вздумал  было
пройтись да посмотреть, нет  ли  еще  где  припрятанных  бочонков,  -  чтобы
передать их властям.
     - Как же, как же, мы в  этом  не  сомневаемся,  -  произнес  Латимер  с
уничтожающим сарказмом. - Ты бы непременно  доставил  их  властям.  Вы  ведь
всегда готовы нам помочь, целый день только и делали, что помогали. А теперь
будь так любезен, пройди-ка со мной в кузницу, и мы,  с  твоего  позволения,
кое-что тебе закажем - именем короля!
     Они ушли, и вскоре в кузнице зазвенели не слишком частые удары  молота.
Так или иначе, лошади и телеги были приведены в годное состояние, но  только
под вечер, когда часы пробили шесть, и грязные дороги заблестели под  косыми
лучами закатного  солнца.  Контрабандные  бочонки  вскоре  были  уложены  на
телеги, и Латимер и трое из его соратников медленно  выехали  из  деревни  и
Двинулись по направлению к порту  Бадмаут,  до  коего  путь  был  весьма  не
близкий; оставшимся акцизникам было поручено караулить ту  партию  бочонков,
которую,  как  уже  выяснилось,   контрабандисты   затопили   где-то   между
Рингсвортом и бухтой Лалстэд, а также во что бы то ни стало разыскать Оулета
- единственного из жителей деревни, против  кого  имелись  прямые  улики,  а
именно - яма, обнаруженная в его саду.
     Пока телеги, меченные меловым знаком,  проезжали  по  улице  в  тусклом
свете сгущавшихся сумерек, на пороге каждого дома стояли женщины и  дети;  и
грустное   выражение,   с   каким   они   посматривали   на   конфискованную
собственность, недвусмысленно свидетельствовало о  том,  что  все  население
Незер-Мойнтона связано с делами незаконной торговли.
     - Ну, Лиззи, вот достойный финал вашей  авантюры,  -  сказал  Стокдэйл,
когда скрип колес почти уже замер вдали. - Я благодарю бога за то,  что  вам
удалось, не навлекши на себя подозрений, выпутаться из этой  истории  и  все
ваши  потери  ограничились  потерей  контрабандного  вина.  Быть  может,  вы
присядете и разрешите поговорить с вами?
     - Только не сейчас,  мистер  Стокдэйл,  погодите  немного,  -  ответила
Лиззи. - Сейчас мне нужно уйти на минутку.
     - Неужели опять на этот ужасный спуск? - спросил он беспомощным тоном.
     - Нет, не туда. Я только хочу узнать, чем закончатся сегодняшние дела.
     Он ничего не ответил, и она пошла  к  двери,  но  медленно,  как  будто
выжидая, не скажет ли он еще чего-нибудь.
     - Вы не вызвались пойти со мной, - сказала она наконец. - Вы, наверное,
ненавидите меня после сегодняшнего?
     - Как вы можете так говорить, Лиззи, вы же знаете, я хочу только одного
- чтобы вы больше не участвовали в этих делах! Пойти с вами!  Разумеется,  я
пойду, хотя бы только для того, чтобы уберечь вас от опасности. Но зачем вам
опять идти?
     - Затем, что не могу я  сейчас  сидеть  дома  сложа  руки.  Там  что-то
происходит, и я должна знать что. Пойдемте!
     И они вышли вдвоем в темноту надвигающейся ночи.
     Дойдя до проезжей дороги, Лиззи  свернула  направо,  и  Стокдэйл  скоро
заметил, что они идут в ту же сторону, куда  уехали  повозки  с  захваченной
контрабандой.  Лиззи  опиралась  на  его  руку  и  время  от  времени  вдруг
придерживала  его  за  локоть,  показывая  этим,  что  надо  остановиться  и
прислушаться. Первую четверть мили они прошли довольно быстро, и после  двух
или трех таких остановок Лиззи сказала:
     - Я уже слышу их - а вы?
     - Да, я слышу скрип колес. Но что из этого?
     - Мне только хочется знать, далеко ли  они  успели  отъехать  от  нашей
деревни.
     - Ах, вот оно  что!  -  воскликнул  Стокдэйл,  которого  вдруг  осенила
догадка. -  Затевается  что-то  недоброе!  Теперь  я  припоминаю,  когда  мы
выходили из деревни, там не было видно ни одного мужчины.
     - Тсс! - прошептала она. Скрип колес внезапно  прекратился,  сменившись
иными звуками.
     - Там дерутся! - воскликнул Стокдэйл. - Там может  произойти  убийство!
