Она была виновата в страданиях Джайлса, и  к  чувству  безграничной  жалости
примешивалось раскаяние.
     Полгода назад точно такая сцена разыгралась в  Хинток-хаусе.  Участники
ее были самым тесным образом  связаны  с  героями  настоящей  драмы.  Внешне
ситуации были схожи, но как бесконечно разнились планы духовные;  одно  было
общим - женская беззаветная преданность.
     Исполнив обязанности сестры милосердия,  Грейс  взглянула  на  все  еще
бредившего Джайлса и поняла, что необходимы более решительные действия.  Как
бы ни хотелось ей одной ухаживать за Джайлсом,  она  видела,  что  надо  как
можно скорее позвать врача, пока  еще  теплится  надежда  на  спасение.  Это
выдаст ее убежище, но Грейс теперь было все равно, даже если  Джайлсу  ничем
уже помочь нельзя. Затруднение заключалось в другом: где взять в такую  пору
знающего врача?
     Поблизости был один такой врач, и он мог бы  спасти  Уинтерборна,  если
это еще возможно. Его необходимо сейчас же привести к постели Джайлса. И она
попытается это сделать хотя бы ценой собственного возвращения домой.
     Теперь она боялась только оставить  Джайлса  одного;  минута  текла  за
минутой, а Грейс все еще медлила. Наконец, уже  около  полуночи,  Уинтерборн
забылся неспокойным сном, и она решила этим воспользоваться.
     Грейс поспешно поправила ему подушку, одеяло, надела пальто,  взяла  из
связки свечей, висевших в шкафу, новую, зажгла ее и укрепила на  столе  так,
чтобы свет не падал ему в глаза. Притворив за собой дверь, она чуть не бегом
бросилась в Хинток. К счастью, дождь к тому времени перестал.
     Образ Джайлса стоял перед ней всю дорогу, и она забыла про темноту.  От
непрестанных дождей гнилушки и прелые  листья  светились  под  ее  ногами  и
молочными брызгами разлетались в стороны. Она побоялась идти напрямик, чтобы
не заблудиться в лесной чаще,  а  пошла  по  знакомой  тропе  вдоль  опушки,
которая скоро вывела ее на большак. Почувствовав под ногами  ровную  дорогу,
Грейс побежала бегом; силы ей придавала любовь к Джайлсу и страх за него;  в
том же решительном настроении миновала она холм Хай-стоу и скоро очутилась в
Хинтоке, у того самого дома, откуда несколько  дней  назад  бежала  в  таком
смятении и страхе. Но за  эти  дни  произошла  ужасная,  непоправимая  беда,
которая изменила все, и Грейс больше  не  думала  ни  о  себе,  ни  о  своем
бегстве, ни о том, чем ей грозит появление в Хинтоке.
     Грейс  по-прежнему  ценила  в  Фитцпирсе  только  его  профессиональное
умение. И это было справедливо. Если бы трудолюбие его равнялось уму,  а  не
было спорадическим, от случая к случаю, то он  давно  бы  уже  не  только  в
мечтах обладал и богатством, и славой.  Его  независимый  ум,  свободный  от
предрассудков и не впадающий в  ошибки,  свойственные  его  собратьям,  даже
мешал ему в Хинтоке,  где  люди  свято  верили  в  лекарское  искусство,  не
догадываясь, что природа - лучший врачеватель  и  что  дело  доктора  только
помогать ей.
     Было уже за полночь, когда Грейс подошла к дому отца, в котором  должен
был  снова  обосноваться  ее  муж,  если  только  сразу  не  уехал  обратно.
Выбравшись из лесной чащи, стеснившей хижину Уинтерборна, она заметила,  что
сырой ночной воздух был светел, несмотря на  сплошной  покров  туч;  значит,
поверх него в небе плыл нарастающий месяц. Ясно белели в  темноте  нижние  и
верхние ворота и белые шары на столбах; лужи, оставленные дождем,  и  полные
воды колеи холодно поблескивали, как безжизненный взгляд мертвеца. Войдя  во
двор через нижние ворота, Грейс устремилась  к  тому  крылу,  которое  после
замужества принадлежало ей; и остановилась у окна спальни Фитцпирса.
     Грейс глянула на темное стекло, за которым, возможно, почивал сейчас ее
супруг, и мужество ее поколебалось.
     - Вот сейчас я выдам свое присутствие человеку,  который  причинил  мне
столько мук, - прошептала Грейс, прижимая руку к груди. - Увы! Доктор  Джонс
живет отсюда за много миль, а Джайлс, наверное,  умирает.  Что  же  еще  мне
остается делать?
