е ее богатство, и она не могла позволить, чтобы дочь  ее
- совсем еще дитя - влюбилась в студента, у которого ни гроша за душой.  Она
увезла меня в Баден. Это было очень давно, и я могу вам  признаться  теперь,
что, знай я тогда ваше имя, я бы написала вам. Но я узнала его только  месяц
назад в Лондоне, когда вы  прошли  мимо  меня  по  лестнице.  Моя  горничная
сказала мне: "Это мистер Фитцпирс".
     - Боже мой! - воскликнул Фитцпирс. - Вы возвращаете  меня  в  дни  моей
юности. Вечерняя прогулка, утро, роса на траве, крошечный кружевной комочек.
Когда я понял, что потерял вас, свет померк у меня в глазах. Я  пошел  туда,
где мы гуляли вечером, бросился на траву и  заплакал  -  я  ведь  был  тогда
совсем мальчишка. Я не знал, кто вы, не знал вашего имени, но я не  мог,  не
мог забыть звук вашего голоса!
     - И вы долго помнили его?
     - Много, много дней!
     - Дней! Только дней! О, сердце мужчины!
     - Но, прекрасная госпожа, я видел вас всего один  или  два  раза.  Моей
любви не суждено было стать цветком. Это был бутон, розовый, свежий,  полный
жизни, но всего лишь бутон. Зачаток огромной любви. Она так  и  не  достигла
поры цветения.
     - Возможно, это лучше.
     - Возможно. Но подумайте, как  бессилен  человек  перед  судьбой.  Люди
разлучили нас, а мы все-таки встретились.  Много  воды  с  тех  пор  утекло,
многое переменилось. Вы стали богаты. Не изменилось  одно  -  я  по-прежнему
беден. И не только это. Судя по вашему  последнему  замечанию,  вам  удалось
одержать победу над необузданными желаниями юности. Мне это удалось.
     - Вы заблуждаетесь. -  Голос  миссис  Чармонд  дрожал  от  сдерживаемых
чувств. - Вы не  знаете  моей  жизни.  Она  не  могла  способствовать  таким
победам. Да я и не верю, что люди сильных страстей  способны  обуздать  свои
чувства. И чем старше они, тем менее над  собою  властны.  Излечиваются  они
разве что к ста годам. Что до меня, то я буду рабой страстей и  в  семьдесят
лет, если, конечно, доживу до той поры.
     Фитцпирс  смотрел  на  миссис  Чармонд  с   нескрываемым   восхищением.
Удивительная, необыкновенная женщина!
     - Как вы правы! - воскликнул он. - Но в ваших словах печаль. Почему?
     - Я всегда печальна, когда я здесь,  -  многозначительно  понизив  тон,
проговорила миссис Чармонд.
     - Тогда позвольте спросить, зачем вы приехали сюда?
     - Так хотел мужчина. Женщину весь ее век, точно утлую ладью,  носит  по
волнам мужских прихотей. Я надеюсь, что мое уныние не передалось вам. Хинток
имеет странную особенность: когда я живу здесь, сердце мое как  запечатанный
сосуд - чувства переполняют его, а исхода им нет. И я часто бегу отсюда куда
глаза глядят. Иначе я бы умерла.
     - В городе, надо полагать, есть интересное  общество.  Разумеется,  для
тех, кто в него вхож.
     - По всей вероятности. Но беда в том, что соседи в провинции  нетерпимы
к взглядам и вкусам, отличным от их собственных. Одни мои  знакомые  считают
меня вольнодумной, другие католичкой. Когда я без должного почтения говорю о
погоде или видах на урожай, они приходят в ужас от такого кощунства.
     Леди Чармонд замолчала и долго в задумчивости смотрела на огонь свечей.
     - Вы хотите, чтобы я оставил вас? - прервал молчание Фитцпирс.
     - Пожалуй!
     - Тогда прикажите мне уйти.
     - А вы не можете уйти без моего приказания?
