леной плюшевой скатертью.
     -- Марья Петровна, -- бросился к ней Тептелкин. -- Не покидай.
     Заплакала  и  закашлялась  Марья  Петровна  в  его  руках. И чувствовал
Тептелкин, как она хрипит все тише и тише, и почувствовал он, что  в руках у
него тяжелое  и еще чуть теплое тело.  И, не удержавшись, сел на стул, но не
выдержал стул тройной тяжести, и сел он (Тептелкин) на пол.
     Уже  розовый румянец играл на щеках того, что было Марьей  Петровной, а
руки бессильно болтались и остановившиеся глаза смотрели в потолок, а нижняя
челюсть  отвисала  и  белое лицо Тептелкина смотрело в  окошко.  Как  корнет
Ковалев,  почувствовал  он,  что действительно  мир ужасен и  что  он  один,
совершенно один в нем.
     Когда  поздно  ночью,  как обычно,  пришел  доктор,  он  нашел  розовую
покойницу в  белом  платье  на  постели и Тептелкина  с шляпой и чемоданом в
руках.
     Когда шел в предрассветной тоске Тептелкин, ему улыбнулся голубь, белая
птица с подпалинами повернула шейку и посмотрела круглым глазом на него.
     -- Ах ты мой  голубь, -- остановился Тептелкин, -- мой милый голубь, --
и  пошел за  голубем, и  голубь, важно ступая, шел  по мостовой, и Тептелкин
следовал за  ним, -- вот вы  вернулись опять сюда, мирные птицы. А  я другой
уже,  совсем  другой  человек. Нет  больше того, кто  думал  озарить любовью
город, другой среди вас стоит, милые птицы.
     И голуби, полагая, что он сейчас начнет кормить их, слетали с карнизов,
и собирались стайками, и друг с другом беседовали.
     И освещенный солнцем Казанский собор,  и небольшой  скверик с одинокими
фигурами, слегка  озябшими,  и  еще сырые  от росы скамейки звали Тептелкина
растянуться и, подложив руки под  голову,  вздремнуть  среди прохаживающихся
птиц.  И  небо,  сладчайшее  петербургское  небо,  бледненькое, голубенькое,
слабенькое, куполом опускалось над Тептелкиным, забывши и то, что он уж лыс,
и то, что он уж совсем одинок.

        "ПОСЛЕСЛОВИЕ"
     Автор все время пытался спасти  Тептелкина, но спасти Тептелкина ему не
удалось. Совсем не в бедности после отречения жил Тептелкин. Совсем не малое
место занял он в  жизни, никогда его  не  охватывало  сомненье в самом себе,
никогда  Тептелкин не  думал, что он не принадлежит  к высокой  культуре, не
себя, а свою мечту счел он ложью.
     Совсем не бедным клубным работником стал Тептелкин, а видным, но глупым
чиновником.  И никакого садика во дворе не разводил Тептелкин, а,  напротив,
-- он кричал на бедных чиновников и был  страшно  речист  и горд достигнутым
положением.
     Но  пора  опустить занавес. Кончилось представление. Смутно и  тихо  на
сцене. Где обещанная любовь, где обещанный героизм? Где обещанное искусство?
     И  печальный  трехпалый автор выходит  со  своими героями  на  сцену  и
раскланивается.
     -- Смотри, Митька, какие  уроды, --  говорит зритель: --  ну и ну, экий
прохвост, какую похабщину загнул.
     -- Ах ты ужас какой, неужели все такие люди? Знаете, Иван Матвеевич,  в
вас есть нечто тептелкинское.
     -- Уж я разделаюсь завтра с ним. Уж я подведу под него мину. Уж я...
     Автор машет рукой -- типографщики начинают набирать книгу.
     -- Спасибо, спасибо, -- целуется автор с актерами.

     Снимает перчатки, разгримировывается.  Актеры  и актрисы выпрямляются и
тут же  на сцене стирают грим.
     И автор со своими актерами едет в дешевый кабачок. Там они пируют среди
бутылок  и опустошаемых стаканов. Автор обсуждает со своими актерами план новой пьесы,
и они спорят и горячатся и произносят тосты за высокое искусство, не боящееся
позора, преступления и духовной смерти.
     Уже  наборщики набрали  половину  "Козлиной  песни" и  автор  со своими
настоящими  друзьями выходит из кабачка в прелестную петербургскую весеннюю ночь, взметающую
души над Невой, над дворцами, над соборами, ночь шелестящую, как сад, поющую,
как молодость, и летящую, как стрела, для них уже пролетевшую.