СВЕТЛАНА ВАСИЛЕНКО
   *
   ДУРОЧКА
 
   Роман-житие
   ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
 
   1
   Скрып.
   Скрып.
   Скрып-скрып...
   Скрып.
   Скрып.
   Скрып-скрып...
   Надька на ржавых качелях катается: вверх-вниз, скрип-скрип.
   Я на крыше стою смотрю.
   Рядом во дворе мама мокрое белье развешивает: синюю трикотажную майку
отца - скрип, мою такую же, только выцветшую, - скрип, черные  сатиновые
семейные трусы отца - скрип-скрип, мои трусы,  такие  же,  но  поменьше,
нижнюю рубашку - свою и Надькину, бюстгальтер, панталоны: одни  -  голу-
бые, огромные, во все небо, другие - розовые, мягкие байковые...
   Чулочки повесила Надькины, один и второй. Чулочки висели, как Надьки-
ны ножки: одна ножка, другая.
   Папа заводит машину ручным приводом.  Раз  крутанул,  не  завелась  -
черт! - второй - ни дна ей ни покрышки, третий, четвертый...  Он  крутит
ее, чертыхаясь, как заводной, без передышки, беззвучно матерясь.
   Машина называется "газик". Или по-другому - "козел".
   Осень.
 
   2 Год назад весной тюльпаны были кровавые. Надька, моя сестра, бегала
по степи, собирала. Бежала, на змею наступила, та грелась, вылезла гадю-
ка, взяла Надьку укусила, гадюка, гадина, как собака -  гам,  -  гадость
серая, дрянь, выше коленки, я стал  высасывать,  Надька  обоссалась,  не
ссы, говорю, прямо на голову, дура, я губами высасывал, на губах  трещи-
на, весь яд я всосал в себя, я как змеюка стал, я ходил  по  больнице  и
шипел - а-х-а - и хватал Надьку за ногу, я подползал  и  хватал,  Надька
ссала прямо на пол, я уползал, хвоста не было, хотелось, чтоб был хвост,
не ссы, говорил я, тут тебе не степь, тут тебе больница, тут тебе не моя
голова, я медленно уползал в палату, мне очень не хватало  хвоста.  Она,
когда уползала, гадюка, хвостом тюльпаны -  трыньк-трыньк,  -  те  своей
кровавой башкой - трыньк - вздрагивали.
   Тюльпаны потом мы в отцовский "газик" отнесли, только что полетел Га-
гарин в космос, мы в честь него собирали тюльпаны, привезли и Ленину по-
ложили у его ног в честь Гагарина. Тюльпанов было так много, прямо Лени-
ну по каменные колени, он стоял по колено будто в крови, было красиво. А
когда мы с Надькой вышли из больницы, то тюльпаны уже засохли, лежат не-
живые, Надька заплакала, ей жалко стало, мне тоже, но она дура, ей  мож-
но, мне нельзя, - а-х-а - говорю, она обоссалась прямо на площади  перед
Лениным, отец со стыда чуть не умер, он в военном был, как дал  ей,  еще
хуже стало, стыднее: сверхсрочник девочку бьет - пьяный, нет? - это доч-
ка его - все равно нельзя, ребенок - да она у него дурочка - что? -  де-
билка - все равно нельзя, пусть лучше в сумасшедший дом отдаст, чтоб  не
издевался, - да она того, описалась - ну и семейка... Отец не доживет до
пенсии, чтоб они все сдохли, о, эти люди  проклятые,  проклятый  военный
городок, окруженный ржавой колючей проволокой, мне бы хвост и зуб,  пол-
ный яду, - а-х-а - он мне как даст в зуб: што ты шипишь, што? -  с  губы
красная кровь, как тюльпан, на асфальт закапала, никогда не заживет  моя
трещина на губе! - папа! - што ты шипишь все, змееныш! Рядом Надька, как
красная пожарная машина, ревела - А! - горлом, из горла красная "А"  вы-
ходила, капала на асфальт. Отец нас сгреб, в красные губы целует, замол-
чите, говорит, замолчите. Мы замолчали.