     Вся в поту не от быстрой ходьбы, а от горьких мыслей и опасений,  Грейс
подняла с земли камешек, бросила в окно и стала ждать. На двери  по-прежнему
висел колокольчик, который повесили, когда Фитцпирс водворился здесь, но  им
уже давно никто не пользовался, - с тех пор, как практика Фитцпирса сошла на
нет, а сам он пребывал в бегах, и Грейс не решилась дернуть веревочку.
     Кто бы ни спал сейчас в спальне ее мужа,  но  он  услыхал  легкий  удар
камешка о стекло. Окно почти тотчас приоткрылось,  и  голос,  который  Грейс
сразу узнала, спросил: "В чем дело?"
     - Доктор, - проговорила она, изменив голос, чтобы не выдать себя.  -  В
маленькой хижине по дороге в  Делборо  лежит  тяжело  больной  человек.  Ему
срочно нужен врач. Ради бога, помогите ему!
     - Сейчас же иду!
     В  ответе  Фитцпирса,  неожиданно  для  Грейс,  прозвучали   удивление,
готовность и даже радость. Чувства эти были вызваны тем, что ночной вызов  к
больному означал возвращение к привычному делу, а это  было  так  необходимо
Фитцпирсу, который в порыве раскаяния покинул стезю ошибок и заблуждений,  а
дома нашел потухший очаг. Как хотел он сейчас достойной, полной труда жизнью
загладить прошлое. Если бы первый вызов по возвращении был к  больной  кошке
или собаке, он бы, кажется, и тогда не отказался пойти.
     - Вы знаете туда дорогу? - спросила она.
     - Да, - ответил он.
     - Маленькая хижина по дороге в  Делборо,  -  повторила  она.  -  Только
быстрее.
     - Да, да, - ответил Фитцпирс.
     Грейс секунды больше не задерживалась. Она вышла через белые ворота, не
затворив их, и поспешила к Уинтерборну. Значит, муж ее опять  живет  в  доме
отца. Как ему удалось помириться со стариком, на каких условиях был заключен
мир -  об  этом  она  могла  только  гадать.  Но  то,  что  соглашение  было
достигнуто, сомневаться не приходилось.  Как  ни  важен  был  для  нее  этот
вопрос, другой, более важный, заслонял его, и она почти бежала в глубь  леса
петляющими тропами.
     Тем временем Фитцпирс собирался  в  путь.  Какое-то  странное,  неясное
предчувствие волновало его. Услыхав первое слово, произнесенное Грейс, он не
узнал ее и ничего не заподозрил, но следующие слова насторожили  его;  голос
женщины за окном поразительно напоминал голос жены. Но  это  не  могла  быть
Грейс; он знал, что она гостит у подруги, чтобы исподволь подготовить себя к
примирению. Фитцпирс был сейчас  в  таком  покаянном  состоянии  духа,  что,
услыхав причину отсутствия Грейс, и подумать не смел поехать за  ней,  чтобы
лишний раз не вызвать ее неудовольствия. Он не знал, в каком состоянии  и  в
какой поспешности бежала она из дому: никто из домашних не сказал ему.
     Мелбери, испуганный и встревоженный этим  отчаянным  шагом  дочери,  по
зрелом размышлении решил оставить ее в покое. Хотя он  был  недоволен  таким
непослушанием, но чувства ее понимал; к тому же драматический  ход  событий,
последовавший за его вмешательством, научил  его  воздерживаться  от  крутых
мер. Он молил бога, чтобы никакая опасность не  встретилась  ей  на  пути  в
Шертон, а затем в Эксбери, если она действительно отправилась туда. Он  даже
не  стал  наводить  справок,  что  можно  было  бы   ожидать   ввиду   столь
скоропалительного бегства дочери. Случись такое полгода назад, он непременно
начал бы самое тщательное расследование.
     Вот в каком настроении был Мелбери, когда молчаливо согласился  принять
зятя обратно в дом. Мужчины ни разу не видели друг друга, посредничала между
ними жена  лесоторговца,  что  очень  облегчило  Фитцпирсу  возвращение  под
некогда столь гостеприимный кров. Декорум был соблюден, никто ни  о  чем  не
спрашивал. Фитцпирс вернулся, готовый во всем покаяться; что  было  причиной
такого перерождения, об этом будет сказано позже; но случайным оно не  было.
Услыхав в полночь голос, призывавший  его  к  постели  умирающего,  он  стал
немедленно собираться, чтобы как можно лучше выполнить свой  долг,  стараясь
не шуметь и не делать переполоха.
