а.
     Миссис Харнхем не стала нанимать кеб и машинально направилась  к  дому.
Тишина, царившая в комнатах, показалась ей настолько невыносимой,  что  она,
не зажигая света, поднялась наверх, в каморку,  где  прежде  спала  Анна,  и
некоторое время сидела в раздумье. Затем она вернулась в гостиную и, сама не
зная, что делает, тяжело опустилась на пол.
     - Я погубила его! Я погубила его! - повторяла она.И все потому, что  не
хотела предать ее.
     Спустя полчаса в дверях появилась чья-то фигура.
     - Кто там? - спросила Эдит испуганно: в комнате было совсем темно.
     - Твой муж, кто же еще? - отвечал почтенный коммерсант.
     - Ах да, муж! Я и забыла, что у меня есть муж, - прошептала она.
     - Мы с тобой разминулись на вокзале, - сказал он.Ну, как Анна? Окрутили
ее, что ли? Давно пора.
     - Да, Анна замужем.

     В то самое время, когда  Эдит  ехала  домой,  в  поезде,  мчавшемся  по
направлению к Нолси, в купе второго класса сидели друг против друга  Анна  и
ее муж. Рэй держал в  руках  бумажник,  набитый  густо  исписанными  смятыми
листками. Расправляя один за другим эти листки, он читал их и молча вздыхал.
     - Что вы делаете, милый Чарльз? - спросила Анна так  робко,  словно  он
был каким-то божеством, и подвинулась поближе  к  окну,  возле  которого  он
сидел.
     - Перечитываю  прелестные  письма  за  подписью  "Анна",  -  с  мрачной
покорностью отвечал он.

1891

В УГОДУ ЖЕНЕ

     Перевод Н. Будавей

I

     Пасмурным зимним днем в церкви св. Иакова в Хэвенпуле медленно сгущался
сумрак от низко нависших туч. Было воскресенье. Служба только что кончилась,
проповедник еще стоял на кафедре, склонив голову на  руки,  а  прихожане  со
вздохом облегчения поднимались с колен, собираясь разойтись.
     С минуту в церкви стояла такая тишина, что слышен  был  шум  прибоя  из
гавани. Потом ее  нарушили  шаги  причетника,  который,  как  обычно,  пошел
открывать западную дверь, чтобы выпустить прихожан.  Однако  едва  он  успел
подойти к двери, как снаружи  кто-то  приподнял  щеколду,  и  темная  фигура
человека в одежде моряка четко обрисовалась в светлом проеме двери.
     Причетник отступил, а моряк, спокойно прикрыв за собою дверь, прошел  в
глубь церкви и остановился у ступеней, ведущих к алтарю.
     Священник, в это время преклонивший колени в  краткой  молитве  о  себе
самом, на которую имел право после стольких молитв о других,  поднял  глаза,
затем встал и вопросительно посмотрел на нежданного пришельца.
     - Прошу прощения, сэр, - обратился моряк к священнику,  -  громкий  его
голос был отчетливо слышен во всей церкви. - Я пришел возблагодарить бога за
спасение на водах, - в это плаванье мой корабль чуть было  не  погиб.  Ведь,
кажется, так положено, ну, и я бы хотел, если вы не против?
     Священник, помолчав, нерешительно ответил:
     - Я-то  не  против,  разумеется,  не  против.  Только  об  этом  обычно
предупреждают перед службой, чтобы можно было вставить нужные слова в  общий
благодарственный молебен. Но, если хотите, можно прочитать молитву,  которую
читают после бури на море.
     - Ладно, молитву так молитву, - согласился моряк.
     Причетник  открыл   молитвенник   на   странице   с   благодарственными
славословиями, и священник стал читать, а моряк, став на  колени,  отчетливо
повторял слово за словом. Прихожане, застыв на своих местах и слушая разинув
рты, машинально тоже опустились на колени. Но они не сводили глаз с одинокой
фигуры моряка, который, положив шляпу рядом  с  собой  и  молитвенно  сложив
руки,  стоял  коленопреклоненный  на  самой   середине   алтарной   ступени,
обратившись лицом к востоку, и, видимо, даже не замечал,  что  на  него  все
смотрят.
     По окончании благодарственной молитвы он поднялся  с  колен,  прихожане
тоже, и все вместе вышли из церкви. Когда свет угасающего дня упал  на  лицо
моряка, старожилы узнали его, - то был  не  кто  иной,  как  Шэдрак  Джолиф,
молодой человек, который родился и вырос в Хэвенпуле, но уже  несколько  лет
здесь не показывался. Рано потеряв родителей, он вынужден был совсем молодым
уйти в море, поступив на корабль, совершавший торговые рейсы в Ньюфаундленд.