   Он глаза голубые к небу поднял и кровавыми губами говорит:
   - ГОСПОДИ, - говорит, - ГОСПОДИ!
   Надька тогда у нас только появилась.
 
   3
   - Не скрипи!
   Скрып.
   - Не скрипи!
   Скрып. Скрып.
   - Я кому сказал, не скрипи?! Надька! Ты слышишь?
   Она не слышит. Она вообще ничего не слышит. Она глухая,  глухая  сов-
сем, ни грамма она не слышала, - глухая тетеря!
   Но Надька улыбается мне снизу странной своей улыбкой, будто  услышала
меня, но не расслышала, что я там сказал, кивает мне  и,  лицом  помогая
телу толкать качели, раскачивая их, поднимается ко мне поближе  -  чтобы
расслышать, - взлетая все выше и выше. Она почти долетает до меня, можно
коснуться рукой ее лица. И я решил.
   Я ложусь на крышу, животом на холодный шифер, лицом к Надьке.
   Выше, говорю я ей, Надька, выше!
   И когда ее пунцовое от счастья лицо с безумными  выпученными  глазами
взлетает от земли и несется со страшной скоростью на меня, я говорю ей:
   - Надька! - говорю я. - Откуда ты взялась, откуда ты приплыла к  нам?
Зачем?
   Мы ведь жили без тебя, откуда ты взялась, Надька?
   Ее растерянное лицо зависает на секунду рядом с моим.
   Я смотрю ей в зрачки: близко-близко.
   Я смотрел на нее: Надька!
   Она молчит, но я услышал, как она сказала молча:
   - Я - Ганна.
   Скрипели качели: вверх - вниз. Все громче скрипели.
 
   4 В жарком мае 193... года въезжала в старинное астраханское село Ка-
пустин Яр телега, ржаво скрипела. Кто сидел в телеге, было не разобрать:
на тот час налетела пыльная буря и те, кто сидел в телеге, закрыли  лица
руками от песка ли, от страха, будто ударить их хотят. Вдруг  и  в  наши
глаза будто кто кинул песком и пылью: ветра в астраханской степи  чудные
и лучше нам сесть на ту телегу и ехать и видеть.
   И не оттого, что мы сели в чужую телегу и не в свое время, а  оттого,
что она живая, лошадка подымет хвост, и из-под хвоста покатятся  золотые
конские яблоки.
   - Рыжая бесстыжая, раньше не могла, - скажет ей старуха, та, что пра-
вит лошадкой. Старуху зовут тетка Харыта, и лета ее не старые: она  сама
себя рядит в старуху, потому что калека она, ноги ее неподвижны.
   - Такое добро пропадает, - будет ворчать она, и девочка рядом откроет
лицо, и будет ей лет тринадцать на вид, будет она в темном платье, свет-
лом платке, с лицом иконным и бесстрастным. Имя ей - Ганна. Она молчит и
молчит, думу думает.
   Тетка Харыта выглядывала людей в пыли, поздоровкалась с мужиком в пы-
ли: тот шел сквозь бурю, и споткнулся о ее приветствие, и встал, и смот-
рел на тетку и девочку бессмысленно, будто пьяный, не понимая, но был не
пьян.
   И дальше поехали и другому сказала:  здравствуй,  -  и  тот  на  бегу
споткнулся о слово, и встал, как вкопанный придорожный столб, и  смотрел
бессмысленно, пережидая, пока проедут. И баба с пустыми ведрами встала и
глядела молча, лишь песок ударял в ведра, и они тихо звенели, качаясь. И
стало темно, буря целиком вся вошла в село, все дымилось от белой  пыли:
дорога, крыши, деревья; как на пожар бежали в пыльном дыму люди, не  ос-
тановишь, только один вдалеке стоял, будто ждал тетку Харыту  с  Ганной,
чтоб путь указать. К нему повернули.