     Поэтому он не стал будить конюха,  чтобы  оседлали  лошадь  или  подали
двуколку, а отправился в лес к одинокой хижине пешком, следом за Грейс.

ГЛАВА XLIII

     Грейс вошла в хижину, сбросила шляпку и пальто и приблизилась к постели
несчастного Уинтерборна. Он опять что-то быстро, быстро бормотал, а руки его
стали холодные, как лед.  Увидав  Уинтерборна,  Грейс  снова  ощутила  ужас,
который отпустил было ее, пока она ходила в Хинток.
     Неужели Джайлс  действительно  умирает?  Она  опять  обмыла  ему  лицо,
поцеловала, позабыв все на свете, - перед ней был человек, любивший ее,  как
не могут любить сорок тысяч братьев, пожертвовавший собой ради ее  удобства,
дороживший как зеницей ока ее добрым именем.
     За окном послышались быстрые, легкие шаги: она знала, кто это шел сюда.
     Грейс сидела на краешке кровати у  стены,  держа  в  своих  руках  руку
Джайлса, так что, когда  ее  муж  вошел,  она  оказалась  к  нему  лицом,  а
распростертый на постели Джайлс между ними. Фитцпирс, как громом пораженный,
остановился на пороге, видя перед собой только Грейс.  Медленно  перевел  он
взгляд на больного, чтобы узнать, кто это. Хотя отвращение Грейс к мужу было
так велико, что, узнав о его возвращении, она бежала из дому как от чумы,  в
эту минуту  в  ее  отношении  к  нему  не  осталось  ничего  личного.  Вздох
облегчения вырвался из груди Грейс - так обрадовал ее приход  врача,  а  то,
что этот врач был ее мужем, кануло в глубины  подсознания.  Высокая,  святая
цель затмила все.
     - Он умирает? Есть хоть какая-нибудь надежда?
     - Грейс! - прошептал Фитцпирс, вложив в одно это слово страстную мольбу
о прощении.
     Как завороженный, смотрел он на представившуюся его взгляду картину  не
столько из-за ее сюжета, хотя сам по себе  он  был  весьма  занимателен  для
человека, считавшегося мужем  добровольной  сиделки  у  постели  умирающего,
сколько из-за того, что на память ему тотчас пришла другая сцена, в  которой
роль больного играл он, а сиделкой была Фелис Чармонд.
     - Он в опасности? Вы сможете помочь ему? - опять спросила она.
     Фитцпирс, поборов себя, подошел  ближе  и  оглядел  больного,  даже  не
присев к нему. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это  конец.
Он перевел глаза на Грейс, взвешивая, как она примет роковое известие.
     - Он умирает, - с сухой категоричностью проговорил он.
     - Что? - воскликнула Грейс.
     - Ни я, и никто в целом свете не может больше помочь ему.  Это  агония.
Конечности уже холодеют.
     Он не отводил взгляда от Грейс; Уинтерборн не  представлял  больше  для
него интереса, ни профессионального, ни любого иного.
     - Этого не может быть! Еще неделю назад он был совсем здоров.
     - Думаю, что  не  совсем.  Мне  кажется,  у  него  то,  что  называется
рецидивом.  Он,  видимо,  переболел  какой-то  тяжелой  болезнью,  возможно,
тифозной лихорадкой; причем неважно когда: полгода назад или совсем недавно.
     - Да, он болел прошлой зимой. Вы правы. И, значит, он  уже  был  болен,
когда я пришла сюда.
     Нечего было больше ни делать, ни говорить. Грейс, поникнув,  сидела  на
кончике кровати, Фитцпирс опустился на стул.  Так  они  сидели  в  молчании,
Грейс ни разу не взглянула на мужа и не подумала о нем. Время от времени  он
привычно отдавал распоряжения, чтобы уменьшить страдания  умирающего,  Грейс
покорно, почти не понимая, что делает, исполняла, что ей было сказано,  а  в
свободную минутку наклонялась над бесчувственным телом Джайлса, обливая  его
слезами.
     Уинтерборн так и не пришел в себя; Грейс скоро и сама увидела,  что  он
умирает. Менее чем через час  агония  окончилась;  наступила  величественная
минута покоя; боли прекратились, дыхание стало легким, и Джайлс тихо почил.
     Фитцпирс нарушил молчание.
     - Ты давно здесь живешь? - спросил он.
     Грейс была потрясена несправедливостью утраты; она проклинала  людей...