     - Будь моя воля, я бы слушался только своих чувств.
     - И что бы вы сделали? Вы боитесь, что я рассержусь? - Да.
     - Не бойтесь. А теперь ступайте. И приходите завтра проведать  больную.
Мне было очень приятно  возобновить  наше  знакомство.  Я  испытываю  к  вам
искреннее расположение.
     - Если бы это зависело от меня, мы бы стали друзьями на всю жизнь.
     - Надеюсь, так и будет.
     Фитцпирс спускался  по  лестнице  в  полном  недоумении:  зачем  миссис
Чармонд позвала его к себе? Было ли это следствием  естественной  тревоги  о
своем  здоровье  или  ей  просто  хотелось  воскресить  прошлое,  для   чего
несчастный случай послужил отличным предлогом?
     Когда Фитцпирс вышел из дома, была уже ночь, слабо освещенная мерцанием
звезд. Он стал думать о Хинток-хаусе. Как странно, он не раз приходил сюда в
отсутствие хозяйки и с непонятным любопытством смотрел на этот дом; а еще до
знакомства с Грейс почему-то решил, что  она  живет  именно  здесь;  словом,
Хинток-хаус в иные минуты казался ему связанным с существом, имевшим  прямое
отношение к его жизни.
     Краткая встреча  с  миссис  Чармонд  в  те  далекие  дни  действительно
пробудила в нем нежные чувства. Но знакомство было так мимолетно, что,  если
бы не этот визит, он никогда бы, вероятно,  и  не  вспомнил  о  нем.  Однако
сегодняшнее свидание при несколько романтических обстоятельствах сделало то,
что давнее, полузабытое чувство вспыхнуло в нем с необычайной силой.
     Войдя в Малый Хинток, он вдруг заметил, что смотрит  на  окружающее  не
глазами жителя маленькой деревушки и зятя  лесоторговца,  а  скорее  глазами
владельца Хинток-хауса. Он отворил двери своего дома. Все  семейство  спало.
Поднимаясь по лестнице, он  слышал  храп  отца  Грейс,  доносившийся  с  его
половины. Свернув в коридор, ведущий в их комнаты,  он  почувствовал  вдруг,
как у него тоскливо заныло сердце.
     В спальной горел огонь. Грейс, хотя и  лежала  в  постели,  но  еще  не
спала. Из-за полога послышался ее нежный голос:
     - Что, миссис Чармонд сильно ушиблась, а, Эдрид?
     Фитцпирс совсем забыл, зачем его звали в Хинток-хаус.
     Секунду он изумленно смотрел на Грейс, но тут же спохватился.
     - Нет, - ответил он, когда смысл вопроса дошел  до  него.  -  Переломов
нет, только ушибы. Но завтра придется опять идти туда.
     Поинтересовавшись еще немного здоровьем миссис Чармонд, Грейс сказала:
     - Миссис Чармонд спрашивала обо мне?
     - Да, кажется. Не помню.
     - А ты не можешь вспомнить, какими точно словами она говорила обо мне?
     - Не могу.
     - Значит, она почти совсем ничего не говорила обо мне, -  разочарованно
протянула Грейс.
     - Почти ничего.
     - Зато ты, наверное, много обо мне  рассказывал?  -  Грейс  простодушно
ожидала комплимента.
     - Ну конечно, милая, - ласковым  тоном  проговорил  Фитцпирс,  едва  ли
понимая, что говорит - такое сильное впечатление произвела  на  него  миссис
Чармонд.

ГЛАВА XXVII

     Мистер Фитцпирс посетил Хинток-хаус и  на  второй  и  на  третий  день.
Миссис Чармонд, как и в первый его визит, полулежала на софе, и вид ее  ясно
говорил, что она не спешит выздоравливать.  Оба  раза  Фитцпирс  внимательно
осмотрел царапину, точно это была глубокая рана.
