говорила Холли. - Мы, знаете, скрываем свои чувства. Чувства гибнут, когда швыряешься ими на ветер.
     - А, - сказала Флер. - Ну, да хранит вас бог, как говорится, и привет Джону. Я пригласила бы их к завтраку, но ведь вы уезжаете в Уонсдон?
     - Послезавтра.
     В круглом зеркальце Флер увидала, что маска на ее лицо стала совсем непроницаемой, и повернулась к двери.
     - Возможно, что я забегу к тете Уинифрид, если улучу минутку. До свидания.
     Спускаясь по лестнице, она думала: "Так это ветер убивает чувства!"
     В машине Сомс разглядывал спину Ригза. Шофер был худ как жердь.
     - Ну, кончила? - спросил он ее.
     - Да, дорогой.
     - Давно пора. На кого стала похожа!
     - Разве ты находишь, что я похудела, папа?
     - Нет, - сказал Сомс, - нет. Ты пошла в мать. Но нельзя так переутомляться. Хочешь подышать воздухом? В парк, Ригз!
     По дороге в это тихое пристанище он задумчиво сказал:
     - Я помню время, когда твоя бабушка каталась здесь каждый день, с точностью часового механизма. Тогда знали, что такое привычка. Хочешь остановиться посмотреть на этот памятник, о котором столько кричат?
     - Я его видела, папа.
     - Я тоже, - сказал Сомс. - Бьет на дешевый эффект. Вот статуя Сент-Годенса в Вашингтоне - это другое дело!
     И он искоса посмотрел на дочь. Хорошо еще, что она не знает, как он уберег ее там от этого Джона Форсайта! Теперь-то она уж наверно узнала, что он в Лондоне, у ее тетки. А стачка кончилась, на железных дорогах восстанавливается нормальное движение, и он окажется без дела. Но, может быть, он уедет в Париж? Его мать, по-видимому, все еще там. У Сомса чуть не вырвался вопрос, но удержал инстинкт - всесильный, только когда дело касалось Флер. Если она и видела молодого человека, то не скажет ему об этом. Вид у нее немного таинственный, или это ему только чудится?
     Нет! Он не мог разгадать ее мысли. Это, может, и лучше. Кто решится открыть свои мысли людям? Тайники, изгибы, излишества мыслей. Только в просеянном, профильтрованном виде можно выставить мысль напоказ. И Сомс опять искоса поглядел на дочь.
     А она и правда была погружена в мысли, которые его сильно встревожили бы. Как повидать Джона с глазу на глаз до его отъезда в Уонсдон? Можно, конечно, просто зайти на Грин-стрит - и, вероятно, не увидеть его. Можно пригласить его и себе позавтракать, но тогда не обойтись без его жены и своего мужа. Увидеть его одного можно только случайно. И Флер стала строить планы. Когда она совсем было сообразила, что случайность в том и состоит, что ее невозможно спланировать, клан вдруг возник. Она пойдет на Грин-стрит в девять часов утра - поговорить с Холли относительно счетов по столовой. После таких утомительных дней Холли и Энн, наверное, будут пить кофе в постели. Вал уехал в Уонсдон. Тетя Уинифрид всегда встает поздно! Есть шанс застать Джона одного. И она повернулась к Сомсу.
     - Какой ты милый, папа, что повез меня проветриться; ужасно приятно.
     - Хочешь, выйдем посмотреть на уток? У лебедей в Мейплдерхеме в этом году опять птенцы.
     Лебеди! Как ясно она помнит шесть маленьких "миноносцев", плывших за старыми лебедями по зеленоватой воде, в лето ее любви шесть лет назад! Спускаясь по траве к Серпентайну, она ощутила сладостное волнение. Но никто, никто не узнает о том, что в ней творится. Что бы ни случилось а скорее всего вообще ничего не случится" - теперь-то она спасет свое лицо. Нет в мире сильней побуждения, как говорит Майкл.
     - Твой дедушка водил меня сюда, когда я был мальчишкой, - прозвучал около нее голос отца. Он не добавил; "А я водил сюда ту мою жену в первое время после свадьбы". Ирэн! Она любила деревья и воду. Она любила все красивое. И она не любила его.
     - Итонские курточки! Шестьдесят лет прошло, больше. Кто бы тогда подумал?
     - Кто бы что подумал, папа? Что итонские кусочки все еще будут искать?
     - Этот, как его... Теннисон, кажется: "Старый порядок меняется, новому место дает". Не могу себе представить тебя в стоячих воротничках и юбках до полу, не говоря о турнюрах. В то время не жалели материи на платья, но знали мы о женщинах ровно столько же, сколько и теперь, - то есть почти ничего.