   Подъехали, каменные пыльные сапоги увидели, сапоги большие, нечелове-
ческого размера, выше не стали смотреть, страшно, глупую  лошадку  тетка
Харыта разворачивает: цоб-цобе, ах, твою мамку лошадиную, - лошадка хра-
пит, развернуться трудно очень, в клумбу попали, топчется, на цветы  ды-
шит, пыль с них сдувает, под пылью тюльпаны, головы у тюльпанов красные,
живые, отъехали подальше, посмотрели - клумба красная, как кровь,  посе-
редке сапоги чьи-то пыльные нечеловеческого размера, а вверху не  видно:
белым-бело от пыли. И едут они уже как в молоке, и спросить,  где  здесь
детдом, тетке Харыте не у кого, а они детдом ищут, а  село  огромное,  и
день можно ехать, и ночь - все не кончается.
   И вот когда рыбу ловишь на рассвете в тумане, а туман как молоко,  ни
реки не видно, ни берега, так вот, в этом тумане вдруг - дрыньк-дрыньк -
незвонкий рыбацкий колоколец колотится, рыбка на донку попалась, значит,
так и здесь, в этом пыльном тумане: дрыньк-дрыньк впереди, и лошадка  на
этот незвонкий звон потянулась и пошла, и пошла, и все светлее  и  свет-
лее, виднее и виднее, и слава тебе, Господи,  -  хороший  такой  мальчик
впереди идет, добрый такой хлопчик, с удочками и донками, и рыбки сереб-
ряные на прутике светят прямо в глаза, даже больно.  Он  оттуда,  он  из
детдома, он им покажет дорогу, ехайте за мной, до рогатой школы,  это  в
рогатой школе, за мельницей. Тетка Харыта ему радуется, тетка Харыта ему
жалуется на нелюдимых людей, а мальчик идет и говорит, что люди здесь  -
да, народ еще тот, ссыльный народ, народ - враг, взял этот народ и  при-
думал всем селом, что он глухонемым будет, глухонемой народ, без  языка,
ничего не слышит, приказов не понимает, никто не знает, что с этим наро-
дом делать. Они одни здесь нормальные, их детский дом, у них хорошо, да-
же рыбу ловить можно, отпускают.
   Ганна смотрит на рыбок серебряных, в них солнце,  и  глазам  щекотно-
щекотно, она смеется, звонко, как звонкий колоколец, и мальчик оглядыва-
ется. "У нас очень хорошо! - убеждает он Ганну. - Не верит!" И сам  зас-
меялся, и тетка Харыта засмеялась, так хорошо Ганна смеется,  как  птица
смеется. А жарко. И мальчик кепочку снял, встряхнул, будто снег  стряхи-
вает, лоб потный вытер кепочкой, вместе с потом и смех стер,  повернулся
и пошел. Тетка Харыта смеяться перестала: на  голове  у  мальчика  крест
выбрит, от уха до уха - полоса, от лба до затылка - полоса,  жилка  одна
пульсирует. Что ж это такое у тебя, хлопчик, кто ж крестил тебя и зачем?
А чтоб не разбежались, бабушка, чтобы не убегли.
   И идет. Они за ним. За живым крестом, жилка одна пульсирует.
   А Ганна смеется все, как раненая птица, остановиться  не  может:  это
рыбки серебряные ей глаза щекочут. Она дурочка, Ганна, ей бы глаза  зак-
рыть и не смотреть на тех рыбок, тетка Харыта говорит ей  -  не  смотри,
Ганна, - а она не знает и смеется, как больная птица, как усталый  коло-
колец, до слез:
   дрыньк-дрыньк.
 
   5 Подъехали к храму, четыре башенки у храма: вместо крестов, на  каж-
дой башенке по флюгеру.  Тетка  Харыта  перекрестилась  на  храм  Божий.
Мальчик засмеялся:
   - Это наш детский дом. Рогатая школа называется, раньше здесь  монахи
жили, сейчас дети живут по кельям. Что вы, тетя Харыта,  креститесь?  То
не кресты, то рога, на рогах флюгеры, чтобы ветер куда дует  показывать.
Богу ветров вы креститесь.
   - Бог един! - поклонилась тетка Харыта рогатому храму.
   Девочки-тройняшки окружили мальчика, заговорили наперебой:
   - Марат! Братик! Рыбки принес?
