святого Михаила в Бате - это та церковь,
где мы с ним венчались, - и что ты записалась  под  чужим  именем,  -  моим,
потому что оно первое пришло тебе в голову. В этом я тебя поддержу.
     - Ах, как-то мне все это не нравится...
     - Если  ты  это  сделаешь,  -  сказала  леди  Кэролайн  не  допускающим
возражения тоном, - я всегда буду оказывать покровительство  тебе  и  твоему
отцу. Если нет, будет иначе. И я дам тебе мое обручальное кольцо,  носи  его
как свое.
     - А вы его носили, миледи?
     - Только по ночам.
     Особенно выбирать было не из чего,  и  Милли  согласилась.  Тогда  дочь
графа достала из-за корсажа кольцо, котороечей так  и  не  привелось  носить
открыто,  и,  схватив  руку  девушки,  молча  стоявшей  над  могилой  своего
возлюбленного, надела кольцо ей на палец.
     Дрожь прошла по телу Милли. Склонив голову, она проговорила:
     - У меня такое чувство, как будто я обручилась с мертвецом!
     Но  с  этой  минуты  задуманная  подмена  стала  для  нее  как  бы  уже
совершившейся. Блаженный покой снизошел в ее душу. Ей чудилось, что в смерти
она обрела того, кого без всякой надежды боготворила при его  жизни;  и  она
была почти счастлива. Напоследок леди Кэролайн  вручила  новой  жене  своего
покойного мужа все памятки и маленькие подарки, когда-то от него полученные,
даже медальон с прядкой его волос.
     На другой день Милли сделала свое так называемое признание, и  никто  в
нем не усомнился - скромный траур, который она и до  этого  уже  носила,  не
говоря по ком, как бы подтверждал ее слова. Вскоре эта романтическая история
стала всем известна - и в деревне и повсюду в окрестностях, чуть  ли  не  до
самого Мелчестера.
     Любопытная психологическая черточка: однажды признав себя вдовой, Милли
даже с каким-то увлечением вошла в свою  роль.  На  деньги,  которыми  щедро
снабдила ее леди Кэролайн, она купила полный вдовий наряд и по  воскресеньям
появлялась  в  нем  в  церкви,  причем  ее  кроткое  личико  казалось  таким
хорошеньким в ореоле из черного крепа, что другие  деревенские  девушки,  ее
сверстницы, готовы были ей позавидовать.
     Поступая так, Милли, в сущности, почти не совершала обмана  -  ведь  ее
молодая жизнь и в самом деле была разбита утратой любимого человека; все это
видели. А ее рассказ как нельзя лучше объяснял те странности в его поведении
- загадочные отсутствия и внезапные  возвращения,  -  которые  за  последнее
время нередко удивляли его близких; и никому не пришло в голову, что  вторым
действующим лицом в этом романе могла быть не она, а кто-то другой.  Я  даже
думаю, что, если бы истина вдруг обнаружилась, ее сочли бы вздорной выдумкой
- так трудно было  представить  себе  какую-либо  близость  между  надменной
дочерью графа и скромным беспритязательным  деревенским  юношей.  Наследства
после него никакого не осталось, так что некому и незачем было  тащиться  за
сорок миль в город и разыскивать в церковных книгах  запись,  удостоверяющую
этот брак.
     В скором времени на  могиле  молодого  человека  появился  простой,  но
приличный надгробный памятник, надпись на котором гласила, что его воздвигла
убитая горем вдова. Если принять во внимание, что деньги  исходили  от  леди
Кэролайн, а горе от Милли, то в надписи этой было не больше лжи, чем во всех
подобных надписях, - разве только что слово "вдова" следовало бы для большей
точности поставить во множественном числе.
     Впечатлительная и мягкосердечная Милли каждый день  посещала  кладбище,
как и полагается вдове, и подолгу грустила здесь, находя в том  неизъяснимую
отраду. Каждый день она приносила на могилу свежие цветы, и,  расхаживая  во
вдовьем уборе по кладбищенским дорожкам, она, при своей  чувствительности  и
живом воображении, сама уже почти верила, что была когда-то женой того,  кто
теперь покоился под надгробным камнем. Как-то раз под вечер, когда Милли, по
обычаю своему, любящей  рукой  украшала  могилу,  мимо  ограды  прошла  леди
Кэролайн в сопровождении нескольких знакомых, гостивших тогда у графа, и те,
увидев Милли, остановились, долго смотрели на нее и обменялись замечаниями о
том, какое это трогательное зрелище и как  сильно  молодой  человек,  должно
быть, любил свою нежную подругу. Странный огонек - отсвет  душевной  боли  -
вспыхнул  в  глазах  леди  Кэролайн,  как  будто  она  в  этот  миг  впервые
позавидовала Милли в ее  праве  на  скорбь,  которое  сама  же  так  усердно
старалась ей передать. Из этого можно заключить,  что  чувство  к  покойному
мужу еще теплилось в ее сердце, хотя и замутненное и подавленное  сторонними
соображениями.
