рх яблочной шарлотки? Если и так, он не поддастся.
     - Я тоже, - сказал он, - где только не был. Вот теперь поиграем в гольф.
     Она поглядела на него, а потом сказала странную вещь:
     - Да, вероятно, я уж достаточно стара для гольфа.
     Ну что она хотела этим сказать?

XII. ЛИЧНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

     В день званого завтрака и поездки в Робин-Хилл у Майкла действительно было заседание комитета, но, кроме того, у него были личные переживания, в которых он хотел разобраться. Есть люди, которые, раз обнаружив, что счастье их под угрозой, уже не могут судить без предубеждения о том, кто нарушил их покой. Майкл был не таков. Молодой англичанин, встреченный им в доме старого американца Георга Вашингтона, понравился ему не только потому, что он был англичанин; и теперь, когда он сидел за столом рядом с Флер - ее троюродный брат и первая любовь, - Майкл не мог переменить свое мнение. У молодого человека было симпатичное лицо - красивее, чем у него самого, - хорошие волосы, энергичный подбородок, прямой взгляд и скромные манеры; не было смысла закрывать глаза на все это. Свобода торговли в вопросах любви, принятая среди порядочных людей, исключала возможность даже мысленного применения более жестких норм протекционизма. К счастью, молодой человек женат на этой милой тоненькой девочке с глазами - по выражению миссис Вэл, - как у самой невинной русалки. Поэтому личные переживания Майкла касались больше Флер, чем Джона, Но нелегко было прочесть выражение ее лица, проследить извилины ее мыслей, добраться до ее сердца; и может быть, причиной всему этому Джон Форсайт? Он вспомнил, как сводная сестра этого мальчика, Джун Форсайт, стареющая, но вечно подвижная маленькая женщина, выпалила ему в лицо на Корк-стрит, что Флер должна была выйти замуж за ее маленького братца - он тогда впервые услышал об этом. Как болезненно поразило его открытие, что он играет всего только вторую скрипку в жизни любимой! Он вспомнил также кое-какие осторожные и предостерегающие намеки "Старого Форсайта". В устах этого образца скрытности и подавленных чувств они произвели на Майкла глубокое и прочное впечатление, еще усиленное неудачами его собственных попыток добраться до тайников сердца Флер. Он шел в комитет, но ум его был не целиком занят общественными вопросами. Какой причине, расстроившей этот юный роман, был он обязан своим счастьем? Это не было внезапное отвращение, или болезнь, или денежные затруднения; и не родство - ведь миссис Вэл Дарти, по-видимому, вышла за троюродного брата со всеобщего согласия. Нужно помнить, что Майкл остался в полном неведении относительно семейной тайны Сомса. Те из Форсайтов, с которыми он был знаком, не любили говорить о семейных делах и ни словом о ней не обмолвились. А Флер никогда не говорила о своей первой любви, а о том, почему из нее ничего не вышло, - и подавно. И все же какая-то причина есть; и, не зная ее, нечего пытаться понять теперешние чувства Флер.
     Его комитет заседал в связи с деятельностью министерства здравоохранения по регулированию рождаемости; и пока кругом доказывали, почему для других предосудительно то, что он сам постоянно делает, его осенила мысль: что, если пойти к Джун Форсайт и спросить ее? Найти ее можно по телефонной книге - имя редкое, не спутаешь.
     - А вы что скажете, Монт?
     - Что же, сэр, если нельзя вывозить детей в колонии или так или иначе форсировать эмиграцию, ничего не остается, как регулировать рождаемость. Мы, представители высших и средних классов, это и делаем и закрываем глаза на моральную сторону вопроса, если она существует; и я, право, не вижу, как мы можем делать упор на моральной стороне в отношении тех, у кого нет и четвертой части наших оснований обзаводиться целой кучей детей.
     - Мой милый Монт, - ухмыляясь, сказал председатель, - не кажется ли вам, что вы расшатываете основу всех привилегий?
     - Очень возможно, - сказал Майкл, ухмыляясь в ответ. - Я, конечно, считаю, что эмиграция детей куда лучше; но в этом, кажется, никто со мной не согласен.
     Все хорошо знали, что эмиграция детей - конек "юного Монта", и без особого восторга ожидали минуты, когда он его оседлает. И так как никто лучше Майкла не отдавал себе отчета в том, что он чудак, поскольку считает невозможным в политике положение, когда и волки сыты и овцы целы, он больше не стал говорить. Предчувствуя, что они еще долго будут ходить вокруг да около и все-таки ни к чему не придут, он вскоре извинился и вышел.
     Он нашел нужный адрес: "Мисс Джун Форсайт, Тополевый Дом, Чизик", и сел в хэммерсмитскнй автобус.