     По дороге из церкви он разговорился кое с  кем  из  местных  жителей  и
рассказал им, что с тех пор, как он покинул родные места, он успел уже стать
капитаном  и  владельцем  небольшого  каботажного  судна,  которое  недавно,
милостью провидения, спаслось от шторма, - и сам он вместе  с  ним.  Впереди
Джолифа шли две девушки; они были в церкви,  когда  он  появился  там,  и  с
глубоким интересом следили за всем, что  потом  происходило,  а  теперь,  на
обратном пути, делились друг с другом впечатлениями.  Одна  была  хрупкая  и
тихонькая, другая - высокая, статная и говорливая. Капитан Джолиф  некоторое
время разглядывал их свободно вьющиеся по плечам волосы, их спины и ножки.
     - Кто такие? - шепотом спросил он своего спутника.
     - Та, что поменьше, - Эмили Ханнинг, а высокая - Джоанна Фиппард.
     - А, теперь вспомнил.
     Он поравнялся с ними и украдкой взглянул им в лица.
     - Узнаешь меня, Эмили? - спросил он, устремляя на нее смеющийся  взгляд
своих карих глаз.
     - Кажется, узнаю, мистер Джолиф, - застенчиво ответила Эмили.
     Ее темноглазая подруга посмотрела на него в упор.
     - Вот лицо мисс Джоанны я не так хорошо помню, - продолжал он. -  Но  я
знавал ее близких и родичей.
     Так они шли вместе и разговаривали; Джолиф вспоминал подробности своего
счастливого спасения, а когда они добрались до  Слуп-Лэйн,  где  жила  Эмили
Ханнинг, та распрощалась, с улыбкой кивнув ему головой. Немного погодя моряк
расстался и с Джоанной, и, так как  делать  ему  особенно  было  нечего,  он
повернул обратно, к дому Эмили. Она жила вместе с  отцом,  который  именовал
себя финансовым  экспертом,  но  так  как  занятие  это  давало  ему  весьма
непостоянный доход, то  дочь  его  держала  маленькую  писчебумажную  лавку.
Джолиф застал их, как раз когда они собирались пить чай.
     - Э, да я, оказывается, попал прямо к чаю, - сказал он.  -  Что  ж,  не
откажусь от чашечки.
     После чая он засиделся, рассказывая разные  истории  из  своей  морской
жизни. Заглянуло несколько любопытных соседей, их пригласили зайти.  Как  уж
это случилось - неизвестно, но только Эмили Ханнинг в тот  воскресный  вечер
отдала свое сердце моряку, а через неделю-другую это  чувство  стало  у  них
взаимным.
     Как-то раз лунным  вечером  -  примерно  через  месяц  после  описанных
событий - Шэдрак шел по длинной и прямой дороге, поднимавшейся к  восточному
предместью, где дома были более фешенебельные, -  если  только  здесь,  близ
этого старого порта,  что-либо  заслуживало  такое  название,  -  как  вдруг
впереди он увидел девушку,  которую  принял  было  за  Эмили,  так  как  она
несколько раз на него оглянулась.  Но  это  оказалась  Джоанна  Фиппард.  Он
любезно поздоровался с нею и пошел рядом.
     - Уходите-ка лучше, - сказала она, - а то Эмили будет ревновать.
     Он пропустил ее замечание мимо ушей и остался.
     Что было сказано и что произошло между ними в  тот  лунный  вечер,  сам
Шэдрак не мог бы толком объяснить; но так или иначе, Джоанна  сумела  отбить
его у своей соперницы, хотя Эмили была и моложе  ее  и  милей.  С  того  дня
Шэдрака все чаще видели с Джоанной и все реже в обществе Эмили,  и  скоро  в
городе стали поговаривать, что сын старого Джолифа, вернувшийся из плавания,
собирается жениться на Джоанне к великому горю ее подруги.
     Однажды утром,  вскоре  после  того  как  пошли  такие  слухи,  Джоанна
приоделась, чтобы идти в город, и направилась к переулку,  где  жила  Эмили.
Весть о том, что Эмили очень горюет, потеряв Шэдрака, дошла и до Джоанны,  и
она почувствовала угрызения совести.