Лиззи, пустите, я иду туда. Совесть не позволяет мне стоять здесь  и  ничего
не делать!
     - Никакого убийства не произойдет, и даже головы никому не проломят,  -
сказала Лиззи. - Наших тридцать, а  их  всего  четверо;  ничего  плохого  не
будет.
     -  Значит,  там  действительно  свершается  нападение!   -   воскликнул
Стокдэйл. - И вы знали об этом заранее. Почему вы держите сторону  тех,  кто
нарушает закон?
     - А почему вы держите сторону тех, кто  отбирает  силой  у  деревенских
торговцев то, что они честно купили во Франции на свои собственные деньги? -
сказала она твердо.
     - Купля эта нечестная.
     - Нет, честная! - возразила она. - Оулет, и я, и все  остальные,  -  мы
заплатили по тридцать шиллингов за  каждый  бочонок  еще  до  того,  как  их
погрузили на борт в Щербуре! И если король, который для  нас  ровным  счетом
ничто, посылает своих чиновников, чтобы они крали у нас наше добро,  так  мы
имеем право выкрасть его обратно!
     Стокдэйл не стал вступать в пререкания и шел все так  же  быстро  туда,
откуда доносился шум; Лиззи держалась с ним рядом.
     - Вы только не вмешивайтесь, дорогой Ричард, хорошо? - с  беспокойством
сказала она немного погодя, когда они уже приближались к месту событий. - Не
надо подходить  ближе.  Это  уже  Уормел-Кросс,  тут-то  и  должны  были  их
захватить. Вы ничем не поможете, только вам самому попадет.
     - Сперва выясним, что тут происходит, - сказал Стокдэйл.
     Они прошли еще  немного,  и  снова  послышался  скрип  колес.  Стокдэйл
сообразил, что теперь повозки движутся им навстречу. Еще минута,  и  впереди
показались все три телеги; Стокдэйл и Лиззи сошли в канаву,  чтобы  дать  им
проехать.
     Вместо четырех сопровождающих, как это было, когда телеги  выезжали  из
деревни, теперь подле них шла целая ватага человек в двадцать - тридцать,  и
у всех, как это к изумлению  своему  увидел  Стокдэйл,  лица  были  вымазаны
сажей. В толпе он заметил шесть или семь крупных  женских  фигур,  и  по  их
широкому шагу определил, что это  переодетые  мужчины.  Телеги  проехали,  а
пятеро из толпы отстали от прочих и подошли к Лиззи и ее спутнику.
     - По этой дороге временно прохода нету, - сказала  одна  из  высоченных
женщин, у которой локоны, длиною в добрый фут,  свисали  согласно  тогдашней
моде вдоль щек. Стокдэйл по голосу узнал, что это не кто иной, как Оулет.
     - Почему же? - спросил Стокдэйл. - Ведь это проезжий тракт.
     -  Послушайте-ка,  вы,  юноша,  -  начал  было  Оулет.  -  Ба,  да  это
методистский проповедник! И вы тоже тут, миссис Ньюбери? Ну,  так  вот  что,
Лиззи, незачем вам сюда идти. Они уже все улепетнули, и народ  отобрал  свое
назад.
     Затем мельник пустился догонять своих товарищей. Стокдэйл и Лиззи также
повернули к дому.
     - Я б от души желала, чтобы ничего этого не было. Но  нас  вынудили,  -
сказала она тоном сожаления. - Если бы акцизникам  удалось  увезти  бочонки,
половина жителей в нашей деревне целый месяц, а то и два, терпела бы нужду.
     Стокдэйл, по-видимому, ее не слушал.
     - Нет, я не могу так уйти, - сказал он. - Почем знать, может быть,  все
четверо акцизников убиты.
     - Убиты! - с презрением воскликнула Лиззи. - Нет, у нас  тут  убийством
не занимаются.
     -  Во  всяком  случае,  я  дойду   до   Уормел-Кросса,   я   хочу   сам
удостовериться, - решительно  сказал  Стокдэйл  и,  -  даже  не  пожелав  ей
благополучного возвращения домой, повернул обратно. Лиззи стояла и  смотрела
ему вслед, пока его не скрыла тьма, затем печально побрела к Незер-Мойнтону.
     На дороге было пустынно - в такое время года, да еще ночью  здесь  иной
раз часами не попадался навстречу прохожий. Стокдэйл  шел  и  не  слышал  ни
единого звука, кроме скрипа собственных шагов;  наконец  он  очутился  возле
лесных зарослей у дороги к Уормел-Кроссу. Но еще не доходя  до  перекрестка,
он услышал голоса, несшиеся откуда-то из чащи.