   Мальчик присел на корточки, стал рыбок делить:
   - Эта рыбка тебе, Вера. Эта тебе, Надежда. Эта тебе, Любочка, -  одна
рыбка осталась. - Поглядел на Ганну: - А эта тебе, девочка.
   Взял ее за руку, положил на ладошку рыбку. Маленькая серебряная рыбка
на ладошке лежала. Ганна посмотрела на рыбку, подняла глаза,  посмотрела
на Марата, улыбнулась.
   - Рыбу сдать мне! Сдать рыбу мне! - закричала вдруг женщина в красном
галстуке, шла и кричала командирским голосом: - Пойманная рыба пойдет  в
общий котел.
   Девочки испуганно протянули ей своих рыбок:
   - Мы только посмотреть хотели...
   - Знаю я вас! Абрамовых... Посмотреть...  Инвидуалисты!  Все  в  свою
семью тащите. Родычаетесь все! Ваш отец хоть и враг народа, но до  этого
был-то он политработником. А вы ведете себя  хуже  детей  раскулаченных!
Стыдитесь.
   Захочу - и распределю вас по разным детским домам. Тебя,  Вера,  отп-
равлю на север, тебя, Надя, на юг, Любу - на запад, а Марата -  на  вос-
ток, в Сибирь!
   Дородычаетесь у меня!
   Увидела телегу, подошла:
   - А это что за тачанка?
   - Новенькую, - сказал Марат, - привезли.
   - Тракторина Петровна. Директор  детского  дома,  -  сурово  сказала,
встав перед теткой Харытой. - Что хотишь, старая?
   - Возьми к себе сиротинушку, Петровна, за-ради Христа возьми. Бога за
тебя молить буду, - поклонилась ей тетка Харыта. Стояла она на земле, на
костыльках, маленькая. Будто в ноги кланялась.
   Тракторина Петровна рассердилась:
   - Отставить религиозную агитацию. - Перевела взгляд свинцовых глаз на
Ганну:
   - Сирота из вас кто? Ты?
   Ганна испуганно посмотрела на свою рыбку, потом на Тракторину Петров-
ну.
   Засунула рыбку в рот, давясь, глотала вместе с чешуей.
   Проглотила, жалко улыбнулась. Губы от налипшей чешуи  у  Ганны  стали
серебристые, будто рыбки.
   - Дикая какая, - брезгливо подивилась Тракторина Петровна. - Следуйте
за мной на оформление. Ничего, перевоспитаем, мы и не таких перевоспиты-
вали. А вы - к сторожу. Всей семьей. Попроси у него березовой каши.  Де-
сять порций на всех!
   - Тракторина Петровна! - взмолился Марат. Сестрички дружно заплакали.
   - Ладно. Уговорил. Прими все удары на себя, ты  мужчина,  ты  рыцарь.
Добрая я сегодня!
 
   6 В кумачовой комнате только стул стоял и зеркало  висело.  Ганна  на
стуле сидела, на себя смотрела: сама себе нравилась.
   - Оставайся у нас уборщицей, Харитина Савельевна, - предлагала  Трак-
торина Петровна, подступая к Ганне с ножницами. - Нас тут взрослых двое:
я да сторож. Не справляемся.
   - Мне до хаты своей надо. У меня там хозяйство, огород.  Вот  девочку
сдам - и айда домой. Как ее оформлю, так и...
   - Девочку мы оформим быстро, - сказала Тракторина  Петровна,  начиная
стричь.
   - Наша стрижка - это и есть документ. Мы не бюрократы. Закрой глаза.
   Ганна послушно закрыла глаза. Тракторина Петровна стригла, расспраши-
вала:
   - Откуда ты, девочка? Кто родители? Как осиротела?
   - Сирота с рождения она, Петровна, -  отвечала  тетка  Харыта  вместо
Ганны. - На плоту приплыла, по реке, в колыбельке. На малиновой подушеч-
ке, как куколка, лежала. Я лошадку поила, смотрю  -  плывет,  я  мужиков
покричала, выловили. Она еще грудная была,  всем  селом  выкармливали...