     Как быстро все возвращается к нормальному состоянию! Невероятно трудно расшатать такой огромный, сложный и эластичный механизм, как жизнь нации. Автобус катил, покачиваясь, среди других бесчисленных машин и сонмищ пешеходов, и Майклу стал, о ясно, как крепки два основных устоя современного общества - всеобщая потребность есть, пить и двигаться и то обстоятельство, что столько народу умеет управлять автомобилем. "Революция? - подумал он. - Никогда еще она не имела так мало шансов. Машин ей не одолеть".
     Разыскать "Тополевый Дом" оказалось нелегко, а найдя его, Майкл увидел небольшой особняк с большим ателье окнами на север. Он стоял за двумя тополями, высокий, узкий, белый, как привидение. Дверь отворила какая-то иностранка. Да, мисс Форсайт в ателье, с мистером Блэйдом. Майкл послал свою карточку и остался ждать на сквозняке, чувствуя себя до крайности неловко, так как, добравшись наконец до места, он ломал себе голову, зачем он здесь. Как узнать то, что ему нужно, не показав вида, что он за этим и явился, было выше его понимания; ведь такого рода сведений можно добиться, только задавая вопросы в упор.
     Его пригласили пройти наверх, и по дороге он стал репетировать свою первую ложь. Он вошел в ателье - большая комната с обтянутыми зеленым полотном стенами, висящие и составленные на полу холсты, обычное возвышение для натуры, затемненный верхний свет и полдюжины кошек - и услышал легкое движение. Воздушная маленькая женщина в свободном зеленом одеянии, с короткими седыми волосами встала с низкой скамеечки и шла к нему навстречу.
     - Здравствуйте. Вы, конечно, знаете Харолда Блэйда?
     Молодой человек, у ног которого она только что сидела, встал перед Майклом - квадратный, хмурый, смуглолицый, с тяжелым взглядом.
     - Вы, наверное, знаете его прекрасные рафаэлитские работы.
     - О да! - сказал Майкл, думая в то же время: "О нет!"
     Молодой человек свирепо изрек:
     - Он в жизни обо мне не слышал.
     - Нет, в самом деле, - промямлил Майкл. - Но скажите мне, почему рафаалитские? Меня всегда это интересовало.
     - Почему! - воскликнула Джун. - Потому что он единственный человек, вернувший нам ценности прошлого; он заново открыл их.
     - Простите, я мало что смыслю в вопросах искусства - мне казалось, на то у нас есть академики!
     - Академики! - воскликнула Джун так страстно, что Майкл вздрогнул. Ну, если вы еще верите в них...
     - Да нет же, - сказал Майкл.
     - Харолд - единственный рафаэлит; конечно, ему подражают, но он будет и последним. Так всегда бывает. Великие художники создают школы, но их школы очень немногого стоят.
     Майкл с новым интересом взглянул на "первого и последнего рафаэлита". Лицо ему не понравилось, но в нем, как в лице припадочного, была какая-то сила.
     - Разрешите посмотреть? Интересно, мой тесть знаком с вашими работами? Он большой коллекционер и вечно в поисках картин.
     - Сомс! - сказала Джун, и Майкл опять вздрогнул. - Он начнет коллекционировать Харолда, когда нас никого в живых не будет. Вот, посмотрите!
     Майкл отвернулся от рафаэлита, пожимавшего плотными плечами. Перед ним был, несомненно, портрет Джун. Большое сходство, гладкая манера письма, зеленые и серебристые тона, и вокруг головы - намек на сияние.
     - Предельная чистота линий и красок! И вы думаете, это повесили бы в Академии?
     "По-моему, как раз это и повесили бы", - подумал Майкл, стараясь выражением лица не выдать своего мнения.
     - Мне нравится этот намек на сияние, - проговорил он.
     Рафаэлит разразился резким, коротким смешком.
     - Я пойду погуляю, - сказал он. - К ужину вернусь. До свидания.
     - До свидания, - сказал Майкл не без облегчения.
     - Конечно, - сказала Джун, когда они остались одни, - он единственный, кто мог бы написать портрет Флер. Он прекрасно уловил бы ее современный стиль. Может быть, она захочет. Вы знаете, все против него, ему так трудно бороться.
     - Я спрошу ее. Но скажите, почему все против него?
     - Потому что он прошел через все эти пустые новаторские увлечения и вернулся к чистой форме и цвету. Его считают ренегатом и обзывают академиком. Так бывает со всеми, у кого хватает мужества восстать против моды и творить, как подсказывает собственный гений. Я уже в точности знаю, что он сделает из Флер. Для него это была бы большая удача, потому что он очень горд, а ведь заказ исходил бы от Сомса. И для нее, конечно, прекрасно. Ей бы надо ухватиться за это, через десять лет он будет знаменит.
     Майкл сомневался, что Флер за это "ухватится" или что Сомс даст заказ, и ответил осторожно:
     - Я позондирую ее. Кстати, у нас сегодня завтракала ваша сестра Холли и ваш младший брат с женой.
     - О! - сказала Джун. - Я еще не видела Джона, - и прибавила, глядя на Майкла честными синими глазами: - Зачем вы пришли ко мне?
