еще поесть до спектакля.
     Да она уже лезет в машину! Сомс чуть не вылез вон. Он сдержался, искоса оглядел ее; наверно, какая-нибудь актриса - молодая, лицо круглое, и, конечно, накрашено, - чуть курносая, глаза серые, слегка навыкате; рот... гм, красивый рот, немножко вульгарный. И, разумеется, стриженая.
     - Вот спасибо вам!
     - Не стоит, - сказал Сомс; и машина тронулась.
     - Вы думаете, это надолго - забастовка?
     Сомс наклонился вперед.
     - Поезжайте, Ригз, - сказал он, - этой даме нужно на, у э-э... Ковентри-стрит, там остановитесь.
     - Такая глупость вся эта история, - сказала дама. - Я бы ни за что не поспела вовремя. Вы видели наше обозрение "Такая милашка"?
     - Нет.
     - Очень, знаете ли, неплохо.
     - Да?
     - Впрочем, если это не кончится, придется закрывать лавочку.
     - А.
     Молодая женщина замолчала, сообразив, что поклонник не отличается разговорчивостью.
     Сомс переменил позу. Он так давно не разговаривал с посторонней молодой женщиной, что почти совсем забыл, как это делается. Поддерживать разговор ему не хотелось, а между тем, он понимал, что она его гостья.
     - Вам удобно? - неожиданно спросил он.
     Она улыбнулась.
     - Неужели нет? Машина чудесная!
     - Мне она не нравится, - сказал Соке.
     Она раскрыла рот.
     - Почему?
     Сомс пожал плечами; он говорил, только чтобы сказать что-нибудь.
     - По-моему, это даже интересно, правда? - сказала она. - "Держаться" вот так, как мы все сейчас.
     Машина теперь шла полным ходом, и Сомс начал вы - считывать, через сколько минут можно будет покончить с такими сопоставлениями.
     Памятник Альберту, уже! Он почувствовал к, нему своего рода нежность - такое счастливое неведение всего происходящего!
     - Обязательно приходите посмотреть наше обозрение, - сказала дамочка.
     Сомс собрался с духом и взглянул ей в лицо.
     - Что вы там делаете? - спросил он.
     - Пою и танцую.
     - Вот как.
     - У меня хорошая сцена в третьем акте, где мы все в ночных рубашонках.
     Сомс чуть заметно улыбнулся.
     - Таких, как Кэт Воген, теперь не увидишь, - сказал он.
     - Кэт Воген? Кто она была?
     - Кто была Кэт Воген? - повторил Сомс. - Самая блестящая балерина легкого жанра. В то время в танцах было изящество; это теперь вы только и знаете, что ногами дрыгать. Вы думаете, чем быстрее вы можете передвигать ноги, тем лучше танцуете. - И, сам смутившись своего выпада, который неминуемо должен был к чему-то привести, он отвел глаза.
     - Вы не любите джаз? - осведомилась дамочка.
     - Не люблю, - сказал Сомс.
     - А знаете, я, пожалуй, тоже; кроме того, он выходит из моды.
     Угол Хайд-парка, уже! И скорость добрых двадцать миль!
     - Ой-ой-ой! Посмотрите на грузовики; замечательно, правда?
     Сомс проворчал что-то утвердительное. Дамочка стала без всякого стеснения пудрить нос и подмазывать губы. "Что, если меня кто-нибудь увидит?" - подумал Сомс. А может, кто и видит, он этого никогда не узнает. Поднимая высокий воротник пальто, он сказал:
     - Сквозит в этих автомобилях! Подвезти вас к ресторану Скотта?
     - Ой, нет, если можно - к Лайонсу; я еле-еле успею перекусить. В восемь надо быть на сцене. Большое вам спасибо. Теперь если бы кто еще отвез меня домой! - Она вдруг повела глазами и добавила: - Не поймите превратно!
     - Ну, что вы, - сказал Сомс не без тонкости, вы и приехали. Стойте, Ригз!
     Машина остановилась, и дамочка протянула Сомсу руку.
     - Прощайте, и большое спасибо!
     - Прощайте, - сказал Сомс.
     Улыбаясь и кивая, она сошла на тротуар.
     - Поезжайте, Ригз, да поживее. Саут-сквер.
     Машина тронулась. Сомс не оглядывался; в сознании его, как пузырь на поверхности воды, возникла мысль: "В прежнее время всякая женщина, которая выглядит и говорит, как эта, дала бы мне свой адрес". А она не дала! Он не мог решить, знаменует это прогресс или нет.
