окос только что кончился, и в воздухе еще стоял запах сена. К югу перед ним растянулись холмы, освещенные по северным склонам. Под деревьями, у самой изгороди, стояли, медленно помахивая хвостами, рыжие сэссекские коровы. Вдали на склонах тоже пасся скот. Покой окутал землю. Под косыми лучами солнца хлеб на ближнем поле отливал неземными оттенками - не то зеленью, не то золотом. И среди мирной красоты вечера Джон остро почувствовал разрушительную силу любви - чувства до того сладкого, тревожного и захватывающего, что оно отнимает у природы и краски и покой, а жертвы его отравляют жизнь окружающим и сами ни на что не годны. Работать - и созерцать природу во всех ее образах! Почему он не может уйти от женщин? Почему, как в анекдоте, который рассказывала Холли, где бедную девушку пришло проводить на вокзал все ее семейство, - почему он не может уехать и сказать: "Слава тебе господи, с этим добром я разделался!"
     Кусали мошки, и он пошел дальше. Рассказать Энн, что он ехал с Флер? Умолчать об этом - значило бы подчеркнуть значение этой встречи; но рассказывать почему-то не хотелось. И тут он набрел на Энн; она сидела на заборе, без шляпы, засунув руки в карманы джемпера, очень прямая и гибкая.
     - Помоги мне слезть, Джон!
     Он помог и не сразу выпустил ее. И сейчас же сказал:
     - Угадай, с кем я ехал в поезде? С Флер Монт. Мы встретились на вокзале. Она на будущей неделе привезет сынишку в Лоринг, чтобы подправить его.
     - О, как жаль!
     - Почему?
     - Потому что я люблю тебя, Джон. - Она вздернула подбородок, и теперь ее прямой точеный носик казался совсем тупым.
     - Не понимаю... - начал Джон.
     - Другая женщина, Джон. Я еще в Аскоте заметила...
     Наверно, я старомодна, Джон.
     - Это ничего, я тоже.
     Глаза ее, не до конца укрощенные американской цивилизацией, обратились на него, и она взяла его под руку.
     - У Рондавеля пропал аппетит. Гринуотер очень расстроен. А я никак не усвою английское произношение, а очень хочу. Я теперь англичанка и по закону и по происхождению, французского только и есть, что одна прабабка.
     Если у нас будут дети, они будут англичане, и жить мы будем в Англии. Ты окончательно решил купить ферму Грин-Хилл?
     - Да, и теперь уж возьмусь за дело серьезно. Два раза играл в игрушки, довольно с меня.
     - Разве в Северной Каролине ты играл?
     - Не совсем. Но теперь другое дело; там это было не так важно. Что такое в конце концов персики? А здесь вопрос серьезный. Я намерен наживать деньги.
     - Чудно! - сказала Энн. - Но я никак не ожидала, что ты это скажешь.
     - Прибыль - единственный критерий. Буду разводить помидоры, лук, спаржу и маслины; из пахотной земли выжму все, что можно, и, если смогу, еще прикуплю.
     - Джон! Сколько энергии! - И она схватила его за подбородок.
     - Ладно, ладно, - свирепо сказал Джон. - Вот посмотришь, шучу я или нет.
     - А дом ты предоставишь мне? Я так чудесно все устрою!
     - Идет.
     - Так поцелуй меня.
     Полуоткрыв губы, она смотрела ему в глаза чуть косящим взглядом, придававшим ее глазам их особую манящую прелесть, и он подумал: "Все очень просто. То, другое, - нелепость! Иначе и быть не может!" Он поцеловал ее в лоб и в губы, но и тут, казалось, видел, как дрогнула Флер, прощаясь с ним, слышал ее слова: "A! А забавная все-таки получилась встреча!"
     - Зайдем посмотреть Рондавеля, - сказал он.
     Когда они вошли в конюшню, серый жеребенок стоял у дальней стены стойла и вяло разглядывал морковку, которую протягивал ему Гринуотер.
     - Никуда не годится! - через плечо бросил им тренер. - Не быть ему в Гудвуде. Заболел жеребенок.
     Как это Флер сказала: "Аи геусиг в Гудвуае, если не раньше!"
     - Может, у него просто голова болит, Гринуотер? - сказала Энн.
     - Нет, мэм, у него жар. Ну, да ничего, еще успеет взять приз в Ньюмаркете <Октябрьские, скачки.>.
     Джон погладил жеребенка по ляжке.
     - Эх ты, бедняга! Вот чудеса! На ощупь чувствуешь, что он не в порядке.