     К вящему своему удовольствию, он обнаружил у миссис  Чармонд  на  виске
легкую ссадину и наклеил на это весьма заметное место черный пластырь вместо
розового, чтобы рассеять у прислуги всякие сомнения насчет его визитов, если
таковые успели появиться.
     - Ой, больно, - воскликнула миссис Чармонд, когда Фитцпирс  в  одно  из
своих посещений стал осторожно отдирать с ее руки пластырь. Царапина поджила
и затянулась корочкой  цвета  неспелой  черной  смородины,  которая  вот-вот
готова была отпасть.
     - Одну минутку, я подышу на пластырь. - С этими словами Фитцпирс поднес
к губам руку миссис Чармонд. Она не протестовала.
     - Вы сами просили заклеить царапину, - сказал он, с легкостью  отлепляя
пластырь.
     - Да, я помню,  -  ответила  миссис  Чармонд.  -  А  теперь  взгляните,
пожалуйста, цела ли у меня на виске  голубая  жилка.  Я  ударилась  как  раз
виском. Будь рана поглубже, я бы истекла кровью.
     Фитцпирс нагнулся так низко, что его теплое дыхание коснулось ее  щеки.
Их взгляды встретились.  Глаза  миссис  Чармонд  были  темные,  бездонные  и
таинственные, как межзвездное пространство. Она быстро отвернулась.
     - О нет, нет! Только не это! - воскликнула она. -  Я  не  могу  с  вами
кокетничать. Наша бедная, краткая, почти детская  влюбленность  вспыхнула  и
угасла очень давно, и не надо воскрешать ее. Мы должны договориться об  этом
в самом начале нашей возобновившейся дружбы.
     - Кокетничать! Но ведь и для меня это не игра. Ничего не  изменилось  с
того дня, как я встретил вас в Гейдельберге. Возможно, я  тогда  глупо  себя
вел. Возможно, глупо веду  себя  и  теперь.  Но  разве  я  могу  забыть  тот
счастливый миг, когда волею судьбы я оказался в поле вашего зрения. Ах,  эти
воспоминания прошлого! Как далеко уносят они мое воображение!
     - Да, как знать, что было бы, если бы моя мать не увезла меня  тогда  в
Баден, - прошептала миссис Чармонд,  следя  взглядом  за  далекой  верхушкой
дерева, качаемой ветром.
     - Мы встретились бы еще раз.
     - А потом?
     - Огонь разгорелся бы сильнее. Как все было бы, я не могу сказать. Но я
знаю одно - все кончилось бы страданием и болью сердца.
     - Почему?
     - Печальный конец уготован любви самой природой. Вот почему.
     - Не говорите так! - запротестовала миссис Чармонд. -  Не  губите  моей
мечты. Мы ведь только воображаем, что могло быть. - Последние  слова  миссис
Чармонд произнесла полушепотом, надув обиженно губы. - Позвольте мне хотя бы
думать, что если бы вы любили меня искренне и  глубоко,  то  никогда  бы  не
разлюбили.
     - Что ж, думайте, если это утешает вас. Мысль приятна и ни  к  чему  не
обязывает.
     Миссис Чармонд  несколько  секунд  размышляла  над  последними  словами
Фитцпирса, потом спросила:
     - Вы что-нибудь слыхали обо мне в эти годы?
     - Ничего не слыхал.
     - Это хорошо. Мне, как  и  вам,  пришлось  испытать  немало.  Может,  я
когда-нибудь и расскажу вам о себе. Только не сейчас. И никогда  не  просите
меня об этом.
     Таким  образом,  два-три  дня,  проведенные  на  романтических  берегах
Неккара, где началось их трогательное знакомство, превратились с  расстояния
лет в годы нежной дружбы, и на  этой  благодатной  почве  выросли  воздушные
замки упоительных фантазий,  овеянных  печалью  невозможного  и  порождающих
надежды, волнующие и прекрасные, коих не надо ни доказывать, ни отвергать.