     Не застав дома ни Флер, ни Майкла, он не стал переодеваться к обеду, а прошел в детскую. Его внук, которому шел теперь третий год, еще не спал и сказал:
     - Алло!
     - Алло!
     Сомс извлек игрушечную трещотку. Последовало пять минут сосредоточенного и упоенного молчания, по временам нарушаемого гортанным звуком трещотки. Потом внук улегся поудобнее, уставился синими глазами на Сомса и сказал:
     - Алло!
     - Алло! - ответил Сомс.
     - Спать! - сказал внук.
     - Спать! - сказал Сомс, пятясь к двери, и чуть ну споткнулся о серебристую собачку.
     На том разговор закончился, и Сомс пошел вниз. Флер предупредила по телефону, чтобы он не ждал их к обеду.
     Он сел перед картиной Гойи. Трудно было бы утверждать, что Сомс помнил чартистское движение 1848 года, потому что он родился в 5-м; но он знал, что в то время его дядя Суизин состоял в добровольческой полиции. С тех пор не было более серьезных внутренних беспорядков, чем эта генеральная стачка; и за супом Сомс все глубже и глубже вдумывался в ее возможные последствия. Большевизм на пороге, вот в чем беда! И еще - недостаток гибкости английского мышления. Если уголь был когда-то прибыльной статьей - воображают, что он навсегда останется прибыльным. Политические лидеры, руководство тред-юнионов, печать не видят на два дюйма дальше своего носа! Им еще в августе надо было начать что-то делать, а что они сделал? Составили доклад, на который никто и смотреть не хочет.
     - Белого вина, сэр, или бордо?
     - Все равно, что есть начатого.
     В восьмидесятых, даже в девяностых годах с его отцом от таких слов случился бы удар: пить бордо из начатой бутылки в его глазах почти равнялось безбожию. Очередной симптом вырождения идеалов!
     - А вы. Кокер, что скажете о забастовке?
     Лысый слуга наклонил бутылку сотерна.
     - Неосновательно задумано, сэр, если уж вы меня спрашиваете.
     - Почему вы так думаете?
     - А было бы основательно, сэр, Хайд-парк был бы закрыт для публики.
     Вилка Сомса с куском камбалы повисла в воздухе.
     - Очень возможно, что вы правы, - сказал он одобрительно.
     - Суетятся они много, но так - все впустую. Пособие - вот это умно придумали, сэр. Хлеба и цирков, как говорит мистер Монт.
     - Ха! Вы видели эту столовую, которую они устроили?
     - Нет, сэр. Кажется, нынче вечером туда придет морильщик. Говорят, тараканов там видимо-невидимо.
     - Брр!
     - Да, сэр, насекомое отвратительное.
     Пообедав, Сомс закурил вторую из двух полагавшихся ему в день сигар и надел наушники радио. Он, пока мог, противился этому изобретению - в такое время! "Говорит Лондон!" Да, а слушает вся Великобритания. Беспорядки в Глазго? Иначе и быть не может - там столько ирландцев! Требуются еще добровольцы в чрезвычайную полицию? Ну, их-то скоро будет достаточно. Нужно сказать этому Ригзу, чтобы записался. Вот и здесь без лакея вполне можно обойтись. Поезда! Поездов, по-видимому, пустили уже порядочно. Прослушав довольно внимательно речь министра внутренних дел. Сомс снял наушники и взял "Бритиш Газет". Впервые за всю жизнь он уделил некоторое время чтению этого малопочтенного листка и надеялся, что первый раз будет и последним. Бумага и печать из рук вон плохи. Все же надо считать достижением, что ее вообще удалось выпустить. Подбираются к свободе печати! Не так-то это легко, как казалось этим людишкам. Попробовали - и вот результат: печать, куда более решительно направленная против них, чем та, которую они прикрыли. Обожглись на этом деле! И без всякого толку, ведь влияние печати - устарелое понятие. Его убила война. Без доверия нет влияния. Что политические вожди, что печать - если им нельзя верить, они вообще не идут в счет! Может быть, эту истину когда-нибудь откроют заново. А пока что газеты - те же коктейли, только возбуждают аппетит и нервы. Как хочется спать. Хоть бы Флер не слишком поздно вернулась домой. Безумная затея - эта стачка! Из-за нее все взялись за совершенно непривычные дела, да еще в такой момент, когда промышленность только-только начинает - или делает вид, что начинает, - оживать. Но что поделаешь! В наше время становится год от года труднее придерживаться плана. Всегда что-нибудь помешает. Весь мир как будто живет со дня на день, и притом такими темпами! Сомс откинулся на спинку испанского стула, заслонил глаза от света, и сон волной подступил к его сознанию. Стачка стачкой, а волны перекатывались через него мягко, неотвратимо.