     - Ну, не знаю. По-твоему, человеческие страсти те что были, папа?
     Сомс задумчиво потер подбородок. Почему она это спросила? Когда-то он сказал ей, что настоящая страсть бывала только в прошлом, а она ответила, что сама ее переживает. И в памяти у него мгновенно возникла картина, как в теплице Мейплдерхема, во влажной жаре, отдающей землей и геранью, он толкнул ногой трубу водяного отопления. Может, Флер и была права тогда: от человеческой природы не уйдешь.
     - Страсти! - сказал он. - Что ж, и сейчас иногда читаешь, что люди травятся газом. В прежнее время они обычно топились. Пойдем выпьем чаю, вон там есть какойто павильон.
     Когда они уселись и голуби весело принялись клевать его пирожное, он окинул дочь долгим взглядом. Она сидела, положив ногу на ногу - красивые ноги! И фигурой - от талии и выше - как-то отличалась от всех других молодых женщин, которых ему приходилось видеть. Она сидела не согнувшись, а чуть выгнув спину, отчего появлялась решительность в посадке головы. Она опять коротко остриглась - эта мода оказалась, против ожидания, живучей; но, надо признать, шея у нес на редкость белая и круглая. Лицо широкое, с твердым округлым подбородком; очень мало пудры, и губы не подкрашены, белые веки с темными ресницами, ясные светло-карие глаза, небольшой прямой нос, и широкий низкий лоб, и каштановые завитки над ушами; и рот, напрашивающийся на поцелуи, - право же, ему есть чем гордиться!
     - Я полагаю, - сказал он, - ты рада, что опять можешь уделять больше времени Киту? Он плутишка! Подумай, что он попросил у меня вчера, - молоток!
     - Да, он постоянно все крушит. Я стараюсь шлепать его как можно реже, но иногда без этого не обойтись - кроме меня, никому не разрешается. Мама приучила его к этому, пока нас не было, так что теперь он считает, что это в порядке вещей.
     - Дети - чудные создания, - сказал Сомс. - В моем детстве с нами так не носились.
     - Прости меня, папа, но, по-моему, больше всех с ним носишься ты.
     - Что? - сказал Сомс. - Я?
     - Ты исполняешь все его прихоти. Ты дал ему молоток?
     - У меня его не было - к чему мне носить с собой молотки?
     Флер рассмеялась.
     - Нет, но ты относишься к нему совершенно серьезно. Майкл относится к нему иронически.
     - Малыш не лишен чувства юмора.
     - К счастью. А меня ты не баловал, папа?
     Сомс уставился на голубя.
     - Трудно сказать, - ответил он. - Ты чувствуешь себя избалованной?
     - Когда я чего-нибудь хочу - кончено.
     Это он знал; но если она не хочет невозможного...
     - И если я этого не получаю, со мной не шути.
     - Это кто говорит?
     - Никто это не говорит, я сама знаю...
     Хм! Чего же она сейчас хочет? Спросить? И, делая вид, что смахивает с пиджака крошки, он взглянул на нее исподлобья. Лицо ее, глаза, которые на мгновение остались незащищенными, заволокла какая-то глубокая... как бы это сказать? Тайна! Вот оно что!

IX. СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

     Зажав в руке счета по столовой. Флер на мгновение задержалась у подъезда, между двумя лавровыми деревьями в кадках. Большой Бэн показывает без четверти девять. Пешком через Грин-парк она пройдет минут двадцать. Кофе она выпила в постели, чтобы избежать вопросов, - а папа, конечно, тут как тут - приклеился носом к окну столовой. Флер помахала счетами, и он отшатнулся от окна, как будто она его стегнула. Папа бесконечно добр, но напрасно он все время стирает с нее пыль - она не фарфоровая безделушка!