     - Это всегда так, - сказал Гринуотер. - Но с чего бы? Во всей округе, насколько я знаю, нет ни одной больной лошади. Самое капризное существо на свете - лошадь! К Аскотским скачкам его не тренировали - взял да и пришел первым. Теперь готовили его к Гудвуду - а он расклеился. Мястер Дарти хочет, чтобы я дал ему какого-то южноафриканского снадобья, а я о нем и не слышал.
     - У них там лошади очень много болеют, - сказал Джон.
     - Вот видите, - продолжал тренер, протягивая руку к ушам жеребенка, совсем невеселый! Много бы я дал, чтобы знать, с чего он захворал.
     Джон и Энн ушли, а он остался стоять около унылого жеребенка, вытянув вперед темное ястребиное лицо, словно стараясь разгадать ощущения своего любимца.
     В тот вечер Джон поднялся к себе, совершенно одурелый от взглядов Вала на коммунизм, лейбористскую партию и личные свойства сына Голубки да еще целой диссертации на тему о болезнях лошадей в Южной Африке. Он вошел в полутемную спальню. У окна стояла белая фигура; при его приближении она обернулась и бросилась ему на шею.
     - Джон, только не разлюби меня!
     - С чего бы?
     - Ведь ты мужчина. А потом - верность теперь не в моде.
     - Брось! - мягко сказал Джон. - Настолько же в моде, как и во всякое другое время.
     - Я рада, что мы не едем в Гудвуд. Я боюсь ее. Она такая умная.
     - Флер?
     - Конечно, ты был в нее влюблен, Джон, я это чувствую; лучше бы ты сказал мне.
     Джон облокотился на окно рядом с ней.
     - Почему? - сказал он устало.
     Она не ответила. Они стояли рядом в теплой тишине ночи, мотыльки задевали их крыльями, крик ночной птицы прорезал молчание, да изредка было слышно, как в конюшне переступает с ноги на ногу лошадь. Вдруг Энн протянула вперед руку.
     - Вот там - где-то - она не спит и хочет тебя. Нехорошо мне, Джон!
     - Не расстраивай себя, родная!
     - Но мне, право же, нехорошо, Джон.
     Прижалась к нему, как ребенок, щекой к щеке, темный завиток щекотал ему шею. И вдруг обернулась, отчаянно ища губами его губы.
     - Люби меня!
     Но когда она уснула, Джон еще долго лежал с открытыми глазами. В окно прокрался лунный свет, и в комнату вошел призрак - призрак в костюме с картины Гойи, кружился, придерживая руками широкое платье, манил глазами, а губы словно шептали: "И меня! И меня!"
     И, приподнявшись на локте, он решительно посмотрел на темную головку на подушке. Нет! Ничего, кроме нее, нет - не должно быть - в этой комнате. Только не уходить от действительности!

X. НЕПРИЯТНОСТИ

     На следующий день, в понедельник, за завтраком Вэл сказал Холли:
     Вот послушай-ка!
     "Дорогой Дарти,
     Я, кажется, могу оказать тебе услугу. У меня имеются кой-какие сведения относительно твоего жеребенка от Голубки и вообще о твоей конюшне, и стоят они гораздо больше, чем те пятьдесят фунтов, которые ты, я надеюсь, согласишься мне за них заплатить. Думаешь ли ты приехать в город на этой неделе? Если да, нельзя ли нам встретиться у Брюмеля? Или, если хочешь, я могу прийти на Грин-стрит. Дело важное.
     Искренне тебе преданный Обри Стэйнфорд".
     - Опять этот человек!
     - Не обращай внимания, Вэл!
     - Ну, не знаю, - мрачно протянул Вэл. - Какая-то шайка что-то слишком заинтересовалась этим жеребенком. Гринуотер волнуется. Я уж лучше постараюсь выяснить, в чем тут дело.
     - Так посоветуйся сначала с дядей. Он еще не уехал от твоей мамы.
     Вэл скорчил гримасу.
     - Да, - сказала Холли, - но от него ты узнаешь, что можно делать и чего нельзя. Против таких людей не стоит действовать в одиночку.
     - Ну ладно. Пари держу, что тут дело нечисто. Кто-то еще в Аскоте знал о Рондавеле.
     Он поехал в Лондон утренним поездом и к завтраку был уже у матери. Она и Аннет завтракали в гостях, но Сомс был дома и не слишком радушно пожал ему руку.
     - Этот молодой человек с женой все еще у вас?
     - Да, - сказал Вэл.