     Имя Грейс ни разу не было упомянуто между ними, но слух  о  предстоящем
отъезде Фитцпирса из Малого Хинтока  каким-то  образом  достиг  ушей  миссис
Чармонд.
     - Доктор, вы покидаете нас! - воскликнула однажды  миссис  Чармонд.  Ее
огромные темные глаза, нежный  голос  укоряли  Фитцпирса  мягко,  но  весьма
чувствительно. - Да, да, вы  уезжаете  отсюда!  -  Она  в  страстном  порыве
соскочила с софы. - Не отрицайте, вы купили практику в Бедмуте. И я не  виню
вас. Образованному человеку, стремящемуся быть в  курсе  новейших  открытий,
жить в Хинтоке невыносимо. Тем более, когда  ничто  и  никто  его  здесь  не
держит. Вы правы. Уезжайте.
     - Да я еще не купил этой практики, а только веду переговоры. И если мое
теперешнее настроение не изменится, я никуда не уеду отсюда.
     - Но вас тяготит Хинток и все его обитатели, кроме тех,  конечно,  кого
вы берете с собой.
     Фитцпирс стал было горячо возражать, но миссис Чармонд свела разговор к
пустому кокетству, которое маскировало, однако, недюжинные страсти. Сильные,
изменчивые, они тлели в ее душе до поры до времени, как  жар  в  раскаленных
углях под слоем пепла, и вспышка была всякий раз внезапной.
     Если можно одним словом определить характер человека, то миссис Чармонд
была сама непоследовательность. Она была женщиной взбалмошной,  не  боящейся
опасных положений; она обожала  мистификации  в  жизни,  любви,  в  истории.
Справедливость, однако,  требует  заметить,  что  ей  нечего  было  особенно
стыдиться в прошлом, хотя и гордиться тоже было нечем. Честные  умы  Хинтока
ничего не знали о ее прошлом, и она  редко  в  их  присутствии  пускалась  в
воспоминания. Ее  слуги  и  арендаторы  со  свойственной  зависимому  классу
поразительной  способностью  миновать  острые  углы   в   характере   своего
господина, жили под ее своенравным правлением куда более  благополучно,  чем
если бы у нее был ровный и спокойный характер.
     Что касается намерения Фитцпирса купить практику в Бедмуте и уехать  из
Хинтока, то  его  переговоры  зашли  гораздо  дальше,  чем  он  пытался  это
представить миссис  Чармонд.  Вопрос  должен  был  решиться  окончательно  в
ближайшие сутки. Вечером того дня, когда он виделся  с  миссис  Чармонд,  он
вышел из дому и зашагал по аллее, с  обеих  сторон  которой  тянулась  живая
изгородь, серебристая от дикого ломоноса,  именуемого  в  тех  краях  "белый
бородач" по его виду в более позднее время года.
     Вечером  Фитцпирс  должен  был  послать  в   Бедмут   письмо,   которое
окончательно уладило бы вопрос о покупке  практики.  Но  мог  ли  он  уехать
теперь, после всего, что произошло между  ним  и  миссис  Чармонд?  Деревья,
холмы, трава, листья - все ожило и заиграло нежными красками с тех пор,  как
он  познакомился  с  хозяйкой  Хинток-хауса,  узнал  ее  душу,  а   главное,
почувствовал ее расположение к себе. У него были все основания бежать отсюда
- он  опять  займет  подобающее  место  в  обществе,  которое  покинул,  ища
уединения, под влиянием гнева, вызванного  воображаемой  обидой.  Его  жена,
видевшая все неудобства их жизни в Малом Хинтоке, радостно ожидала переезда.
Оставалось сделать последний  шаг.  Разум  Фитцпирса  говорил,  что  уезжать
необходимо, - сердце его протестовало.