     Она шла быстрым шагом. Никаких ощущений, связанных с жимолостью, у нее сегодня не было, ум работал четко и живо. Если Джон вернулся в Англию окончательно, нужно добиться его. Чем скорее, тем лучше, без канители! На куртинах перед Букингемским дворцом только что расцвела герань, ярко-пунцовая; Флер стало жарко. Не нужно спешить, а то придешь вся потная. Деревья одевались по-летнему; в Грин-парке тянуло ветерком, и на солнце пахло травой и листьями. Много лет так хорошо не пахло весной. Флер неудержимо потянуло за город. Трава, и вода, и деревья - среди них протекли ее встречи с Джоном, один час в этом самом парке, перед тем как он повез ее в Робйн-Хилл! Робин-Хилл продали какому-то пэру. Ну и пусть наслаждается; она-то знает историю этого злосчастного дома - он точно корабль, над которым тяготеет проклятие! Дом сгубил ее отца, и отца Джона, и еще, кажется, его деда, не говоря уже о ней самой. Второй раз ее так легко не сломаешь! И, выйдя на Пикадилли, Флер мысленно посмеялась над своей детской наивностью. В окнах клуба, обязанного своим названием - "Айсиум" - Джорджу Форсайту, не было видно ни одного из его соратников, обычно созерцавших изменчивые настроения улицы, потягивая из стакана или чашки и обволакивая свои мнения клубами дыма. Флер очень смутно помнила его, своего старого родственника Джорджа Форсайта, который часто сиживал здесь, мясистый и язвительный, за выпуклыми стеклами окна. Джордж, бывший владелец "Белой обезьяны", что висит теперь наверху, у Майкла в кабинете. И дядя Монтегью Дарти, которого она видела всего один раз и хорошо запомнила, потому что он ущипнул ее за мягкое место и сказал: "Ну-ка, из чего делают маленьких девочек?" Узнав вскоре после этого, что он сломал себе шею, она захлопала в ладоши - препротивный был человек, толстолицый, темноусый, пахнувший духами и сигарами. На последнем повороте она запыхалась. На окнах дома тетки в ящиках цвела герань, фуксии еще не распустились. Не в ее ли бывшей комнате теперь поселили их? И, отняв руку от сердца, она позвонила.
     - А, Смизер! Встал уже кто-нибудь?
     - Пока только мистер Джон встал, мисс Флер.
     И зачем так колотится сердце? Идиотство - когда не чувствуешь никакого волнения.
     - Хватит и его, Смизер. Где он?
     - Пьет кофе, мисс Флер.
     - Хорошо, доложите. Я и сама не откажусь от второй чашки.
     Она стала еле слышно склонять скрипящую фамилию, которая плыла впереди нее в столовую: "Смизер, Смизера, Смизеру, Смизером". Глупо!
     - Миссис Майкл Монт, мистер Джон. Заварить вам свежего кофе, мисс Флер?
     - Нет, спасибо, Смизер. - Скрипнул корсет, дверь закрылась.
     Джон встал.
     - Флер!
     - Ну, Джон?
     Ей удалось пожать ему руку и не покраснеть, хотя его щеки, теперь уже не измазанные, залил густой румянец.
     - Хорошо я тебя кормила?
     - Замечательно. Как поживаешь. Флер? Не слишком устала?
     - Ничуть. Как тебе понравилось быть кочегаром?
     - Хорошо! Машинист у меня был молодчина. Энн будет жалеть - она еще отлеживается.
     - Она очень помогла нам. Почти шесть лет прошло, Джон; ты мало изменился.
     - Ты тоже.
     - О, я-то? До ужаса.
     - Ну, мне это не видно. Ты завтракала?
     - Да. Садись и продолжай есть. Я зашла к Холли, надо поговорить о счетах. Она тоже не вставала?
     - Кажется.
     - Сейчас пройду к ней. Как тебе живется в Англии, Джон?
     - Чудесно. Больше не уеду. Энн согласна.
     - Где думаешь поселиться?
     - Где-нибудь поближе к Валу и Холли, если найдем участок; буду заниматься хозяйством.
     - Все увлекаешься хозяйством?
     - Больше чем когда-либо.
     - Как поэзия?
     - Что-то заглохла.
     Флер напомнила:
     - "Голос, в ночи звенящий, в сонном и старом испанском городе, потемневшем в свете бледнеющих звезд".
     - Боже мой! Ты это помнишь?
     - Да.
     Взгляд у него был такой же прямой, как прежде, ресницы такие же темные.
     - Хочешь познакомиться с Майклом, Джон, и посмотреть моего младенца?
     - Очень.
     - Когда вы уезжаете в Уонсдон?
     - Завтра или послезавтра.
     - Так, может быть, завтра вы оба придете к завтраку?
     - С удовольствием.
     - В половине второго. И Холли, и тетя Уинифрид. Твоя мама еще в Париже?
     - Да. Она думает там и остаться.
     - Видишь. Джон, все улаживается, правда?
     - Правда.
     - Налить тебе еще кофе? Тетя Уинифрид гордится своим кофе.
     - Флер, у тебя прекрасный вид.