     Но этому столь удобному для обеих молодых  женщин  устройству  внезапно
пришел конец.  Однажды,  когда  Милли,  как  обычно,  принесла  цветы,  леди
Кэролайн, давно уже поджидавшая ее, прячась в церкви за алтарем, вышла вдруг
ей навстречу, бледная и взволнованная.
     - Милли, - сказала она, - пойди сюда! Мне  нужно  поговорить  с  тобой.
Даже не знаю, с чего начать. Я прямо чуть жива!
     - Сочувствую вам, миледи, - удивленно проговорила Милли.
     - Отдай мне это кольцо! - воскликнула леди Кэролайн, хватая девушку  за
левую руку.
     Милли быстро отдернула руку.
     - Я тебе говорю, отдай! - вне себя крикнула леди  Кэролайн.  -  Ах,  да
ведь ты ничего не знаешь!.. На меня свалилась  такая  беда,  какой  я  и  не
ожидала. - И, нагнувшись к девушке, она что-то прошептала ей на ухо.
     - Ах, боже мой, миледи! - воскликнула пораженная Милли. -  Что  же  вам
теперь делать?
     - Ты должна сказать, что все твое  признание  было  неправда,  выдумка,
преступная ложь, смертный грех! Что это я заставила тебя так сделать,  чтобы
обелить себя. Что в Бате он обвенчался со мной, а не с тобой. Одним  словом,
надо сказать всю правду, как она есть, иначе я погибла - отверженная  всеми,
опозоренная! И это уж навсегда!
     Но есть предел податливости даже таких кротких существ,  как  Милли.  К
этому времени  она  уже  утвердилась  в  мысли,  что  умерший  юноша  всегда
принадлежал ей и что она имеет бесспорное право  носить  его  имя;  она  так
привыкла считать его своим мужем, грезить о нем как о своем муже, говорить о
нем как о своем муже, что отдать его другой женщине только  потому,  что  ей
так велели, было выше ее сил.
     - Нет, нет! -  воскликнула  она  в  отчаянии,  -  я  не  могу  от  него
отказаться, я этого не сделаю! Вы отняли его у меня, когда  он  был  жив,  и
вернули его мне, только когда он умер. А теперь я его не отдам! Я его  вдова
перед богом - я, а не вы, миледи! Потому что я люблю его, и горюю по нем,  и
ношу его дорогое имя, а вы ничего этого не делаете!
     - "Нет, я люблю его! - крикнула леди Кэролайн, сверкая  глазами.  -  Он
мой, и я не уступлю его такой, как ты! Да и как это возможно,  раз  он  отец
этого несчастного ребенка, который должен у меня  родиться?  Он  нужен  мне!
Милли, Милли, да пожалей же ты меня, злая упрямица, пойми, в каком я ужасном
положении! Все эта глупая поспешность, наше женское проклятие!  Зачем  я  не
подумала, не подождала! Ну же, Милли, верни мне  то,  что  я  тебе  дала,  и
обещай, что поддержишь меня, когда я все расскажу!
     - Ни за что! Ни за что! - страстно и чуть не плача вскричала  Милли.  -
Посмотрите на этот памятник! Посмотрите на мое платье и креповый  вуаль,  на
это кольцо; вслушайтесь, каким именем все меня  называют.  Если  вам  дорога
ваша честь, так мне моя тоже! После того как  я  перед  всеми  признала  его
своим мужем, а себя его женой и приняла его имя, и оплакивала его как самого
родного, близкого человека, -  да  как  же  я  теперь  скажу,  что  все  это
неправда? Такой срам на мою голову!.. Нет! Я этого не допущу.  Я  поклянусь,
миледи, что вы солгали, и мне поверят. Мой  рассказ  куда  больше  похож  на
правду - и ваш, а не мой, посчитают выдумкой.  Но,  ради  бога,  миледи,  не
доводите меня до этого! Сжальтесь, не отнимайте его у меня!