     Защекотало, и над его рукой, сухощавой и темной, закачалась бахрома шали. Что такое? Он с усилием выбрался из чащи снов. Около него стояла Флер. Красивая, яркая, глаза сияют, говорит быстро, как будто возбужденно.
     - Так ты приехал, папа!
     Губы ее горячо и мягко коснулись его лба, а глаза - что с ней? Она точно помолодела, точно... как бы это выразить?
     - Ты дома? - сказал он. - Кит становится разговорчив. Поела чего-нибудь?
     - Да, да!
     - Эта столовая...
     Флер сбросила шаль.
     - Мне там ужасно нравится.
     Сомс с удивлением заметил, как часто дышит ее грудь, словно она только что бежала. И щеки у нее были очень розовые.
     - Ты, надеюсь, ничего там не подцепила? Флер засмеялась - очаровательный звук, и совершенно необоснованный.
     - Какой ты смешной, папа! Я молю бога, чтобы забастовка тянулась подольше.
     - Не говори глупостей, - сказал Сомс. - Где Майкл?
     - Пошел спать. Он заезжал за мной из палаты. Говорит, ничего у них там не выходит.
     - Который час?
     - Первый час, милый. Ты, наверное, хорошо соснул.
     - Просто дремал.
     - Мы видели танк на набережной - шел на восток, Ужасно чудно они выглядят. Ты не слышал?
     - Нет, - сказал Сомс.
     - Ну, если услышишь - не тревожься. Майкл говорит, их направляют в порт.
     - Очень рад. Значит, правительство серьезно взялось за дело. Но тебе пора спать. Ты переутомилась.
     Она задумчиво смотрела на него, накинув на руку испанскую шаль, насвистывая какую-то мелодию.
     - Спокойной ночи, - сказал он, - я тоже скоро пойду спать.
     Она послала ему воздушный поцелуй, повернулась на каблучках и исчезла.
     - Не нравится мне это, - пробормотал Сомс. - Сам не знаю почему, только не нравится.
     Слишком молодо она выглядела. Или это стачка ударила ей в голову? Он встал, чтобы нацедить в стакан содовой, - после сна остался неприятный вкус во рту.
     Ум-дум-бом-ум-дум-бом-ум-дум-бом! И скрежет! Еще танк? Хотел бы он взглянуть на эту махину. При мысли, что они идут в порт, он чуть ли не возликовал. Раз они налицо, страна вне опасности. Он надел дорожное пальто и шляпу, вышел из дому, пересек пустую площадь и остановился на улице, с которой видна была набережная. Вот он идет! Как огромное допотопное чудище, в освещенной фонарями темноте рычит и хрюкает большущая сказочная черепаха, воплощение неотвратимой мощи. "Хороший им готовится сюрприз!" - подумал Сомс, когда танк прополз, скрежеща, и скрылся из виду; Он уже слышал, что идет следующий, но, вдруг решив, что хорошенького понемножку, повернул к дому. Роскошь, может быть, и излишняя, если вспомнить равнодушную толпу, окружавшую утром его автомобиль, - ни оружия, ни даже революционного задора в глазах!
     "Неосновательно задумано!" А эти ползучие чудища! Может быть, правительству хочется сделать вид, что это не верно? Демонстрация мощи! Что-то возмутилось в душе Сомса. Это же Англия, черт возьми! Может, они и правы, но что-то не похоже. Чересчур... чересчур по-военному! Он отпер входную дверь. Ум-дум-дум-ум-дум-дум! Что же, мало кто их увидит или услышит в такое позднее время. Вероятно, они попали сюда откуда-нибудь из деревни - не хотел бы он повстречаться с ними в лесу или на полях. Танки - папа, мама и деточка, как... как семья мастодонтов, а? Никакого чувства пропорции в таких вещах. И никакого чувства юмора. Он постоял на лестнице, послушал. Хоть бы они только не разбудили малыша!