     - Благодарю. Ты в Робин-Хилле побывал?
     - Нет еще. Там теперь обосновался какой-то вельможа.
     - Как твоей, как Энн, здесь интересно показалось?
     - Впечатление колоссальное. Говорят, мы благородная нация. Ты когда-нибудь это находила?
     - Абсолютно - нет; относительно - может быть.
     - Тут так хорошо пахнет.
     - Нюх поэта. Помнишь нашу прогулку в Уонсдоне?
     - Я все помню, Флер.
     - Вот это честно. Я тоже. Мне не так-то скоро удалось запомнить, что я забыла. Ты сколько времени помнил?
     - Наверно, еще дольше.
     - Ну, Майкл - лучший из всех мужчин.
     - Энн - лучшая из женщин.
     - Как удачно, правда? Сколько ей лет?
     - Двадцать один.
     - Как раз тебе подходит. Даже если б нас не разлучили, я всегда была слишком стара для тебя. Ой, какие мы были глупые, правда?
     - Не нахожу. Это было так естественно, так красиво.
     - Ты по-прежнему идеалист. Хочешь варенья? Оксфордское.
     - Да. Только в Оксфорде и умеют варить варенье.
     - Джон, у тебя волосы лежат совсем как раньше. Ты мои заметил?
     - Все старался.
     - Тебе не нравится?
     - Раньше, пожалуй, было лучше; хотя...
     - Ты хочешь сказать, что мне не к лицу отставать от моды. Очень тонко! Что она стриженая, ты, по-видимому, одобряешь.
     - Энн стрижка к лицу.
     - Ее брат много тебе рассказывал обо мне?
     - Он говорил, что у тебя прелестный дом, что ты ухаживала за ним, как ангел.
     - Не как ангел, а как светская молодая женщина. Это пока еще не одно и то же.
     - Энн была так благодарна. Она тебе говорила?
     - Да. Но по секрету скажу тебе, что мы, кажется, отправили Фрэнсиса домой циником. Цинизм у нас в моде. Ты заметил ею во мне?
     - По-моему, ты его напускаешь на себя.
     - Ну, что ты? Я его отбрасываю, когда говорю с тобой. Ты всегда был невинным младенцем. Не улыбайся - был! Поэтому тебе и удалось от меня отделаться. Ну, не думала я, что мы еще увидимся.
     - И я не думал. Жаль, что Энн еще не встала.
     - Ты не говорил ей обо мне.
     - Почему ты знаешь?
     - По тому, как она смотрит на меня.
     - К чему было говорить ей?
     - Совершенно не к чему. Что прошло... А забавно всетаки с тобой встретиться. Ну, руку. Пойду к Колли.
     Их руки встретились над его тарелкой с вареньем.
     - Теперь мы не дети, Джон. Так до завтра. Мой дом тебе понравится. A rivederci! <До свидания (итал.).>
     Поднимаясь по лестнице, она упорно ни о чем не думала.
     - Можно войти, Холли?
     - Флер! Милая!
     На фоне подушки смуглело тонкое лицо, такое милое и умное. Флер подумалось, что нет человека, от которого труднее скрыть свои мысли, чем от Холли.
     - Вот счета, - сказала она. - В десять мне предстоит разговор с этим ослом-чиновником. Это вы заказали столько окороков?
     Тонкая смуглая рука взяла счета, и на лбу между большими серыми глазами появилась морщинка.
     - Девять? Нет... да. Правильно. Вы видели Джона?
     - Да. Единственная ранняя птица. Приходите все к нам завтра к завтраку.
     - А вы думаете, что это будет разумно. Флер?
     - Я думаю, что это будет приятно.
     Она встретила пытливый взгляд серых глаз твердо и с тайной злостью. Никто не посмеет прочесть у нее в мыслях, никто не посмеет вмешаться!
     - Ну отлично, значит, ждем вас всех в час тридцать. А теперь мне надо бежать.
     И она побежала, но так как ни с каким "ослом-чиновником" ей встретиться не предстояло, она вернулась в Гринпарк и села на скамейку.
     Так вот какой Джон теперь! Ужасно похож на Джона - тогда! Глаза глубже, подбородок упрямей - вот, собственно, и вся разница. Он все еще сияет, он все еще верит во что-то. Он все еще восхищается ею. Д-да!