     Бедная мнимая вдова так терзалась при мысли о грозящем ей  позоре,  что
леди Кэролайн, несмотря на собственные заботы, невольно почувствовала к  ней
жалость.
     - Да, я понимаю твое положение, - сказала она. - Но подумай и  о  моем!
Что мне делать? Если ты меня не поддержишь,  люди  скажут,  что  я  все  это
выдумала, чтобы спастись от бесчестья. И даже если покажу запись в церковных
книгах, найдутся злопыхатели - их на свете сколько угодно! - которые  станут
утверждать, что это подделка, и большинство все-таки поверит  тебе.  Я  ведь
даже не знаю, кто у нас были свидетели!
     Таким образом, очень скоро обе молодые женщины поняли, что даже  сейчас
главная их сила в единении - вывод, к которому и до них приходили  многие  в
минуту опасности, - и уже более спокойно стали совещаться. После чего Милли,
как обычно, пошла домой; леди Кэролайн тоже вернулась к себе и в ту же  ночь
призналась во всем графине, своей матери,  но  только  ей  одной,  и  никому
больше. А через несколько дней леди Кэролайн и ее мать отправились в Лондон,
где немного погодя к ним присоединилась Милли; в деревне же стало  известно,
что она для поправки здоровья уехала в какоето курортное местечко на  севере
Англии, где были целебные источники, и что деньги на  эту  поездку  ей  дали
графиня и ее дочь, принимавшие живое участие в судьбе одинокой и беззащитной
вдовы.
     В начале следующего года Милли  вернулась  в  деревню  с  младенцем  на
руках. Жена и дочь графа в это время путешествовали за границей и  вернулись
только осенью, а Милли еще  до  того  снова  уехала,  навсегда  покинув  дом
дровосека, своего отца,  ибо  ее  обстоятельства  значительно  изменились  к
лучшему: у нее был теперь свой домик в городке за много миль к востоку от ее
родной деревни, и ей с ребенком, стараниями леди Кэролайн и ее матери,  было
назначено пожизненное содержание - небольшое, но достаточное для того, чтобы
жить безбедно.
     Через два или три года леди Кэролайн вышла замуж за  маркиза  Стонэндж,
который был гораздо старше ее  и  давно  уже  за  ней  ухаживал,  не  внося,
впрочем, в это дело большой страстности. Он не был богат, но  принадлежал  к
самой высшей знати, и они много лет прожили в  полном  согласии,  хотя  брак
этот не был благословлен потомством. Тем временем сын Милли  -  все  считали
мальчика ее сыном, да и сама она привыкла смотреть на него как на  своего  -
рос и процветал и любил Милли всем сердцем, как она того  и  заслуживала  за
свою беззаветную любовь к нему; ибо с каждым днем она все яснее различала  в
его облике черты того человека, который при жизни владел ее девичьим сердцем
и не утратил этой власти и после смерти.
     Она постаралась дать ему  хорошее  образование  -  насколько  это  было
возможно при ее ограниченных средствах, ибо никто не  позаботился  увеличить
ей содержание; леди Кэролайн, став маркизой Стонэндж,  с  течением  времени,
по-видимому, утратила всякий интерес к судьбе Милли  и  ее  воспитанника.  А
Милли в отношении мальчика проявляла большое честолюбие: она отказывала себе
во  всем,  даже  самом  необходимом,  для  того,  чтобы  он   мог   посещать
классическую школу в том городке, где они  поселились;  и  двадцати  лет  он
поступил в кавалерийский полк - не  под  влиянием  минуты  или  из  любви  к
праздности, а с твердым намерением сделать военную службу своей  профессией.
И так как для солдата он был  исключительно  образован,  держался  всегда  с
достоинством и вел себя примерно, то очень скоро получил повышение, чему еще
помогла большая война, которую Англия вела тогда  на  континенте.  Когда  он
вернулся домой после заключения мира, он был уже ротмистром, а не  в  долгом
времени поднялся еще на одну ступень и  был  произведен  в  квартирмейстеры,
невзирая на его молодые годы.