V. ОПАСНОСТЬ

     Когда Флер, оглядывая лица сидящих за ужином, увидела Джона Форсайта, в ее сердце что-то произошло, славно она зимой набрела на цветущий куст жимолости. Оправившись от легкого опьянения, она отошла, подальше и вгляделась в Джона. Он сидел, словно не обращая внимания на еду, и на его потном лице, измазанном угольной пылью, была улыбка, свойственная человеку, поднявшемуся на гору или пробежавшему большое расстояние, усталая, милая и такая, будто он много и с толком поработал. Ресницам его - длинные и темные, какими она их помнила, - скрывали глаза и спорили с более светлыми волосами, взлохмаченными, несмотря на короткую стрижку.
     Продолжая давать распоряжения Рут Аафонтэн, Флер лихорадочно думала. Джон! Как с кеба свалился в ее столовую - окрепший, более подобранный; подбородок решительнее, глаза сидят глубже, но страшно похож на Джиша! Что же теперь делать? Если б только можно было выключить свет, подкрасться к нему сзади, наклониться и поцеловать в пятно над левым глазом! Ну, а дальше что? Глупо! А что, если он сейчас, очнется от своей мечтательной улыбки и увидит ее? Скорей всего, он никогда больше не придет к ней в столовую. Она помнила, какая у него совесть. И она приняла мгновенное решение. Не сегодня! Холли будет знать, где он остановился. Время и место по ее выбору, если она, по зрелом размышлении, захочет играть с огнем. И, снабдив Рут Лафонтвн инструкцией относительно булочек, она оглянулась через плечо на лицо Джона, рассеянно чему-то улыбающееся, и пошла в свою маленькую контору.
     И начались зрелые размышления. Майкл, Кит, отец; устоявшийся порядок добродетельной и богатой жизни; душевное равновесие, которого она в последнее время достигла! Все в опасности из-за одной улыбки и запаха жимолости! Нет! Этот счет закрыт. Открыть его - значило бы снова искушать судьбу. И если искушать судьбу вполне современное занятие - она, может быть, и не современная женщина. Впрочем, неизвестно еще, в ее ли силах открыть этот счет? И ею овладело любопытство - захотелось увидеть его жену, которая заменила ее. Флер. В Англии она? Брюнетка, как ее брат Франсис? Флер взяла список покупок, намеченных на завтра. Такая гибель дел! Идиот думать о таких вещах! Телефон! Он звонил целый день; с девяти часов утра она плясала под его дудку.
     - Да?.. Говорит миссис Монт. Что? Но я ведь их заказала... О! Но должна же я давать им утром яичницу с ветчиной! Не могут он перед работой получать одно какао... Что? У Компакта нет средств?.. Ну, затея! Хотите вы, чтобы дороги работали прилично, или нет? Зайти поговорить? Мне, - права же, некогда". Да, да, пожалуйста, сделайте мне одолжение, скажите директору, что их просто необходимо кормить посытнее. У них такой усталый вид. Он поймет... Да... Спасибо большое! - она повесила трубку. Черт!
     Кто-то засмеялся.
     - Ой, это вы, Холли! Как всегда, экономят и тянут! Сегодня это уже четвертый раз. Ну, мне все равно - я держу свою линию. Вот взгляните: это - завтрашний список для Хэррнджа. Колоссальны, во что поделаешь. Купите все; риск беру на себя" хоть бы мне пришлось ехать туда и рыдать у его ног.
     И за сочувственной иронией на лице Холли ей виделась улыбка Джона. Надо кормить его посытнее - да ив его одного! Не глядя на кузину, он" сказала:
     - Я видела здесь Джона. Откуда о" взялся?
     - Из Парижа, Пока живет с нам" на Грин-стрит.
     Флер с легким смешком выставила вперед подбородок.
     - Забавно опять увидеть его, да еще такого чумазого! Его жена тоже здесь?
     - Нет еще, - сказала Холли, - она осталась в Париже с его матерью.
     - О, хорошо бы с ним как-нибудь повидаться!
     - Он работает кочегаром на пригородных поездах - уходит в шесть, приходит после одиннадцати.
     - Понятие! Я и думала - потом, если стачка когданибудь кончится.
     Холли кивнула.
     - Его жена хочет приехать помогать; что вы скажете, не взять ли ее в столовую?
     - Если она подойдет.
     - Джон говорит, что очень.
     - Не вижу, собственно, к чему американке утруждать себя. Они хотят совсем поселиться в Англии?
     - Да.
     - О! Впрочем, мы оба переболели корью.
     - Если заболеть вторично, взрослой. Флер, - корь опасна.
     Флер засмеялась.