     - Что он, никогда не соберется чем-нибудь заняться? Узнав, что Джон как раз собирается заняться делом, он проворчал:
     - Сельское хозяйство? В Англии? Это еще зачем ему понадобилось? Только швырять деньги на ветер. Лучше ехал бы обратно в Америку или еще в какую новую страну. Почему бы ему не попробовать Южной Африки? Там его сводный брат умер.
     - Он больше не уедет из Англии, дядя Сомс, - по-видимому, проникся нежной любовью к родине.
     Сомс пожевал молча.
     - Дилетанты все эти молодые Форсайты, - сказал он. - Сколько у него годовых?
     - Столько же, сколько у Холли и ее сводной сестры, - около двух тысяч, пока жива его мать.
     Сомс заглянул в рюмку и извлек из нее микроскопический кусочек пробки. Его мать! Он слышал, что она опять в Париже. Она-то имеет теперь по меньшей мере три тысячи годовых. Он помнил время, когда у нее не было ничего, кроме несчастных пятидесяти фунтов в год, но оказалось, что и этого было слишком много, - не они ли навели ее на мысль о самостоятельности? Опять в Париже! Булонский лес, зеленая Ниобея, исходящая слезами, - он хорошо ее помнил, - и сцена, которая произошла тогда между ними...
     - А ты зачем приехал в город?
     - Вот, дядя Сомс.
     Сомс укрепил на носу очки, которые совсем недавно начал надевать для чтения, прочел письмо и вернул его племяннику.
     - Видал я в свое время нахалов, но этот тип?
     - Как вы мне советуете поступить?
     - Брось письмо в корзину, забудь о нем.
     Вэл покачал головой.
     - Стэйнфорд как-то заезжал ко мне в Уонсдон. Я ничего ему не сказал; но вы помните, что в Аскоте мы смогли получить только вчетверо, а ведь это был первый дебют Рондавеля. А теперь, перед самым Гудвудом, жеребенок заболел; что-то тут кроется.
     - Так что же ты намерен делать?
     - Я думал повидаться с ним, и может быть, вы бы не отказались присутствовать при нашем разговоре, чтобы не дать мне свалять дурака.
     - Это, пожалуй, не глупо. Такого беззастенчивого мерзавца, как этот, мне еще не приходилось встречать.
     - Чистокровный аристократ, дядя Сомс, порода сказывается.
     - Гм, - буркнул Сомс. - Ну что же, пригласи его сюда, если уж непременно хочешь с ним говорить, но сначала вынеси из комнаты все ценное и скажи Смизер, пусть уберет зонты.
     В то утро он проводил Флер и внука на взморье и скучал, особенно после того, как, проводив их, посмотрел карту Сэссекса и обнаружил, что Флер будет жить в двух шагах от Уонсдона и от этого молодого человека, который теперь не выходил у него из головы, о чем бы он ни думал. Возможность взять реванш с "этого мерзавца" Стэйнфорда сулила какое-то развлечение. Как только посланный ушел, он пододвинул стул к окну, откуда видна была улица. Про зонты он так и не сказал ничего - решил, что это будет недостойно, - но сосчитал их. День был теплый, шел дождь, и в открытое окно столовой с Грин-стрит струился влажный воздух, чуть отдающий запахами кухни.
     - Идет, - сказал он вдруг. - Экая томная фигура!
     Вэл пересек комнату и стал за его стулом. Сомс заерзал на своем месте. Этот тип и его племянник вместе учились - кто их знает, может быть, у них есть и еще какие-нибудь общие пороки.
     - Ого, - сказал Вэл вполголоса, - вид у него и правда больной.
     На "томной фигуре" был тот же темный костюм и шляпа, в которых Сомс видел его в первый раз; та же небрежная элегантность; поднятая бровь и полузакрытые глаза по-прежнему излучали презрение на горькие складки в углах рта. И ни с чем не сравнимое выражение обреченного, которому только и осталось, что презирать всякое чувство, как и в тот раз, пробудили в Сомсе крошечную искру жалости.
     - Надо предложить ему выпить, - сказал он.
     Вэл двинулся к буфету.
     Раздался звонок, голоса в передней; потом появилась Смизер, красная, запыхавшаяся, с виноватым лицом.
     - Вы примете этого джентльмена, сэр, который унес сами знаете что, сэр?
     - Проведите его сюда, Смизер.
     Вэл повернул к двери. Сомс остался сидеть.
     "Томная фигура" появилась в дверях, кивнула Вэлу и подняла брови в сторону Сомса. Тот сказал:
     - Здравствуйте, мистер Стэйнфорд.