     Джоанна вовсе не считала моряка таким уж подходящим  женихом.  Ей  было
приятно его ухаживание, ее привлекало положение замужней женщины, но Джолифа
она никогда по-настоящему не любила. Прежде всего она  была  честолюбива,  а
моряк едва ли даже был ей ровней; меж тем она, как красивая  женщина,  могла
рассчитывать,  что  ей  удастся  благодаря  замужеству  подняться  выше   по
общественной лестнице. Она давно уже  подумывала,  что  не  стоит,  пожалуй,
препятствовать возвращению Джолифа к Эмили, раз ее подруга  так  любит  его.
Поэтому она написала Шэдраку письмо с  отказом  и  захватила  это  письмо  с
собой, решив послать, если при встрече с Эмили увидит, что та и впрямь так о
нем тоскует. Джоанна  дошла  до  Слуп-Лэйн  и  спустилась  по  ступенькам  в
писчебумажную лавку, находившуюся в полуподвале. В это время дня отца  Эмили
никогда не бывало дома. Но на сей раз, видимо, не было и Эмили,  потому  что
никто не отзывался. Покупатели так редко сюда заглядывали,  что  отлучка  на
каких-нибудь пять минут не могла принести большого ущерба. Джоанна  осталась
ждать в тесной лавке, где были выставлены  разные  предметы,  сами  по  себе
пустячные, но разложенные с таким чисто женским вкусом, что скудость  товара
не бросалась в глаза. Вдруг Джоанна заметила, что на  улице  перед  витриной
стоит какой-то человек, как будто погруженный в созерцание грошовых  книжек,
писчей бумаги и развешанных на бечевке печатных картинок.  Это  был  капитан
Джолиф Шэдрак; он внимательно всматривался сквозь стекло,  желая  убедиться,
что Эмили в лавке одна. Джоанне  как-то  не  захотелось  встречаться  с  ним
здесь, где все говорило об Эмили, и она незаметно юркнула в дверь, ведущую в
жилую комнату за лавкой. Она не раз так  делала  в  прежние  времена,  когда
дружила с Эмили и была в доме своим человеком.
     Джолиф вошел в лавку. Сквозь тонкую занавеску,  закрывавшую  стеклянную
дверь, Джоанна видела, что Джолиф очень огорчился, не застав Эмили в  лавке.
Он хотел уже уйти, но в этот миг в дверях показался силуэт Эмили,  торопливо
возвращающейся откуда-то. При виде Джолифа она отпрянула, как  будто  готова
была повернуть назад.
     - Не убегай, постой, Эмили! - сказал он. - Чего ты испугалась?
     - Я не испугалась, капитан Джолиф. Но... но  это  так  неожиданно...  я
невольно вздрогнула.
     Судя по голосу, сердечко у нее дрогнуло еще сильнее, чем она сама.
     - Я проходил мимо и решил зайти, - сказал он.
     - Вам нужна бумага? - Она поспешно отошла за прилавок.
     - Да нет, Эмили, зачем ты туда прячешься? Почему не побудешь  со  мной?
Ты сердишься на меня?
     - За что мне на вас сердиться?
     - Так иди же сюда, давай поговорим по-хорошему.
     С каким-то нервным смешком Эмили вышла из-за  прилавка  и  остановилась
возле Шэдрака, на виду у Джоанны.
     - Ну, вот умница, - сказал он. - Милочка ты моя!
     - Не называйте меня так, капитан Джолиф, называйте так другую, у нее на
это больше прав.
     - Я знаю, о чем ты. Но, честное слово, Эмили, до  сегодняшнего  утра  я
даже и не думал, что ты хоть сколько-нибудь меня любишь,  а  то  бы  никогда
этого не сделал. Я очень хорошо отношусь к Джоанне, но я же понимаю,  что  с
самого начала она просто дружила со мной, больше ничего. А теперь я вижу,  к
кому нужно было мне посвататься. Знаешь, Эмили, когда  мужчина  возвращается
домой после долгого плавания, он с женщинами совсем как слепой, ни чуточки в
них не разбирается. Все они для него одинаковы, все красивы, ну он  и  готов
пойти за первой, которая его поманит, а любит она его или нет и не  случится
ли после ему самому полюбить другую - об этом он не думает. С самого  начала
ты мне понравилась больше всех, но ты была такая гордая, такая недотрога,  я
подумал, что ж, мол, ей навязываться, ну и ушел к Джоанне.
     - Не надо так говорить,  мистер  Джолиф,  не  надо,  -  сказала  Эмили,
задыхаясь от волнения, - ведь вы скоро женитесь на  Джоанне,  и  нехорошо...
нехорошо...
     - О Эмили, дорогая  моя!  -  вскричал  Джолиф,  заключая  ее  маленькую
фигурку в объятия, прежде чем она успела понять, что происходит.