     Весть об этих успехах, которыми он был обязан только самому себе, дошла
до его матери - я хочу сказать, его матери по плоти, маркизы  Стонэндж.  Это
вновь пробудило в ней заглохший было материнский инстинкт и преисполнило  ее
гордостью. С той поры ее уже не покидала мысль об этом  некогда  отвергнутом
сыне, столь преуспевшем на военном поприще. Теперь, когда молодость  прошла,
ей все сильнее хотелось его повидать, особенно после того, как  умер  маркиз
Стонэндж и она осталась одинокой и бездетной вдовой. Решилась бы она сама  к
нему обратиться или нет, я не знаю, но однажды, проезжая в открытой  коляске
по окраине соседнего городка, она увидела, что мимо  проходит  кавалерийская
часть, стоявшая там в казармах. Она пристально вгляделась и в одном из самых
щеголеватых всадников узнала своего сына - по его сходству с отцом.
     Материнское чувство, столько лет дремавшее в ее сердце, вспыхнуло вдруг
с необычайной силой; в волнении она спрашивала себя - да как  же  могла  она
так  пренебречь  собственным  ребенком?  Зачем  недостало  у  нее  истинного
мужества любви? Надо было тогда  же  открыто  признать  свой  брак  и  самой
воспитывать это дитя! Много ли стоит жемчужная коронка с золотыми  листьями,
если из-за  нее  она  лишилась  любви  и  поддержки  такого  благородного  и
достойного уважения  сына?  Так  в  одиночестве  и  унынии  предавалась  она
печальным мыслям; и если когда-то она горько раскаивалась в своем  увлечении
сыном псаломщика, то теперь еще горше каялась в своей  гордости,  побудившей
ее от него отречься.
     Под конец она так измучилась тоской по сыну, что ей уже стало  казаться
- она просто не сможет жить, если не откроет ему, кто  его  мать.  Будь  что
будет, но она это сделает; и хотя с опозданием, а  все-таки  отберет  его  у
этой  женщины,  которую  она  уже  начинала  ненавидеть   со   всей   злобой
опустошенного сердца за то,  что  та  заняла  ее  место.  Леди  Стонэндж  не
сомневалась, что сын ее будет рад сменить свою деревенскую мать на такую,  у
которой и отец и муж были пэрами Англии. И так как теперь, в  своем  вдовьем
положении,  она  вольна  была  делать,  что  ей  угодно,  ни  перед  кем  не
отчитываясь, то на следующий же день она отправилась в тот городок, где  все
еще жила Милли, по-прежнему нося траур в память возлюбленного своей юности.
     - Он мой сын, - сказала  маркиза,  как  только  они  с  Милли  остались
наедине. - И теперь, когда я могу уже  не  считаться  с  мнением  света,  ты
должна отдать его мне. Он часто тебя навещает?
     - Каждый месяц, с тех пор как вернулся с войны, - ответила Милли.  -  И
часто гостит у меня по два-три дня. И мы с ним  ездим  в  разные  интересные
места, и он мне все показывает. - Она говорила с тихим торжеством.
     - Ну что ж, придется тебе его отдать, - хладнокровно сказала маркиза. -
Тебе от этого хуже не  будет;  можешь  видеться  с  ним,  если  захочешь.  Я
намерена признать свой первый брак, и он будет жить со мною.
     - Вы забываете, миледи, что тут решаю не одна я, а и он тоже.
     - Ну, это мы уладим. Ты же не думаешь, что он... - Но, не желая обижать
Милли напоминанием о ее бедности и своем богатстве,  леди  Кэролайн  сказала
только: - Я его родила, а не ты.
     - Как будто в этом  все  дело!  -  ответила  Милли  с  презрением,  ибо
случается все же, что живущие в  хижинах  осмеливаются  выказывать  подобные
чувства обитателям пышных хором, а мера этого чувства в данном  случае  была
очень не маленькая. - Но хорошо, - продолжала она, - я  согласна.  Расскажем
ему, и пусть он сам решит.
     - Больше мне ничего и не нужно, - сказала леди Стонэндж. - Напиши  ему,
чтобы приехал, и я встречусь с ним здесь.
     Кавалеристу написали, и свиданье состоялось. Когда  он  узнал  о  своем
родстве с маркизой, он не так сильно удивился, как она  ожидала,  ибо  давно
уже догадывался, что с его рождением связана какая-то тайна. С  маркизой  он
держался в высшей степени почтительно, но без той теплоты,  на  которую  она
надеялась. Затем ему было предложено избрать себе мать  по  своему  желанию.
Его ответ изумил и потряс маркизу.