     - Эй! Эге-гей! Помогите! На помощь!
     В голосах не  чувствовалось  ни  отчаяния,  ни  какой-нибудь  особенной
слабости, но тревога в них, несомненно, была. У  Стокдэйла  не  имелось  при
себе оружия, и, прежде чем ринуться в кромешную лесную темь, он выдернул  из
ближайшей изгороди кол, - так, на всякий случай. Войдя в лес, он крикнул:
     - Что случилось? Кто зовет? Где вы?
     - Здесь! - откликнулись голоса,  и  Стокдэйл  пошел  туда,  откуда  они
раздавались; пробравшись сквозь кусты ежевики, он очутился подле  тех,  кого
отыскивал.
     - Почему вы не выходите на дорогу?
     - Мы привязаны к деревьям!
     - Кто вы такие?
     - Я несчастный Билл Латимер,  акцизный  чиновник,  -  ответил  жалобный
голос. - Подите  же  сюда,  перережьте  веревки,  сделайте  милость.  Мы  уж
боялись, что до утра никто сюда и не заглянет.
     Стокдэйл проворно освободил пленников, и они  принялись  разминаться  и
расправлять затекшие руки и ноги.
     - Мерзавцы! - восклицал Латимер, все более  разъяряясь,  хотя  вначале,
когда Стокдэйл только подошел к нему, он вел себя на редкость кротко. -  Это
все они, те же самые! Знаю я, они все из Незер-Мойнтона!
     - Но показать это под присягой мы все-таки не можем, - отозвался кто-то
из акцизников. - Ведь ни один не подал голоса.
     - Что вы собираетесь предпринять? - спросил Стокдэйл.
     - Я бы с охотой вернулся сейчас в  Мойнтон  и  рассчитался  с  ними,  -
сказал Латимер.
     - И мы тоже, - поддакнули его товарищи.
     - Будем биться на смерть!
     - Да! Да! - поддержали его остальные.
     - Но, - продолжал Латимер несколько менее пылко, когда они выбрались из
чащи, - мы ведь не знаем наверняка, что эти  плуты  с  перемазанными  рожами
были из Мойнтона. И доказать это трудно.
     - Что верно, то верно, - согласились его помощники.
     - А потому предпринимать мы ничего не будем, - закончил Латимер  уже  с
полным спокойствием. - По мне, так лучше быть на их месте, чем на  нашем.  У
меня кожа на руках огнем горит от  веревок,  которыми  эти  две  здоровенные
дылды меня связали. И теперь, когда у нас был  досуг  подумать,  я  вот  как
рассудил: служба королю достается нам что-то слишком  дорого.  Вот  уж  двое
суток, как я и на часок глаз не сомкнул: ну и,  стало  быть,  разойдемся-ка,
благословись, по домам.
     Остальные трое с радостью  приняли  этот  план  действий,  поблагодарив
Стокдэйла  за  своевременную  помощь,  акцизники  распрощались  с   ним   на
перекрестке и зашагали по дороге в западном направлении, а Стокдэйл повернул
к Незер-Мойнтону.
     Священник шел и думал, и мысли его были не веселые. Добравшись до дома,
он не поднялся к себе наверх, а прошел прямо в маленькую гостиную, где Лиззи
обычно проводила вечера вместе со своей матерью. На этот раз она сидела  там
одна, все еще в капоре и накидке. Подойдя к ней, он остановился и  с  минуту
стоял, словно в каком-то оцепенении, глядя на разделявший их стол.  Так  как
Стокдэйл молчал, Лиззи подняла к нему глаза, и по выражению их  видно  было,
что она предчувствует недоброе.
     - Куда они все ушли? - спросил он каким-то безжизненным голосом.
     - Кто?.. Не знаю. Я их с тех пор не видела. Я пошла прямо домой.
     - Если вашим соучастникам удастся сбыть эти  бочонки,  вы,  я  полагаю,
получите большие барыши?
     - Одна доля достанется мне, а другая моему  двоюродному  брату  Оулету,
еще по доле двум фермерам, а последнюю долю разделят  между  теми,  кто  нам
помогал.
     - И вы все еще не решили, - продолжал  он  медленно,  -  отказаться  от
торговли контрабандой?
     Лиззи встала со стула и положила руку ему на плечо.
     - Не просите меня об этом, - сказала она шепотом. - Вы сами не  знаете,
чего от меня требуете. Придется объяснить вам, хоть мне и не хотелось бы. На
деньги, вырученные от этой торговли, мы с матерью и существуем. Он удивился.