     Джоанна за своей занавеской побледнела, хотела  отвести  глаза,  но  не
могла.
     - Только тебя одну я люблю так, как мужчина должен любить  женщину,  на
которой хочет жениться. Я понял это, когда Джоанна сказала,  что  не  станет
меня удерживать. Ей хочется кого-нибудь получше,  я  знаю,  а  за  меня  она
согласилась пойти просто по  доброте  сердечной.  Такая  красавица  простому
моряку не пара, ты больше для этого подходишь. - Он поцеловал ее, потом  еще
и еще, и ее гибкое тело трепетало в его объятиях.
     - А правда ли это?.. Вы уверены, что Джоанна собирается порвать с вами?
Скажите, это правда? Потому что, если не так...
     - Я знаю, она не захочет сделать нас несчастными. Она отпустит меня.
     - Ах, дай бог... дай бог, чтобы  отпустила!  А  теперь  идите,  капитан
Джолиф.
     Он, однако, не спешил уходить, пока наконец кто-то  не  зашел  в  лавку
купить на пенни сургуча, - только тогда он удалился.
     Глядя на Джолифа и Эмили, Джоанна чувствовала, что  ее  снедает  жгучая
зависть. Теперь ее беспокоило только одно - как бы незаметно скрыться.  Надо
уйти так, чтобы Эмили не  узнала  о  ее  посещении.  Джоанна  прокралась  из
комнаты в коридор, затем  через  парадную  дверь  бесшумно  выскользнула  на
улицу.
     Нежная сцена, которой она только что была свидетельницей, заставила  ее
переменить свое прежнее решение. Нет, она  не  отпустит  Шэдрака!  Дома  она
немедленно сожгла письмо и  попросила  мать,  если  зайдет  капитан  Джолиф,
сказать, что ей нездоровится и она не может к нему выйти.
     Но Шэдрак не пришел. Он прислал Джоанне  записку,  в  которой  простыми
словами описал свои чувства и просил ее, раз уж она сама намекала, что и  ее
чувства к нему только дружеские, согласиться на расторжение помолвки.
     Сидя дома и глядя в окно на гавань и  остров  за  нею,  он  ждал,  ждал
ответа, но ответа все не было. Оставаться дольше в неизвестности  стало  ему
невмоготу, и, когда стемнело, он отправился на Хай-стрит. Ему  не  терпелось
повидаться с Джоанной, чтобы узнать свою судьбу.
     Мать девушки сказала, что Джоанне нездоровится и она не  может  к  нему
выйти, а когда он стал расспрашивать, добавила, что все это, вероятно, из-за
его письма, которое ее очень расстроило.
     - Вы, должно быть, знаете, о чем я писал ей, миссис Фиппард? -  спросил
он.
     Да, миссис Фиппард знала, и письмо это было  для  них  большим  ударом.
Тогда Шэдрак, обозвав себя в душе негодяем, стал объяснять, что, если письмо
так огорчило Джоанну, значит, все это недоразумение -  ведь  он  думал,  что
идет навстречу желаниям Джоанны. А раз это не так, то он от своего слова  не
отказывается, и пускай Джоанна забудет про письмо, словно его и не было.
     На следующее утро девушка велела передать ему  на  словах,  что  просит
проводить ее вечером домой после молитвенного собрания. Он так и  сделал,  и
когда они рука об руку шли по улице, она спросила:
     - Так, значит, у нас все по-прежнему, Шэдрак? Ведь письмо ты послал  по
ошибке, из-за того что мы не поняли друг друга?
     - Все по-прежнему, раз ты так хочешь, - ответил он.
     - Да, я так  хочу,  -  проговорила  она,  и  лицо  ее  приняло  жесткое
выражение, - она думала в эту минуту об Эмили.
     Шэдрак был религиозным и до щепетильности порядочным человеком и  слово
свое привык держать, чего бы это  ему  ни  стоило.  Вскоре  его  с  Джоанной
обвенчали, - он постарался как  можно  мягче  сообщить  Эмили,  что  впал  в
заблуждение, вообразив, что невеста к нему равнодушна.

II

     через месяц после свадьбы  умерла  мать  Джоанны,  и  молодым  пришлось
погрузиться в житейские заботы. Теперь, когда у Джоанны не  осталось  никого
из родных, она не допускала и мысли, чтобы муж снова отправился в  плавание,
но вот вопрос: чем же ему здесь заняться? В конце концов решено было  купить
на Хай-стрит бакалейную лавку, хозяин которой как  раз  продавал  свое  дело
вместе с запасами товаров.  Шэдрак  в  торговле  ровно  ничего  не  смыслил,
немногим больше понимала в этом деле и Джоанна, но  они  надеялись,  что  со
временем приобретут опыт.
