешливы  и остроумны, и,  проводив разбитых в  пух и  прах  собеседников,
убежденные в своей исключительности, они расправляют  плечи, горделиво ходят
по квартире, и тут я даю решающий бой.
     -  Боже мой, - восклицаю я,  я  всегда  знала, что вы умны, но сегодня,
разогнав всех гостей по углам, вы были беспощадны!
     Они  самодовольно пыжатся, и я  продолжаю:  "Тяжело придется  человеку,
который попался вам на крючок - вы его не пощадите..."
     "Я  понимаю, вы играете силой, - вздыхаю я. - Но представьте, что рядом
живет не такое сильное, не такое умное, а просто хрупкое существо! Его легко
высмеять, его очень легко обидеть!"
     Они   озадаченно  напрягают   свой  темный,  дремучий  мозг,  и  тут  я
всхлипываю.  Я  делаю это раз, другой, и  вдруг, как  тропический смерч, как
цунами, я  захлестываю  их  бурным рыданием, в отчаянье бросаясь на постель,
комкая в мокрых ладонях одеяло.
     Они в смятении: "Что такое? В чем дело?" И тут-то я высказываю им все -
я беспощадно обличаю их черствость, эгоизм и грубость! Как знающий доктор, я
внезапно  применяю  холодный   душ,  и,  растерянно  хлопая  ресницами,  они
клянутся,  что,  боже  упаси,  чтобы  еще  хоть  раз  повторилось что-нибудь
такое...
     Я постепенно успокаиваюсь и опытным глазом  замечаю, что в глубине души
они немножко рады. Рады собственному уму, оцененному мной так  высоко. Горды
превосходством над слабым, способным на истерики существом.
     Пусть  их.   Зато,  преисполненные  ответственностью   сильнейших,  они
маршируют в  ванную и, распевая песни, принимаются за стирку. Покачиваясь  в
кресле, я наблюдаю за их манипуляциями, и вдруг ощущаю, что ужасно устала...
Более того, глядя,  как эти  предназначенные гнуть железные подковы  гиганты
неловко  полощутся  в  тазике,  я   кажусь  себе  холодной   и   рассудочной
вивисекторшей,  испытываю  непреодолимое  желание прогнать  их, сделать  вое
самой, еще минута, и...
     "Сидеть!", - приказываю  я себе, ободряюще улыбаясь им и, закусив губу,
все-таки остаюсь обдумывать предстоящую стратегию. Надолго ли меня хватит? Я
не знаю.
     1978