     - Никакого риска! - и глаза ее, карие, ясные, веселые, встретились с глазами кузины, глубокими, серьезными, серыми.
     - Майкл ждет вас в машине, - сказала Холли.
     - Отлично. Вы можете побыть здесь, пока они кончат есть? Завтра с пяти утра дежурит Нора Кэрфью. Я буду здесь в девять, до того, как вы уедете к Хэрриджу. Если надумаете еще что-нибудь, прибавьте к списку, я уж какнибудь заставлю их натянуть. Спокойной ночи, Холли!
     - Спокойной ночи, родная.
     Не жалость ли мелькнула в этих серых глазах? Жалость, скажите на милость!
     - Привет Джону. Интересно, как ему нравится быть кочегаром. Нужно достать еще тазов для умывания.
     Сидя рядом с Майклом, который вел машину, она снова будто видела в стекле улыбку Джона, и в темноте ее губы тянулись вперед, словно хотели достать эту улыбку. Корь - от нее бывает сыпь и поднимается температура... Как пусты улицы, ведь шоферы такси тоже бастуют. Майкл оглянулся на нее.
     - Ну, как дела?
     - Какое страшилище этот морильщик, Майкл. У него рябое лицо клином, и волнистые черные волосы, и глаза падшего ангела; но дело свое он знает.
     - Посмотри-ка, вон танк; мне о них говорили. Они идут в порт. Похоже на провокацию. Хорошо еще, что нет газет, негде о них писать.
     Флер рассмеялась.
     - Папа, наверное, уже дома. Он приехал в город охранять меня. Если бы и вправду началась стрельба, интересно, что бы он сделал, - стал махать зонтиком?
     - Инстинкт. Все равно что у тебя по отношению к Киту.
     Флер не ответила. Позже, повидав отца, она поднялась наверх и остановилась у двери детской. Мелодия, так изумившая Сомса, прозвучала легкомысленно в пустом коридоре. "L'amour est enfant de Boheme; il n'a jamais, jamais connu de loi: si tu ne m'aimes pas, je t'aime, et si je t'aime, prends garde a toi!" <Хабанера "Любовь свободна" из оперы "Кармен".>. Испания, и тоска ее свадебной поездки! "Голос, в ночи звенящий!" Закрыть ставни, заткнуть уши - не впускать его, Она вошла в спальню и зажгла все лампы. Никогда еще никогда ей так не нравилась - много зеркал, зеленые и лиловые тона, поблескивающее серебро. Она стояла и смотрела на свое лицо, на щеках появилось по красному пятну. Зачем она не Нора Кэрфыо - добросовестная, несложная, самоотверженная, которая завтра в половине шестого утра будет кормить Джона яичницей с ветчиной! Джон с умытым лицом! Она быстро разделась. Может ли сравниться с ней эта его жена? Кому из них присудил бы он золотое яблоко, если бы они с Эни вот так стояли рядом? И красные пятна на ее щеках гуще заалели. Переутомление - это ей знакомо! Заснуть не удастся! Но простыни были прохладные. Да, прежнее гладкое ирландское полотно куда приятнее, чем этот новый шершавый французский материал. А, вот и Майкл входит, идет к ней. Что ж! Зачем быть с ним суровой - бедный Майкл! И когда он обнимал ее, она видела улыбку Джона.
     Этот первый день работы на паровозе мог хоть кого заставить улыбаться.
     Машинист, почти столь же юный, как и он, но в нормальное время - совладелец машиностроительного завода, просветил Джона по сложному вопросу: как добиться равномерного сгорания. "Хитрая работа и очень утомительная!" Их пассажиры вели себя хорошо. Один даже подошел поблагодарить их. Машинист подмигнул Джону. Было и несколько тревожных моментов. Поедая за ужином гороховый суп, Джон думал о них с удовольствием. Было замечательно, но плечи и руки у него разломило. "Вы их смажьте на ночь", посоветовал машинист.
     Какая-то молоденькая женщина предложила ему печеной картошки. У нее были необычайно ясные, темно-карие глаза, немножко похожие на глаза Энн, только у Энн они русалочьи. Он взял картофелину, поблагодарил и опять погрузился в мечты кочегара. Удивительно приятно преодолевать трудности, быть снопа в Англии, что-то делать для Англии! Нужно пожить вдали от родины, чтобы понять это. Энн телеграфировала, что хочет приехать и быть с ним. Если он ответит "нет", она все равно приедет. В этом он успел убедиться за два