     Подавив вздох, Фитцпирс вошел в  дом  и  торопливо  написал  письмо,  в
котором окончательно отказывался от практики в Бедмуте. Почта уже побывала в
Малом Хинтоке, и Фитцпирс послал одного из  слуг  Мелбери  догнать  почтовый
фургон на соседней развилке, чтобы письмо пошло в тот же день.
     Нарочный скоро вернулся и, встретив  Фитцпирса  в  аллее,  сказал,  что
письмо отправлено.  Фитцпирс  повернул  к  дому.  Он  шел  и  размышлял  над
происходящим. Почему он поддался этому  безрассудному  порыву,  зачем  губит
мечты о будущем,  свои  и  Грейс?  Причина,  побудившая  его  отказаться  от
практики в Бедмуте, была такая же  прекрасная,  такая  же  фантастическая  и
мимолетная, как краски закатного неба. Он был  всего-навсего  домашний  врач
миссис Чармонд, а  жена  его  арендовала  ее  землю.  Каким  веским  доводом
оказалась сердечная склонность в дни холостяцкой жизни Фитцпирса,  когда  он
решал, уехать ли ему из Малого Хинтока. Но тогда  дело  шло  к  женитьбе,  а
матримониальные побуждения - весьма почтенная вещь!
     - Отец сказал, что ты послал письмо  в  Бедмут!  -  воскликнула  Грейс,
вышедшая встретить мужа. На быстро темнеющем небе  одиноко  горела  вечерняя
звезда. - Ты решился наконец заплатить, сколько они просят? Слава богу,  это
неприятное дело окончено. Когда мы едем, Эдрид?
     - Я передумал, - ответил Фитцпирс. - Семьсот пятьдесят фунтов - слишком
дорого для нас. И я отказался. Подождем более подходящего  случая...  Боюсь,
что делец из меня никудышный!
     Последние слова он сказал, устыдившись на мгновенье величайшей глупости
своего поступка. Глядя в глаза Грейс, ясные и правдивые,  он  вдруг  испытал
угрызения совести.
     Грейс была расстроена в тот  вечер.  Она  любила  дом,  где  прошло  ее
детство, и не гналась за удовольствиями света, но она видела,  что  мужа  ее
гнетет жизнь в этом глухом углу, и ради него искренне хотела уехать отсюда.
     Дня через три Фитцпирс опять пошел к миссис Чармонд. С самого утра было
ветрено,  то  и  дело  начинал  накрапывать  дождь,  стуча  каплями,   точно
пригоршнями зерна, по стеклам и стенам домиков Малого Хинтока. Фитцпирс  шел
глухой частью парка, где росли старые вязы и дубы. На их коре, бугорчатой  и
морщинистой, как лицо столетней колдуньи, темнели пятна влаги, сочившейся из
старых ран, а внизу у самой земли изумрудно зеленели наросты лишайника.  Это
были могучие деревья, чьи стволы не  сгибались  под  напором  самых  сильных
ветров, а только раскачивали ветвями. Над их густыми, еще зелеными кронами -
осень уже позолотила листву других деревьев  -  торчали,  как  оленьи  рога,
голые, черные сучья.
     Миссис Чармонд приняла Фитцпирса не то в будуаре,  не  то  в  маленькой
гостиной во втором этаже. Хотя на дворе был день и холода  еще  не  настали,
окна были наглухо  завешены  шторами,  горели  свечи  и  лампа  под  красным
абажуром, ярко пылал камин.
     - Почему топится камин и горят свечи? - спросил Фитцпирс.
     Миссис Чармонд сидела в кресле, отвернувшись.
     - О, мир за окнами так уныл, - прошептала она. - Небо в трауре,  потоки
слез льются по окнам. Сегодня ночью по  стеклу  скрипела  улитка.  Печальный
звук. Я проплакала все утро, не осушая глаз. И я не хочу,  чтобы  вы  видели
мое заплаканное лицо. Скажите, доктор, зачем  нам  даны  мятежные  сердца  и
пламенные желания, когда приходится жить в этом  мире?  Почему  смерть  одна
дарит то, что у жизни приходится вымаливать, - покой? Ответьте мне, доктор.