     - Мистер Форсайт, если не ошибаюсь?
     - Коньяку или виски, Стэйнфорд?
     - Спасибо, коньяку.
     - Давай покурим. Ты хотел меня видеть. Мистер Форсайт - мой дядя и мой поверенный.
     Сомс заметил, как Стэйнфорд улыбнулся, словно говоря: "Да ну? Вот удивительные люди!" Он закурил предложенную сигару, и воцарилось молчание.
     - Ну? - не выдержал Вэл.
     - Очень сожалею, Дарти, что твой жеребенок от Голубки расклеился.
     - А откуда это тебе известно?
     - Вот именно. Но прежде чем я тебе это сообщу, будь добр дать мне пятьдесят фунтов и обещание, что мое имя не будет упомянуто.
     Сомс и Вэл остолбенели. Наконец Вэл сказал:
     - А какая у меня гарантия, что твои сведения стоят пятьдесят фунтов или хотя бы пять?
     - О, что я знаю, что твой жеребенок болен.
     Как ни мало был Сомс знаком с миром скачек, он все же понял силу этого аргумента.
     - Ты хочешь сказать, что знаешь, где моя конюшня протекает?
     Стэйнфорд кивнул.
     - В университете мы были друзьями, - сказал Вэл. - Чего ты ожидал бы от меня, если бы я располагал такими же сведениями о твоей конюшне?
     - Дорогой Дарти, величины несоизмеримые. Ты богат, я - нет.
     Избитые фразы вертелись на языке у Сомса. Он проглотил их. Что толку разговаривать с таким типом!
     - Пятьдесят фунтов - большие деньги, - сказал Вэл. - Твои сведения действительно ценны?
     - Да, клянусь честью.
     Сомс громко фыркнул.
     - Если я куплю у тебя эту течь, - продолжал Вэл, - можешь ты гарантировать, что она не обнаружится в Другом месте?
     - Мало вероятия, чтобы у тебя в конюшне оказались две трубы с течью.
     - Мне и в одну не верится.
     - Одна-то есть.
     Сомс увидел, как его племянник подошел к столу и стал отсчитывать банковые билеты.
     - Сначала скажи мне, что ты знаешь, и я заплачу тебе, если найду, что твои сведения правдоподобны. Имя твое упомянуто не будет.
     Сомс увидел, как томные брови поднялись.
     - Я доверчивый человек, Дарти, не то что ты. Дай расчет конюху по фамилии Синнет - вот где твоя конюшня протекает.
     - Синнет? - сказал Вэл. - Мой лучший конюх! Чем ты можешь доказать?
     Стэйнфорд извлек грязный листок почтовой бумаги и протянул его Вэлу. Тот прочел вслух:
     - "Серый жеребенок болен, все в порядке - в Гудвуде ему не быть". Все в порядке? - повторил он. - Так, значит, он это подстроил?
     Стэйнфорд пожал плечами.
     - Можешь ты мне дать эту записку? - спросил Вэл.
     - Если ты пообещаешь не показывать ему.
     Вэл кивнул и взял записку.
     - Ты знаешь его почерк? - спросил Сомс. - Очень это все подозрительно.
     - Нет еще, - сказал Вэл и, к ужасу Сомса, положил в протянутую руку пачку банкнот. Сомс ясно расслышал легкий вздох облегчения. Вэл вдруг сказал:
     - Ты с ним сговорился в тот день, когда заезжал ко мне?
     Стэйнфорд чуть заметно улыбнулся, еще раз пожал плечами и повернул к двери.
     - До свидания, Дарти, - сказал он.
     Сомс раскрыл рот. Так реванш окончен! Он ушел!
     - Послушай, - сказал он. - Не выпускай же его! Это чудовищно!
     - Ой, до чего смешно, - сказал вдруг Вал и захохотал. - Ой, до чего смешно!
     - Смешно, - проворчал Сомс. - Куда идет мир, не понимаю.
     - Не горюйте, дядя Сомс. На пятьдесят фунтов он меня обчистил, но за такое не жаль и заплатить. Синнет, мой лучший конюх!
     Сомс все ворчал.
     - Совратить твоего работника и тебя же заставить платить за это! Дальше идти некуда!
     - В том-то и прелесть, дядя Сомс. Ну, поеду домой я выгоню этого мошенника.
     - Я бы, на твоем месте, не постеснялся сказать ему, откуда мне все известно.
     - Ну, не знаю. Ведь Стэйнфорд еле на ногах держится. Я не моралист, но думается мне, что свое слово я сдержу.