     И вот они посвятили лавке все свои силы, много лет подряд  держали  ее,
но без особого успеха. У них родилось двое сыновей, и мать  боготворила  их,
хотя к мужу никогда не испытывала  страстной  любви;  им  она  отдавала  без
остатка все свое внимание, все свои заботы. Но торговля шла кое-как, и мечты
дать сыновьям образование  и  вывести  их  в  люди  угасали,  сталкиваясь  с
действительностью. Дальше грамоты их учение не пошло, зато, живя с детства у
моря, они  наловчились  во  всем,  что  относилось  к  мореплаванию,  такому
привлекательному для мальчиков их возраста.
     Наряду с повседневными домашними делами и заботами о своей семье, мысли
Джолифа и Джоанны постоянно занимал еще один предмет - семейная жизнь Эмили.
По странной прихоти случая, которая заставляет иногда обратить  внимание  на
тех, кто затаился в тихом уголке, и пройти мимо  тех,  кто  на  виду,  милую
девушку заметил и полюбил  один  преуспевающий  купец  из  местных  жителей,
вдовый, на несколько лет старше ее, но еще довольно молодой.  Сначала  Эмили
заявила, что никогда ни за  кого  не  выйдет  замуж;  однако  мистер  Лестер
проявил терпение и настойчивость и добился наконец, что она  дала  согласие,
хотя и с неохотой. Плодом их брака были тоже  двое  детей;  они  подрастали,
делали успехи, - и Эмили всем говорила, что никогда и не думала найти  такое
счастье в замужестве.
     Дом почтенного купца - одно из тех  основательных  кирпичных  строений,
которые в провинциальных  городах  иной  раз  вклиниваются  среди  старинных
домиков, - выходил фасадом на Хай-стрит,  почти  напротив  бакалейной  лавки
Джолифов, и для Джоанны было сущей мукой сознавать, что женщина,  чье  место
она  когда-то  захватила  из  одной  только   зависти,   теперь,   достигнув
благосостояния, каждый день видит из своих окон запыленные сахарные  головы,
кучки изюма  и  жестянки  с  чаем,  выставленные  в  убогой  витрине  лавки,
хозяйничать в которой выпало на долю ей, Джоанне. Так  как  торговля  сильно
сократилась, Джоанне приходилось одной управляться со всеми  делами,  и  она
прямо-таки умирала от досады и унижения при мысли, что Эмили Лестер, сидя  в
своей просторной гостиной, могла с той стороны улицы наблюдать, как  Джоанна
суетится за своим прилавком, угождая покупателям, которые и  покупали-то  на
грош, - но как-никак они поддерживали торговлю, значит, нужно  было  радушно
встречать их и даже на улице проявлять к ним любезность, меж тем  как  Эмили
спокойно шествовала мимо с детьми  и  гувернанткой,  беседуя  как  равная  с
самыми именитыми жителями города. Вот  что  выиграла  Джоанна,  не  позволив
Шэдраку Джолифу, который не так уж был ей и дорог, отдать свою любовь другой
женщине.
     Шэдрак был добрый, порядочный человек, он  хранил  верность  жене  и  в
поступках своих и в помышлениях. Время  подрезало  крылья  его  чувствам,  и
былая любовь к Эмили уступила место привязанности к матери его  сыновей;  он
забыл уже давнюю мечту своего сердца, Эмили  вызывала  в  нем  только  чисто
дружеское чувство. Так же относилась к нему теперь и Эмили. Будь  у  Джоанны
хоть какой-нибудь повод к ревности, это, возможно, принесло бы ей  некоторое
удовлетворение. Но и Эмили и Шэдрак совершенно примирились со всем, что  она
сама для них подстроила, и именно это особенно разжигало в ней досаду.
     У Шэдрака совсем не было той мелочной расчетливости, которая необходима
розничному торговцу, всегда имеющему дело  с  многочисленными  конкурентами.
Спросит  какой-нибудь  покупатель,   действительно   ли   бакалейщик   может
рекомендовать тот чудесный заменитель яиц, что был навязан лавке настойчивым
коммивояжером, - а Шэдрак ответит, что "коли не положишь в пудинг  яиц,  так
нечего удивляться, что он яйцами и не пахнет"; а спросят  его  о  "настоящем
кофе-мокка" - в самом ли деле это настоящий мокка, - и  он  угрюмо  ответит:
"