Сейчас кормить нечем, голод кругом, вот сдаю...
   - А чего ж она-то молчит?
   - Она все время молчит. Не умеет говорить.
   - Кулачья она дочь! - убежденно сказала Тракторина Петровна.  -  Хит-
рит.
   Откуда у бедняка колыбелька? А бревна для плота? Отец ейный и мать  -
кулаки... На любую хитрость пойдут, чтобы кровь свою грязную вражью  ос-
тавить в нашем чистеньком новом мире!
   - Не было тогда кулаков. Война была.
   - Война, говоришь? Ну, тогда точно буржуйская дочь! Подушечка  у  ней
малиновая... Дочь белогвардейца!
   - Не бери грех на душу, Петровна...
   - А ты не бойся. Мы документов не держим. Я про  них  все  вот  здесь
держу, - Тракторина Петровна постучала себя по голове. - Хочу  -  казню,
хочу - милую.
   Никому не доверяю. Так что не бойся и скажи, чья она дочь. Ишь  выду-
мала - плот... Врать ври, да не завирайся... Ну-ка, девочка, ответь...
   - Говорю ж, не умеет она. С головкой у нее что-то. Слаба умом, -  от-
ветила тетка Харыта.
   - Слаба умом? - неизвестно чему обрадовалась Тракторина  Петровна.  -
То есть лишена разума? То есть животное. Как бы  обезьяна.  А  из  любой
обезьяны можно сделать человека. Вот и проведем над ней эксперимент.
   - Она не зверь. Она человек! - возразила тетка Харыта.
   - Чем отличается человек от животного? Наличием разума!  Значит,  она
животное.
   - У нее есть ее бессмертная душа!
   - Душа - это предрассудок. Души нет.
   - Есть!
   - Хорошо. Если есть душа, то и Бог есть? Так? Тогда почему  твой  Бог
дал ей душу, а ума не дал? Ответь!
   - Буяя мира избра Бог, да премудрыя посрамить! - сказала тетка Харыта
твердо.
   - Для уборщицы больно ты божественная будешь. Ну да ладно,  открывай,
девочка, глаза. Правда красиво?
   Ганна посмотрела на себя стриженную наголо, с выбритым крестом.  Про-
вела рукой по затылку. Встала, сняла башмак, ударила им по зеркалу. Зер-
кало рассыпалось со звоном.
   - Ты дочь врага народа, - с ненавистью  сказала  Тракторина  Петровна
Ганне. - Ты - обезьяна, ты мразь, ты животное...
   На дворе вдруг закричал кто-то. Повернули головы. Огромный  неуклюжий
мужик бил розгами Марата. Тетка Харыта охнула, костыльками задвигала,  к
дверям поползла, выползти во двор хотела. Тракторина Петровна через  нее
перешагнула; у дверей, как часовой, встала:
   - Не трудись, старая, стой где стояла.
   - Дэтыну ж обижают, Петровна, - не понимала тетка Харыта.  -  Зверюга
мальчонку бьет, як же это, за что?
   - То не бьют, Савельевна, то воспитуют... Мы им с Егорычем как мать и
отец.
   Как мамка и папка. И кормим, и поим, и порем - все  как  в  семье,  -
торжественно сказала Тракторина Петровна. - В  нашей  дружной  советской
рабоче-крестьянской семье! - И строго добавила тетке Харыте:  -  Уберешь
здесь. А за зеркало расплатишься с первой получки. Когда заплотишь, тог-
да и поедешь до своей хаты.
   Ганна у окна стояла, глядела, как Марата бьют: от каждого удара  всем
телом вздрагивала, будто те удары на себя принимала, будто не его, а  ее
бьют.
   - Га! - кричала. - Га!
   - Прости, - обхватила ее ноги тетка Харыта. - Прости меня,  Ганночка,
прости меня, доченька, за то, что я тебя сюда привезла.
   Ганна села, обняла тетку Харыту. Так и сидели обнявшись.
 
   7 Ночью в келье собрались вокруг Ганны дети. Одна девочка рыжая,  Ко-
нопушка, сгорая от любопытства, спросила Ганну:
   - Кто ты такая, девочка?