     - Это мне в голову не приходило, - сказал он. - Но на вашем месте я  бы
лучше нанялся подметать улицы.  Что  такое  деньги  по  сравнению  с  чистой
совестью?
     - Совесть у меня чиста. Матушку свою я знаю с  детства,  а  вот  короля
никогда и в глаза не видала. Мне дела нет до его налогов, но для меня  очень
важно, чтобы нам с матерью было на что жить.
     - Выходите  за  меня  замуж  и  обещайте,  что  перестанете  заниматься
контрабандой. Я буду содержать вашу матушку.
     - Вы очень добры,  -  сказала  Лиззи,  видимо  тронутая.  -  Дайте  мне
подумать. Я не хотела бы решать сейчас.
     Лиззи дала ему ответ только на следующий день. Вечером она вошла к нему
в комнату; выражение лица у нее было печальное и строгое.
     - Я не могу сделать по-вашему, -  горячо  сказала  она.  -  Вы  слишком
многого от меня требуете. Ведь я всю жизнь этим занимаюсь!
     Слова ее и то, как она держалась, показывали, что ей пришлось выдержать
борьбу с собой и что решение далось ей нелегко.
     Стокдэйл побледнел, но ответил спокойно:
     - В таком случае, Лиззи, мы должны  расстаться.  Я  не  могу  поступать
против своих убеждений и обращать мой духовный сан в посмешище.  Вы  знаете,
как я вас люблю; я все готов для вас сделать, но это единственное, чем я  не
могу поступиться.
     - Ну, что вам так дался ваш духовный сан? -  горячо  возразила  она.  -
Ведь у меня есть собственный просторный дом. Почему бы вам  не  жениться  на
мне, и поселиться здесь с нами, и вовсе перестать  быть  священником?  Право
же, Ричард, в нашем деле нет ничего позорного,  если  только  посмотреть  на
него моими глазами. Контрабанду доставляют нам лишь  зимой,  летом  мы  этим
никогда не занимаемся. И это так красит нашу скучную жизнь в  зимнее  время,
так приятно будоражит, и я до того ко  всему  этому  привыкла,  что  даже  и
помыслить не могу, как без этого жить! По ночам, когда  воет  ветер,  вместо
того чтобы томиться скукой и до того уж отупеть,  что  даже  и  замечать  не
будешь, воет он или нет, ты все время начеку; ум твой действует,  если  даже
сама ты в бездействии: все думаешь,  как-то  там  твои  друзья  управляются?
Ходишь по комнате взад и вперед, и все смотришь  в  окно,  а  потом  и  сама
выйдешь, и ночью идешь, как днем, каждая ведь  тропинка  тебе  известна,  и,
бывает, что прямо на волоске висишь, того и гляди, попадешься в лапы старому
Латимеру и его молодчикам, да только где им, разиням,  мы  их  и  не  боимся
по-настоящему, они только проворства нам прибавляют.
     - Он все же  напугал  вас  прошлой  ночью,  и  я  советую  вам  вовремя
остановиться, пока не стряслось настоящей беды.
     Она покачала головой.
     - Нет, пусть все будет по-прежнему. Так уж мне на роду написано. Это  у
меня в крови, и меня не исправишь. Ах, Ричард, кабы вы знали,  до  чего  мне
трудно то, чего вы требуете, и какому тяжкому испытанию вы подвергаете меня,
когда заставляете выбирать между привычной жизнью и любовью к вам!
     Он стоял, облокотясь о каминную полку и прикрыв глаза рукой.
     - Лучше б нам было никогда не видеть друг друга, Лиззи, - сказал он.  -
Не в добрый час мы встретились. Вот уж не думал, что наш союз  -  это  такое
безнадежное и неосуществимое дело!..  Ну  да  теперь  поздно  плакаться.  По
крайней мере, мне выпало счастье узнать вас.
     - Вы идете против церкви, а  я  -  против  короля,  -  сказала  она.  -
По-моему, из нас вышла бы отличная пара.
     Он грустно улыбнулся, а Лиззи все стояла, опустив голову, и глаза у нее
стали наливаться слезами.
     Печальным был тот вечер для них обоих,  и  столь  же  печальны  были  и
последовавшие затем дни. И он и она  занимались  каждый  своими  делами,  но
как-то машинально, и подавленное состояние  духа  молодого  священника  было
замечено в деревне многими из его прихожан. Но  никто  не  догадывался,  что
причиной тому Лиззи, которая все это  время  не  выходила  из  дому;  все  в
деревне были уверены, что Лиззи и Оулет давным-давно втихомолку договорились
пожениться.