Получение пакли

     - Паклю получайте! - слабенько донеслось издалека, и Ольга Илларионовна
подумала,  что   ей  почудилось.  -  Получайте  паклю!   -  послышалось  уже
явственнее, и Ольга Илларионовна насторожилась, положила опрыскиватель рядом
с кустом и, спотыкаясь между грядками, вышла на дорогу.
     - Паклю привезли! -  уже совсем  ясно прозвучало на ближнем огороде,  и
Ольга Илларионовна, глядя из-под ладони,  узнала председательницу правления,
широко шагающую по линии.
     -  Берете   паклю?  -  на  ходу  сверкнув  голубыми   очками,   бросила
председательница, Ольга Илларионовна раскрыла рот, но  председательница  уже
кричала:  "Получайте  паклю!"   у  Сыромятниковых,  и  Ольга   Илларионовна,
спохватившись, помчалась к дому. Петр  Иваныч стоял на  лестнице  и прибивал
доски.
     - Паклю  привезли!  -  выдохнула  на пороге Ольга Илларионовна,  и Петр
Иваныч, задержав в воздухе молоток, все-таки ударил по гвоздю.
     - Будем паклю брать? -  воскликнула Ольга Илларионовна, дернув  его  за
штанину, но Петр Иваныч дрыгнул ногой и примерился для нового удара.
     Ольга Илларионовна махнула рукой и побежала к Сыромятниковым.
     -Паклю   берете?  -   просунула   она   голову   через   штакетник,   и
сыромятниковская мама, тряся пустым мешком, сказала: "А как же? А как же!"
     Ольга  Илларионовна  побежала в сарайчик за мешком и тоже  выскочила на
дорогу.
     -Вон он, вон он, грузовик-то! - пальнул из  пистолета  сыромятниковский
мальчишка.  Машина   казалась   совсем  маленькой,  видны  были  то  и  дело
наклоняющиеся в кузове фигурки и группки принимающих ценный груз садоводов.
     - Только бы досталось! - заломила руки сыромятниковская мама.
     - Может не достаться? - взволнованно спросила Ольга Илларионовна.
     -  Могут   разобрать!  -  прошептала  сыромятниковская  мама,  и  Ольга
Илларионовна, подумав, побежала за вторым мешком.
     Когда уже были видны блестящие целлофановые пакеты,  щедро сбрасываемые
с машины, сыромятниковская мама сделала глубокий вдох и сказала:
     - Будет превосходный утепленный дом!
     - Утепленный? - переспросила Ольга Илларионовна.
     -  И  теплая  веранда!  - потер  руки  сыромятниковский  папа,  и Ольга
Илларионовна подумала еще немного и собралась было бежать за третьим мешком,
но  вдруг  фигуры  в  кузове  разогнулись,  и  по  болотам  пронесся   крик:
"Кончилась!"
     -  Как кончилась? -  зашумели Сыромятниковы.  - Что значит кончилась? -
вскрикнула Ольга Илларионовна, но машина подняла столб  пыли и задним  ходом
скрылась из глаз.
     -  Был бы утепленный дом!  - бросив  на пороге  мешок, глядя  в упор на
Петра  Иваныча, пожаловалась  Ольга  Илларионовна,  а  Петр  Иваныч, нащупав
ботинком нижнюю ступеньку, слез и, подбоченившись, стал разглядывать доски.
     -И  веранда  утепленная! - обойдя  лестницу,  тоже  подбоченилась Ольга
Иларионовна, а Петр Иваныч провел по  неровному краю доски  пальцем, сказал:
"Чепуха  какая-то!" и бросил доску  в угол. Выбрав другую, он опять залез на
лестницу  и,  потянувшись  за  гвоздем,  пробормотал:  "Утеплял   же  я  уже
стекловатой!"
     -  Стекловатой? Стекловатой?  - ахнула Ольга Илларионовна, в  изумленье
воздев  к потолку сплетенные пальцы, побежала было к двери, но  обернулась и
строго спросила: "А веранду?"
     -  И  веранду!  -  с  гвоздем  во  рту  кивнул  Петр  Иваныч,  и  Ольга
Илларионовна выбежала в огород.
     Сыромятниковы горевали на дороге над пустым мешком.  Ольга Илларионовна
сорвала желтый ноготок и, помахивая им, прошлась туда-сюда.
     -  А у нас  дом утеплен  стекловатой!  - нанюхавшись ноготка,  наконец,
сказала  она, и все Сыромятниковы  на  нее уставились, сыромятниковская мама
закусила губу, сыромятниковский  папа зачесал подбородок, а сыромятниковский
пацан  вдруг  прищурился  из-под очков и, глядя  вверх,  ехидно пропищал: "А
зачем хотели паклю брать?"
     -  Паклю?  -  под  тремя  усмешками  Сыромятниковых  растерялась  Ольга
Илларионовна,  взгляд  ее  побегал-побегал  по огороду  и наткнулся вдруг на
прошуршавшего в кабачках крота.
     -Паклю?  -  заправив  ноготок  в карманчик, кокетливо  повторила  Ольга
Илларионовна. - Паклей превосходно затыкать кротовые норки! - и, победоносно
оглядев умолкнувших Сыромятниковых, она поплыла между грядок.
     Сыромятниковы,   волоча   пустой   мешок,   уныло   побрели   к   себе.
"Тук-тук-тук", - прибивал  доски в доме  Петр  Иваныч,  и Ольга Илларионовна
деловито  подняла с грядки опрыскиватель и принялась пшикать белой жидкостью
в китайскую розу.
     1978

Утренний звонок или мужчина в воскресенье.