   Ганна молчала. Смотрела ясно.
   - Как тебя зовут? - спрашивала Конопушка в нетерпении.  -  Скажи!  Чи
она немая, чи она глухая?
   Ганна глядела иконно и бесстрастно.
   - Я ей сейчас сказку расскажу, - сказал худенький мальчик по прозвищу
Чарли.
 
   - Зачем? - пожал плечами толстый мальчик Булкин. - Если  она  глухая,
она твоей сказки не услышит.
   - Вот мы и проверим, глухая или нет. Слушай сказку, девочка. В  одном
доме жила мама с дочкой. Жили-жили, пришло время матери умирать...
   Три сестрички - Вера, Надя и Люба - заплакали.
   - И вот перед смертью позвала она дочку и говорит ей: - Об одном про-
шу тебя, дочка, - не покупай, дочка, красного пианина, не открывай, доч-
ка, красной-красной крышки, не играй на красных-красных  клавишах  крас-
ную-красную-красную музыку... И вот мать умирает, ее  хоронят  на  очень
хорошем кладбище, ставят памятник, и дочка начинает жить одна. Вот живет
она, живет и забывает слова своей матери. Однажды она пошла в магазин  и
увидела там красное пианино. И так оно ей понравилось, что она его купи-
ла.
   Привезли ей красное пианино домой. И вот настала ночь, и решила  дочь
поиграть на пианино. Подошла она к красному пианино, открыла  она  крас-
ную-красную крышку, заиграла на красных-красных клавишах, полилась крас-
ная-красная-красная кровь... ОТДАЙ МОЕ СЕРДЦЕ, ДЕВОЧКА! - протянул вдруг
к Ганне свою руку мальчик.
   Закричала Ганна, побежала по коридорам, будто гнался за ней Тот, тре-
буя красного сердца, и сердце ее само из груди выскакивало, она его  ру-
кой держала, чтоб не выпрыгнуло. Тяжело  кричала:  "Га-а-а-а!!!"  -  по-
звериному, как дети не кричат, так только звери от  смертельного  страха
кричат. Следом за ней бежал Марат.
   Все из келий выскочили и тоже кричали, бежали за ней по мрачным кори-
дорам монастыря.
   Ганна наткнулась на кого-то. Подняла глаза - Тракторина Петровна сто-
яла скрестив руки, как скала; над скалой - в глазах - молнии. Дети вста-
ли позади Ганны тяжело дыша. Тракторина Петровна Ганну  за  руку  взяла,
всем остальным сказала:
   - На улицу - марш!
 
   8 При лунном свете бегали по двору кругами дети.
   В центре Тракторина Петровна стояла, крепко Ганну за руку держала:
   - Бегом марш! Быстрее! Еще быстрее! Я покажу вам, как издеваться  над
Ганной!
   Запомните: Ганна - дурочка! Она - сумасшедшая! Понятно? Она - не  как
вы! Она
   - как животное! Она - как собака. Разве можно мучить животных? Бегом!
Не обижать ее! Ганна - больная! Я пойду, а вы побегайте, подумайте. Ган-
на - стой и смотри. Я скоро приду. Марш! Марш! Левой! Марш! Марш! Левой!
- Тракторина Петровна ушла, шагая, громко командуя голосом себе и  своим
ногам.
   В строю бежал Чарли. Сказал Марату:
   - А все же я ее проверил! Ведь не глухая! Может, она и дурой  притво-
ряется?
   Давай проверим!
   - Тронешь Ганну еще раз - убью! - Марат показал кулак.
   - Втюрился, что ли? В дуру влюбился? Да?!
   Схватились, как молодые щенки, покатились по земле рыча.
   Дети не останавливаясь бежали. Марат и Чарли  клубком  подкатились  к
ногам Ганны.
   Ударил Чарли Марата поддых головой. Убежал в строй.
   Марат лежал у ног Ганны. Ганна присела, погладила лицо Марата, убрала
окровавленные волосы со лба.
   Марат открыл глаза, благо