     - Нет, миледи, - сказал он. - Очень вам благодарен, но пусть  уж  лучше
все остается, как есть. Имя своего отца я все равно и так ношу.  Видите  ли,
миледи, вы не думали обо мне, когда я был слаб  и  беспомощен;  зачем  же  я
приду к вам теперь, когда я силен? Она, эта добрая душа,  -  он  показал  на
Милли, - растила меня с первых дней моей жизни, нянчила меня,  ухаживала  за
мною, когда я хворал, и урезывала себя во всем, чтобы помочь мне выбиться  в
люди. Никакую другую мать я не могу любить так, как ее. Да она  и  есть  моя
мать, и я всегда буду ее сыном! - И с этими словами он обнял Милли за  плечи
своей сильной рукой и поцеловал ее с величайшей нежностью.
     На бедную маркизу было жалко смотреть.
     - Ты убиваешь меня! - воскликнула она, задыхаясь от рыданий. - Разве не
можешь ты любить и меня тоже?..
     - Нет, миледи. Скажу вам откровенно: вы стыдились моего отца,  честного
и доброго человека, и поэтому теперь я стыжусь вас.
     Ничто  не  могло  его  поколебать.   Под   конец   несчастная   женщина
прерывающимся голосом выговорила сквозь слезы:
     - Не можешь ли ты - ах, не отказывай! - поцеловать  меня,  один  только
раз! как ты ее поцеловал?.. Это же так немного - и это все, о чем я прошу!..
     - Пожалуйста, - ответил он.
     Он холодно поцеловал ее, и тем завершилось печальное свидание. Но  этот
день стал началом конца для маркизы Стонэндж. Так странно была она  устроена
- как, впрочем, и большинство людей,  -  что  отказ  сына  заставил  ее  еще
сильнее жаждать его любви. Сколько она после того прожила, я хорошо не знаю,
но, во всяком случае, недолго. Ее  источило  бесплодное  раскаяние,  о  коем
сказано, что оно острее зуба змеиного. Равнодушная теперь  к  мнению  света,
презирая все его правила и обычаи, она не  скрывала  более  своей  горестной
истории; и когда пришел желанный конец (который, как  я  должен  признать  с
прискорбием, она не захотела смягчить утешениями религии),  нельзя  было  бы
точнее определить его причину, чем  сказав,  что  она  умерла  от  разбитого
сердца.


ЛЕДИ МОТТИСФОНТ

                    рассказ сентиментального члена клуба

     Перевод М. Литвиновой-Юдиной

     Человеку созерцательного склада, пожалуй, лучше всего избрать для жизни
городок Уинтончестер, этот самый романтический  из  всех  старинных  городов
Уэссекса; ибо там есть собор с  таким  длинным  нефом,  что  по  нему  можно
прогуливаться, не поворачивая то и дело назад, и предаваться размышлениям на
самые отвлеченные темы с таким видом, будто  просто  совершаешь  здесь  свой
предобеденный моцион, укрывшись от дождя или слишком жаркого солнца.  Можно,
например, неторопливо  прохаживаясь  среди  этих  великолепных  надгробий  -
триста шагов в одну сторону и снова триста шагов в другую, -  раздумывать  о
том, что конечная участь  владык  мира  сего  разнится  от  конечной  участи
простых смертных лишь тем,  что  останки  королей  и  епископов  хранятся  в
сухости  под  этими  древними  сводами,  а  прах  фермера  или   приходского
священника беспрепятственно мокнет в  месте  их  последнего  успокоения  под
открытым небом. Или, если вы влюблены, пройдитесь об руку со своей милой  по
часовням  и  боковым  приделам,  и  вы  так  проникнитесь   царящим   вокруг
торжественным настроением, что ваша с ней любовь примет более  утонченный  и
возвышенный характер и станет от этого  гораздо  приятнее  разуму,  если  не
сердцу, нежели те оттенки чувства, которые  возникают  в  иных  местах,  где
кругом кипит жизнь, где все цветет и плодоносит.
     Под этими-то величественными сводами одним  холодным  мартовским  утром
происходило объяснение сэра Эшли Моттисфонта с благородной девицей Филиппой.
Удалившись сюда со своей избранницей от докучливых родственников, сэр  Эшли,
вот уже несколько лет вдовствующий, предложил ей стать хозяйкой в его  доме.
Жизнь Филиппы, дочери простого сквайра Оукхолла,  проходила  до  сих  пор  в
безвестности, а сэр Эшли хоть и был небогат, но  занимал  в  свете  довольно
заметное положение. Поэтому все в округе в один гол