     В листьях над ее головой зашумел ветерок. День выдался на редкость теплый - первый по-настоящему теплый день с самой пасхи! Что им дать на завтрак? Как поступить с папой? Он не должен здесь оставаться! Одно дело в совершенстве владеть собой; в совершенстве владеть собственным отцом куда труднее. На ее короткую юбку лег узор из листьев, солнце грело ей колени; она положила ногу на ногу и откинулась на спинку скамьи. Первый наряд Евы - узор из листьев... "Разумно?" - сказала Холли. Как знать?.. Омары? Нет, что-нибудь английское. Блинчики непременно. Чтобы отделаться от папы, нужно напроситься к нему в Мейплдерхем, вместе с Китом, на послезавтра; тогда он уедет, чтобы все для них приготовить. Мама еще не вернулась из Франции. Эти уедут в Уонсдон. Делать в городе нечего. Солнце пригревает затылок - хорошо! Пахнет травой... жимолостью! Ой-ой-ой!

Х. ПОСЛЕ ЗАВТРАКА

     Что из всех человеческих отправлений самое многозначительное - это принятие пищи, подтвердит всякий, кто участвует в этих регулярных пытках. Невозможность выйти из-за стола превращает еду в самый страшный вид человеческой деятельности в обществе, члены которого настолько культурны, что способны проглатывать не только пищу, но и собственные чувства.
     Такое представление, во всяком случае, сложилось у Флер во время этого завтрака. Испанский стиль ее комнаты напоминал ей, что не с Джоном она провела в Испании свой медовый месяц. Один курьез произошел еще до завтрака. Увидев Майкла, Джон воскликнул:
     - Алло! Вот эго интересно! Флер тоже была в тот день в Маунт-Вернон?
     Это что такое? От нее что-то скрыли?
     Тогда Майкл сказал:
     - Помнишь, Флер? Молодой англичанин, которого я встретил в Маунт-Вернон?
     - "Корабли, проходящие ночью", - сказала Флер.
     Маунт-Вернон! Так это они там встретились! А она нет!
     - Маунт-Вернон - прелестное место, Но вам нужно показать Ричмонд, Энн. Можно бы поехать после завтрака. Тетя Уинифрпд, вы, наверно, целый век не были в Ричмонде. На обратном пути можно заглянуть в Робин-Хилл, Джон.
     - Твой старый дом, Джон? О, поедемте!
     В эту минуту она ненавидела оживленное лицо Энн, на которое смотрел Джон.
     - А вельможа? - сказал он.
     - О, - быстро вставила Флер, - он в Монте-Карло. Я только вчера прочла. А ты, Майкл, поедешь?
     - Боюсь, что не смогу. У меня заседание комитета. Да и в автомобиле места только на пять человек.
     - Ах, как было бы замечательно! Уж эта американская восторженность!
     Утешением прозвучал невозмутимый голос Уинифрид, изрекший, что это будет приятная поездка, - в парке, вероятно, расцвели каштаны.
     Правда, что у Майкла заседание? Флер часто знала, где он бывает, обычно знала более или менее, что он думает, но сейчас она была как-то не уверена. Накануне вечером, сообщая ему об этом приглашении к завтраку, она позаботилась сгладить впечатление более страстным, чем обычно, поцелуем - нечего ему забивать себе голову всякими глупостями относительно Джона. И еще, когда она сказала отцу: "Можно нам с Китом приехать к тебе послезавтра? Но ты, пожалуй, захочешь попасть туда днем раньше, раз мамы нет дома", как внимательно она вслушивалась в тон его ответа.
     - Хм! Х-хорошо! Я поеду завтра утром.
     Он что-нибудь почуял? Майкл что-нибудь почуял? Она повернулась к Джону.
     - Ну, Джон, что ты скажешь про мой дом?
     - Он очень похож на тебя.
     - Это комплимент?
     - Дому? Конечно.
     - Значит, Фрэнсис не преувеличил?
     - Нисколько.
     - Ты еще не видел Ккта. Сейчас позовем его. Кокер, попросите, пожалуйста, няню привести Кита, если он не спит... Ему в июле будет три года; уже ходит на большие прогулки. До чего мы постарели!
     Появление Кита и его серебристой собаки вызвало звук вроде воркования, спешно, впрочем, заглушенного, так как три из женщин были Форсайты, а Форсайты не воркуют. Он стоял в синем костюмчике, чем-то напоминая маленького голландца, и, слегка хмурясь из-под светлых волос, оглядывал всю компанию.
     - Подойди сюда, сын мой. Вот это - Джон, твой троюродный дядя.
     Кит шагнул вперед.
     - А лошадку привести?
     - Лошадку, Кит. Нет, не надо. Дай ручку.
     Ручонка потянулась кверху. Рука Джона п