     Сомс помолчал, потом искоса взглянул на племянника.
     - Делай как знаешь. Но не мешало бы его засадить.
     С этими словами он прошел в переднюю и пересчитал зонты. Все были целы, он взял один из них и вышел на улицу. Его тянуло на воздух. Если не считать истории с Элдерсоном, он сталкивался с явной бесчестностью не часто и только у представителей низших классов. Можно оправдать какого-нибудь бродягу, или даже клерка, или домашнюю прислугу. У них много соблазнов и никаких традиций. Но чего ждать от жизни, если даже на аристократа нельзя положиться в таком простом вопросе, как честность! Каждый день приходится читать о преступлениях, и можно с уверенностью сказать, что на одно дело, которое доходит до суда, десятки остаются нераскрытыми. А если прибавить все темные дела, что творятся в Сити, все сделки на комиссиях, подкуп полиции, торговлю титулами - с этим, впрочем, как будто покончено, - все мошенничества с подрядами... Прямо волосы дыбом встают!
     Можно издеваться над прежним временем, и, конечно, наше время таит больше соблазнов, но что-то простое и честное ушло из жизни безвозвратно. Люди добиваются своего всеми правдами и неправдами, не желают больше ждать, когда удача сама придет к ним в руки. Все так спешат нажиться или прожиться! Деньги - во что бы то ни стало! Каких только не продают теперь шарлатанских средств, каких только книг не печатают, махнув рукой на правду и на приличия. А рекламы! Боже милостивый!
     Эти мрачные размышления завели его в Вестминстер. Можно, пожалуй, зайти на Саут-сквер узнать, сообщила ли Флер по телефону, как доехала.
     В холле на саркофаге лежало восемь шляп разных цветов и фасонов. Что тут еще творится? Из столовой доносился шум голосов, потом загудело кто-то произносил речь. У Майкла какое-то собрание, а в доме только что была корь!
     - Что у вас тут творится? - спросил он Кокера.
     - Кажется, что-то насчет трущоб, сэр; мистер Монт говорил, они собираются их обновлять.
     - Положите мою шляпу отдельно, - сказал Сомс. - От миссис Монт было что-нибудь?
     - Она звонила, сэр. Доехали хорошо. Собаку, кажется, тошнило дорогой. Упрямый пес.
     - Ну, - сказал Сомс, - я пока посижу в кабинете.
     Войдя в кабинет, он заметил на письменном столе акварель: серебристый фон, дерево с большими темно-зелеными листьями и шаровидными золотыми плодами - сделано по-любительски, но что-то есть. В нижнем углу надпись рукой его дочери:
     "Золотое яблоко. Ф. М. 1926".
     Он и понятия не имел, что она так хорошо владеет акварелью! Вот умница! И он прислонил рисунок так, чтобы получше рассмотреть его. Яблоко? Что-то не похоже. Совершенно несъедобные плоды и сияют, точно фонари. Запретный плод! Такой Ева могла дать Адаму. Может быть, это символ? Воплощение ее тайных мыслей? И, глядя на рисунок, он погрузился в мрачное раздумье, из которого его вывел звук открывающейся двери. Вошел Майкл.
     - Здравствуйте, сэр!
     - Здравствуйте, - ответил Сомс. - Это что за штука?,

XI. ВЗЯЛИСЬ ЗА ТРУЩОБЫ

     Живя в эпоху, когда почти все подчинено комитетам, Майкл мог с уверенностью сказать, чему подчиняются сами комитеты. Нельзя собрать комитет непосредственно после обеда, ибо тогда члены комитета будут спать; или непосредственно перед обедом, ибо тогда они будут раздражительны. Нужно дать членам комитета свободно поговорить о чем вздумается, пока они не устанут слушать друг друга. Но должен быть кто-нибудь, предпочтительно председатель, кто бы мало говорил, побольше думал и уж конечно не спал бы, когда наступит подходящий момент, чтобы предложить среднюю линию действия, которую измученные члены обычно и принимают.
     Залучив епископа и сэра Годфри Бедвина - специалиста-туберкулезника и получив отказ от своего дяди Лайонеля Черрела, который сразу сообразил, что его жену леди Элисон хотят втянуть в работу, Майкл созвал первое собрание у себя в три часа, в день отъезда Флер на взморье. Явился Хилери и молоденькая девушка в роли секретарши. Началось с неожиданностей. Члены комитета в полном составе расселись вокруг испанского стола и стали беседовать. Майклу было ясно, что и епископ, и сэр Тимоти Фэнфилд метят на роль председателя, и он под столом ле