     В такой неопределенности протекла вся неделя, но однажды утром Стокдэйл
сказал:
     - Я получил письмо, Лиззи, - вы не возражаете,  если  я  буду  так  вас
называть, пока не уеду?
     - Вы уезжаете? - спросила она растерянно.
     - Да, я  уезжаю.  Так  будет  лучше  для  нас  обоих.  Мне  не  следует
оставаться здесь после того, что произошло. Сказать вам правду, я просто  не
в силах жить здесь,и видеть  вас  каждый  день,  и  сохранять  при  этом  ту
твердость воли, которая мне нужна, чтобы не изменить принятому мною решению.
Я только что узнал, что постоянный священник  прибудет  сюда  через  неделю:
тогда я смогу уехать куда-нибудь в другое место.
     То, что он за все это время не поколебался в своих  намерениях,  больно
уязвило Лиззи.
     - Вы никогда не любили меня, - сказала она с горечью.
     - Я мог бы сказать вам то же самое, -  возразил  он,  -  но  не  стану.
Напоследок окажите мне любезность: накануне отъезда я буду читать в  часовне
проповедь - приходите послушать.
     Лиззи утром в воскресенье обычно ходила в церковь, но вечером, вместе с
другими не слишком твердыми в вере жителями Незер-Мойнтона, нередко посещала
часовню; она согласилась прийти.
     В приходе стало известно, что Стокдэйл уезжает, и очень многие, даже  и
не только методисты, сожалели об этом. Оставшиеся дни пролетели быстро, и  в
воскресенье вечером, накануне назначенного на утро отъезда, Лиззи  сидела  в
часовне и в последний раз слушала молодого  проповедника.  Тесная  часовенка
была битком набита народом; как все и ожидали,  темой  для  своей  проповеди
Стокдэйл  избрал  контрабандную  торговлю,  так  широко  практикуемую  среди
местных жителей.  Слушатели,  относя  слова  священника  к  самим  себе,  не
догадывались, что обращены они были,  главным  образом,  к  Лиззи.  Стокдэйл
вложил в свою проповедь столько чувства, что под конец едва мог справиться с
волнением. Его собственное страстное желание убедить и  не  отрывавшийся  от
него грустный взгляд Лиззи слишком разбередили душу  молодого  человека,  он
даже не помнил, как ему удалось закончить речь. Словно в тумане,  видел  он,
что Лиззи повернулась и вышла вместе с  остальными  прихожанами;  а  немного
погодя и сам он отправился домой.
     Она пригласила его отужинать, и они сели за стол вдвоем -  мать  Лиззи,
как обычно в воскресные вечера, рано легла спать.
     - Мы расстаемся друзьями - ведь правда? -  спросила  Лиззи  с  деланной
веселостью. Она ни словом не обмолвилась о его проповеди, что  принесло  ему
немалое разочарование, но он тоже заставил себя улыбнуться.
     - Разумеется, - ответил он, и они сели за стол.
     В первый раз они разделяли трапезу - и, очевидно,  в  последний.  После
ужина Стокдэйл, более не в  силах  поддерживать  пустой  разговор,  поднялся
из-за стола и взял Лиззи за руку.
     - Лиззи, - проговорил он, - вы, стало быть,  считаете,  что  мы  должны
расстаться?
     - Это вы так считаете, - сказала она  печально.  -  А  мне  вам  больше
сказать нечего.
     - И мне тоже, - ответил он.  -  Если  таково  ваше  последнее  слово  -
прощайте!
     Он нагнулся и поцеловал ее, и Лиззи невольно вернула ему поцелуй.
     - Я выеду рано, - торопливо сказал он. - Мы больше не увидимся.
     И он действительно уехал рано. Когда в сером утреннем сумраке он  вышел
из дому, чтобы сесть в повозку, которая Должна была его увезти  отсюда,  ему
почудилось, что в окне наверху - в спальне Лиззи -  за  слегка  раздвинутыми
занавесками мелькнуло лицо, но свет еще только чуть брезжил,  мокрые  стекла
отсвечивали, сказать с уверенностью было нельзя. Стокдэйл сел  в  повозку  и
уехал, и в следующее воскресенье в часовне в Незер-Мойнтоне проповедь  читал
уже новый священник.
     Прошло два года после  отъезда  Стокдэйла.  За  это  время  он  получил
наконец  приход  и  проповедовал  теперь  в  небольшом  городке  далеко   от
побережья, но однажды он вновь появился в Незер-Мойнтоне, прибыв туда  точно
таким же способом, что и в первый раз. Трясясь в  фургоне,  он  расспрашивал
своего возницу, и полученные ответы вызвали в  молодом  священнике  живейший
интерес. В резуль