     Я  лежу  на  диване и  думаю,  вставать или не  вставать, когда  звонит
телефон. Я  представляю - вот я решительно  вылезаю  из-под теплого  одеяла,
вдвигаю ноги в ледяные тапки, снимаю трубку, и,  оказывается, это скрывшийся
с горизонта приятель, вдруг  вспомнив обо мне, зовет на день рождения. Жена,
конечно,  не пускает,  веля пылесосить, но  я вырываюсь, внезапно  попадая в
сплошь творческую  среду. У приятеля три художника, писатель и кинорежиссер,
и все потрясенно  смотрят  на  мое лицо,  художники  ахают:  "Какой типаж!",
хватаются  за  кисти,  писатель  закидывает вопросами,  уже  задумав  роман,
режиссер умоляет взять главную роль. Съемка, фестиваль, интервью, автографы,
удивленное пожатие плеч при виде пылесоса.
     Телефон звонит, и я представляю иначе. Звонит моя двоюродная бабушка. -
Сдай  мои бутылки!  -  слезно просит  она,  и  я,  с  негодованием отвергнув
предложения  пропылесосить,  устремляюсь к одинокой старушке. К ней случайно
заходит старичок-сосед,  я  прихватываю и его бутылки, а потом, мигом слетав
туда-сюда, чиню  старикам  приемники,  треская по стенкам ладонью  изо  всей
силы.  -  Ах,  какой  хваткий  молодой  человек!  -  удивляется  оказавшийся
академиком старичок,  и  берет меня  к себе в  аспиранты, и  мы с  ним пишем
диссертации,   сначала  такую,   потом   -   еще   одну,   и   вот   я   уже
член-корреспондент,  и  когда за  дверью  моего кабинета  гудит  пылесос,  я
сосредоточенно зажимаю уши.
     Телефон все продолжает  звонить, и  меня вдруг будто обливают кипятком.
Вот  я беру трубку, а на другом  конце - молчание, потом  трепетное "Але?" -
эта та девушка, как-то особенно посмотревшая на меня вчера, когда я стоял за
пивом. Она влюбилась, узнала  телефон, назначила свидание, и  вот - встреча,
ее лицо - измученное  и  милое, мое дружески-грустное: "Маленькая моя,  но у
меня  жена,  дети,  вот  сейчас,  смешно  сказать  - я  должен  пылесосить!"
"Нет-нет, мне  ничего не надо,  только видеть  вас  -  хотя бы  раз  в год!"
"Почему  в  год  -  в  минуту,  в  секунду!"  - улыбаюсь я, представив,  как
загораются ее глаза и как пылесос вываливается у меня из рук после свидания,
совсем  было решаюсь  нащупать холодные тапки,  но  телефонный звонок  вдруг
прекращается.
     И  тогда я представляю  то, о  чем следовало бы подумать  раньше, и что
теперь  становится явью.  Вот я, так  и не вылез из-под  одеяла,  а  остался
хранить  тепло,  предпочтя  мизерную сиюминутную выгоду  неведомому  и, быть
может, великому.  Но  что  впереди? Пролежать-то  удастся  не больше  десяти
минут, а там придет из булочной  жена и абсолютно точно заставит пылесосить.
И  когда телефон внезапно начинает звонить снова, я невероятным усилием воли
все-таки срываю одеяло и  бегу босиком, а,  разобрав  через шипенье в трубке
женское  алеканье,  ликую,  что это  та  девушка, судорожно  соображаю, куда
кидаться за карандашом,  чтобы писать ее  адрес, но  вдруг улавливаю  совсем
иные интонации.
     - Валяешься, бездельник? Еще не пропылесосил?  Пылесось, я стою на углу
за  бананами! - кричит  из трубки жена и, глядя на  остывший диван, я думаю,
сколько  еще  мог  бы  лежать,  пока она  там  стоит, а потом,  бормоча:  "В
следующее воскресенье не обманешь!" - все-таки уныло плетусь за пылесосом.
     1979

Поздняя любовь

     Любовь к нему открывается мне ежедневно лишь где-то в двенадцатом  часу
ночи. Рано утром, когда я второпях собираю в садик детей, а он бесшумно моет
посуду, а через пять минут не только побрился, но даже  почистил  ботинки, я
не успеваю и похвалить его за расторопность.
     На  работе, закрутившись