     - Чтобы ответить на ваш вопрос,  милая  Фелис,  нужно  вкусить  еще  от
одного древа познания.
     - Когда родник страстей иссякает, душа моя наполняется  страхом  и  мне
кажется, что я скоро умру. О, свет так жесток,  так  неумолим  к  тому,  чье
сердце из воска, а не из камня. Я боюсь людей, они сурово карают  за  каждый
неверный шаг. Законы, правила, твердят они, созданы для того, чтобы  человек
стал совершенен. Какое мне дело до чужого совершенства? И ради него я должна
жертвовать всем, что дорого моему сердцу!
     - Что вас так расстроило сегодня? - тихо спросил Фитцпирс, садясь рядом
с миссис Чармонд. Он подумал, что сплин ее объясняется единственно  сидением
взаперти, но ничего не сказал.
     - Мои мысли, доктор.  Вы  не  должны  больше  приходить  ко  мне.  Люди
начинают говорить, что моя  болезнь  -  притворство.  Не  приходите  больше.
Только не сердитесь на меня. - Миссис Чармонд порывисто вскочила с кресла и,
схватив Фитцпирса за руку, умоляюще взглянула на него. - Это необходимо. Так
будет лучше для вас и для меня.
     - Но что плохого мы сделали? - спросил, помрачнев, Фитцпирс.
     - Мы не сделали ничего плохого, доктор.  Но  оттого,  вероятно,  и  эти
мысли. А впрочем, все суета... Я решила уехать в Миддлтон-Эби. Это  недалеко
от Шотсфорда. Там живет тетка моего мужа. Я еще в Лондоне обещала  навестить
ее. И не могу нарушить слова. Так будет лучше. Я уеду, и все забудется. А вы
когда насовсем покидаете Хинток с вашей милой женой?
     - Я отказался от практики в Бедмуте. Я полюбил  эти  места  и  не  хочу
уезжать отсюда.
     -  Отказались?  -  изумилась  миссис  Чармонд,  недоверчиво  глядя   на
Фитцпирса. - Но вы погубили себя. Боже мой, что я наделала!
     - Ничего, кроме того, что собрались уезжать.
     - Да, но я  уезжаю  недалеко  и  ненадолго,  всего  на  месяц-другой  в
Миддлтон-Эби. Но, может статься, я обрету там душевный  покой  и  вернусь  в
Хинток преображенной. Вы будете приходить ко мне в гости с вашей  прелестной
женой, и мы с ней станем друзьями. О, как легко родятся в уединении праздные
мысли и чувства! С завтрашнего дня я  перестану  быть  на  вашем  попечении,
доктор. Я так хочу... И все-таки я рада, что вы остаетесь в  Хинтоке,  если,
конечно, это не повредит вашему будущему.
     Но едва Фитцпирс ушел, глаза миссис  Чармонд  потухли,  с  губ  слетела
полупечальная, полуигривая улыбка. Сердце ее налила свинцовая  тяжесть.  Она
опять погрузилась  в  унынье,  не  имея  сил  шевельнуть  пальцем;  губы  ее
задрожали, закрытые глаза увлажнились.
     Обратные шаги Фитцпирса испугали ее, и она быстро подняла голову.
     - Я вернулся сказать вам, что  вечер  обещает  быть  теплым.  Отдерните
шторы, потушите лампу и свечи - за окном такое яркое  солнце.  Позвольте,  я
помогу вам.
     - Пожалуйста, если вам не трудно.
     Он отдернул шторы, и в комнату хлынули закатные лучи неяркого  осеннего
солнца. Красный огонь лампы и желтое пламя двух свечей стали почти невидимы.
     - Можно подойти к вам? - спросил Фитцпирс:  миссис  Чардмонд  сидела  к
нему спиной.
     - Нет.
     -