небо.
     - Да. А по какому праву вы спрашиваете меня об этом? - проговорила  она
как во сне.
     - Не думай, я не претендую на какие-нибудь права, - печально проговорил
Фитцпирс. - Ты вольна  делать  и  говорить,  что  хочешь.  Я  заслужил  твое
презрение: я негодяй, и я недостоин даже твоего мизинца. Но, каков ни  есть,
я  вернулся  и  задаю  тебе  этот  вопрос,  потому  что  ты  мне  отнюдь  не
безразлична.
     - Он был все для меня! - воскликнула Грейс,  едва  слыша,  что  говорит
муж; и, опустив благоговейную  руку  на  веки  почившего,  долгое  время  не
отнимала ее, а поглаживала  легким  прикосновением  ресницы,  точно  гладила
птичку.
     Фитцпирс наблюдал за ней, потом оглядел комнату и обратил  внимание  на
кое-какие вещи, которые Грейс принесла из дома.
     - Грейс, - сказал он, - я испил чашу унижений до дна. Я  вернулся,  раз
ты не захотела уехать со мной отсюда, опять поселился в  доме  твоего  отца,
хотя мне это дорого стоило; я все вынес, не  ища  снисхождения,  потому  что
знал, что я виноват. Но неужели меня ждет еще большее унижение? Ты  сказала,
что все это время была в этой хижине с ним, что он для тебя все. Должен ли я
сделать отсюда самый последний и такой страшный для меня вывод?
     Какой  мужчина  и  какая  женщина  (особенно  женщина)   откажется   от
удовольствия  отплатить  обидчику  той  же  монетой?  Это  была   первая   и
единственная возможность для Грейс отомстить мужу за все  унижения,  которые
она с такой кротостью переносила.
     - Да, - ответила она.
     Было в  ее  тонкой  душевной  организации  что-то  такое,  отчего  она,
произнеся это слово, счастливо затрепетала от гордости.
     Но уже в следующую минуту после того, как она  возвела  на  себя  такую
чудовищную ложь, она стала жалеть о сказанном. Лицо ее мужа сделалось  белым
как стена, против которой он сидел. Казалось, все, чем он еще жил и  на  что
надеялся, было в один миг отнято у него. Он не двинулся с места, а только до
побеления сжал губы, стараясь сдержать  себя.  Ему  это  удалось,  но  Грейс
все-таки заметила, что удар оказался гораздо сильнее, чем она  предполагала.
Фитцпирс посмотрел на Уинтерборна.
     - Не удивительно ли, - сказал он, едва выговаривая слова, точно ему  не
хватало дыхания, - что и она, бывшая для меня тем,  чем  он  был  для  тебя,
умерла тоже.
     - Умерла, она умерла? - воскликнула Грейс.
     - Да, Фелис Чармонд там же сейчас, где этот молодой человек.
     - Нет, нет, только не там! - вспыхнула Грейс.
     - И я приехал сюда, чтобы помириться с тобой, но...  Фитцпирс  поднялся
на ноги и, повесив голову, как человек,
     в душе которого надежда внезапно сменилась отчаянием, медленно пошел  к
двери. На пороге он еще раз взглянул  на  нее.  Грейс  все  так  же  сидела,
нагнувшись над Уинтерборном, приблизив к нему лицо. ГЛАВА XLIV

     Не прошло  и  часа  после  ухода  Фитцпирса,  как  Грейс  почувствовала
недомогание. На другой день она не вышла из комнаты. Позвали старого доктора
Джонса; он высказал несколько  предположительных  диагнозов;  среди  прочего
Грейс услыхала о тифозной лихорадке. И она сразу все поняла.
     Однажды, когда  она  все  еще  лежала  в  постели,  мучаясь  сильнейшей
головной болью и думая о том, что, верно, пришел и ее  час  и  она  внедолге
последует за тем, с кем так недавно рассталась,  в  комнату  тихонько  вошла
бабушка Оливер и, протянув ей что-то, сказала:
     - Вам это нужно, госпожа? Я нашла на столике.  Думаю,  Марти  оставила.
Она приходила сегодня утром.
     Грейс перевела воспаленный взгляд на  протягиваемый  бабушкой  предмет.
Это был  тот  самый  пузырек,  который  Фитцпирс  оставил  тогда  в  хижине,
посоветовав ей выпить из него несколько капель, чтобы уберечься от  болезни,
унесшей Уинтерборна. Теперь она внимательно рассмотрела  пузырек.  Лекарство
было коричневого цвета, с итальянской надписью  на  ярлычке.  Он,  вероятно,
купил его во время странствий за границей. Грейс немного знала по-итальянски
и поняла, что это  было  жаропонижающее  средство,  стимулирующее  сердечную
деятельность. Отец, мачеха, все домашние так хотели  ее  выздоровления,  что
она решилась, каков бы ни был риск, отведать этого зелья. Принесли  рюмку  с
водой, Грейс отсчитала несколько капель.
     Хотя  мгновенного  выздоровления  не  последовало,  но  действие  этого
лекарства оказалось очень эффективным. Уже через час уменьшился  жар,  Грейс
почувствовала себя лучше,  спокойнее,  стала  замечать  окружающее;  нервное
возбуждение почти  улеглось;  мрачные  мысли  отлетели.  Грейс  приняла  еще
несколько капель. С этой минуты лихорадка пошла  на  убыль  и  скоро  совсем
угасла, как залитый водой пожар.
     - Какой он умный! - подумала с сожалением Грейс. - Будь он так же тверд
в принципах, как и умен, сколько добрых дел мог бы он сделать! Он  спас  мою
никчемную жизнь. Но он не знает этого, и ему нет дела, пила я его  лекарство
или нет. И я никогда  не  расскажу  ему  об  этом.  Возможно,  кичась  своим
искусством, он хотел доказать мне, какая великая сила в его руках и что я  в
сравнении с ним ничто; так  пророк  Илия  доказал  вызванным  с  неба  огнем
истинность своего бога.
     Полностью оправившись от побежденной заморским  зельем  болезни,  Грейс
немедленно пошла к Марти Саут. Весь интерес ее жизни опять сосредоточился на
воспоминании о потерянном навсегда Уинтерборне.
     - Марти, - сказала она девушке, - мы обе любили его. И мы должны вместе
пойти к нему на могилу.
     Церковь Большого Хинтока стояла на пригорке  за  деревней;  туда  можно
было  дойти  тропинками,  минуя  деревенскую  улицу.  В  сумерки  одного  из
последних сентябрьских дней Грейс и Марти отправились туда; они шли, выбирая
окольные тропки и по большей части пребывая в молчании, занятые собственными
мыслями. У Грейс, помимо общего с Марти горя, было свое: ее мучило сознание,
что своим необдуманным шагом  она  сама  погубила  Джайлса.  Грейс  пыталась
убедить себя, что болезнь все равно сделала бы свое дело, если бы она  и  не
поселилась у него в доме. Иногда ей удавалось это, иногда нет.
     Они стояли у могилы, и, хотя солнце уже  село,  им  было  далеко  видно
окрест; взгляд их скользил по долине Черного Вереска, куда в это время  года
Джайлс обычно отправлялся вместе со своим сидровым прессом.
     Сознание того, что Джайлс  и  живой  был  для  нее  потерян,  несколько
смягчало для Грейс горечь утраты. Но он и для Марти  был  недосягаем  живой,
так что разлука ни той, ни другой не была внове, они и при  жизни  его  были
разлучены с ним.
     Чем больше Грейс думала, тем больше убеждалась, как ей ни было  горько,
что она никогда не понимала Джайлса так, как понимала его Марти. Марти Саут,
одна из всех женщин  Хинтока,  да  и  не  только  Хинтока,  а  всего  света,
действительно приблизилась к тому тончайшему идеальному  пониманию  природы,
какое отличало Джайлса изо всех людей. В этом отношении она  была  достойной
ему парой, можно сказать второй его половиной; мысли ее и чувства никогда бы
не вступили в противоречие с тем, что думал и чувствовал он.
     Безразлично смотрели поселяне, проходя мимо, на чудесный мир стволов  и
листьев, именуемый Хинтокским лесом; и только  эти  двое,  Марти  и  Джайлс,
видели  этот  чудесный  мир  во  всем  его  великолепии.  Они  владели   его
сокровенными тайнами; читали, как по книге, его иероглифы;  звуки  и  образы
ночи, ветра, бури, зимы,  обитающие  в  его  зарослях  и  полные  для  Грейс
таинственного, даже мистического смысла, были для них заурядными  явлениями,
чьи законы возникновения и развития они давно постигли.  Они  вместе  сажали
эти кусты и деревья,  вместе  валили  их;  все  отдельные  знаки  и  символы
природы, напоминающие порознь  темное  руническое  письмо,  обнаруживали  их
взору строгий, полный значения порядок. Когда тонкий побег в чащобе случайно
задевал их по лицу, по цвету  его  они  безошибочно