     Перед этим вызывающим взглядом вся дипломатия Майкла пошла насмарку.
     - Откровенно говоря, - сказал он, - я хотел узнать у вас, почему Флер разошлась с вашим братом.
     - Садитесь, - сказал Джун и, подперев рукой острый подбородок, посмотрела на него, переводя взгляд из стороны в сторону, как кошка.
     - Я рада, что вы прямо спросили. Терпеть не могу, когда говорят обиняком. Разве вы не слышали про его мать? Ведь она была первой женой Сомса.
     - О! - сказал Майкл.
     - Ирэн, - и Майкл почувствовал, как при звуке этого имени в Джун шевельнулось что-то глубокое и первобытное. - Очень красивая. Они не ладили. Она ушла от него, а через много лет вышла за моего отца, а Сомс с ней развелся. То есть Сомс развелся с ней, а потом она вышла за моего отца. У них родился Джон. А потом, когда Джон и Флер влюбились друг в друга, Ирэн и мой отец были страшно огорчены, и Сомс тоже - по крайней мере я так полагаю.
     - А потом? - спросил Майкл, когда она замолчала.
     - Детям все рассказали; и тут как раз умер мой отец, Джон пожертвовал собой и увез мать в Америку, а Флер вышла замуж за вас.
     Так вот оно что! Несмотря на краткость и отрывочность ее рассказа, он чувствовал, как много здесь кроется трагических переживаний. Бедные ребятки!
     - Я всегда об этом жалела, - неожиданно сказала Джун. - Ирэн должна была бы пойти на это. Только... только они не были бы счастливы. Флер большая эгоистка. Вероятно, Ирэн поняла это.
     Майкл попробовал возмутиться.
     - Да, - сказала Джун, - вы хороший человек, я знаю, вы слишком хороши для нее.
     - Неправда, - резко сказал Майкл.
     - Нет, правда. Она не плохая, но очень эгоистична.
     - Не забывайте, пожалуйста...
     - Сядьте! Не обижайтесь на мои слова. Я просто, знаете ли, говорю правду. Конечно, все это было очень тяжело. Сомс и мой отец были двоюродные братья. А дети были отчаянно влюблены.
     И снова от ее фигурки на Майкла повеяло глубоким и первобытным чувством, и в нем самом проснулось что-то глубокое и первобытное.
     - Грустно! - сказал он.
     - Не знаю, - быстро подхватила Джун, - не знаю; может быть, все вышло к лучшему. Ведь вы счастливы?
     Как под дулом револьвера, он встал навытяжку и отрапортовал:
     - Я-то да, но она?
     Серебристо-зеленая фигурка выпрямилась. Джун схватила его за руку и сжала ее. В этом движении была ужасающая искренность, и Майкла это тронуло. Ведь он видел ее до сих пор всего два раза!
     - Как бы там ни было, Джон женат. Какая у него жена?
     - Внешность прелестная, кажется - очень милая.
     - Американка, - глубокомысленно изрекла Джун. - А Флер наполовину француженка. Я рада, что у вас есть сын.
     Майкл в жизни не встречал человека, чьи слова, сказанные без всякого умысла, вселяли бы в него такую тревогу. Почему она рада, что у него сын? Потому что это страховка... от чего?
     - Ну, - пробормотал он, - очень рад, что я наконец узнал, в чем дело.
     - Напрасно вам раньше не сказали; впрочем, вы и сейчас ничего не знаете. Нельзя понять, что такое семейные распри и чувства, если сам их не пережил. Я-то понимаю, хоть и сердилась из-за этих детей. Видите ли, в давние времена я сама держала сторону Ирэн против Сомса. Я хотела, чтобы она еще в самом начале ушла от него. Ей прескверно жилось, он был такой... такой слизняк, когда дело шло о его драгоценных правах; и гордости настоящей в нем не было. Подумать только, навязываться женщине, которая вас не хочет!
     - Да, - повторил Майкл, - подумать только!
     - В восьмидесятых и девяностых годах люди не понимали, до чего это противно. Хорошо, хоть теперь поняли.
     - Поняли? - протянул Майкл. - Ну, не знаю!
     - Конечно, поняли.
     Майкл не решился возражать.
     - Теперь в этом отношении куда лучше, чем было, нет того глупого мещанства. Странно, что Флер вам всего этого не рассказала.
     - Никогда ни словом не упомянула.
     - О!
     Это прозвучало удручающе, так же как и все ее более пространные реплики. Она явно думала то же, что думал он сам: Флер была задета слишком глубоко, чтобы говорить об этом. Он даже не был уверен, знает ли Флер, что до него дошла ее история с Джоном.
     И, вдруг почувствовав, что с него довольно удручающих реплик, он поднялся.
     - Большое спасибо, что сказали мне. А теперь простите, мне пора.
     - Я зайду поговорить с Флер относительно портрета. Нельзя упускать такой случай для Харолда. Нужно же ему получать заказы.
     - Разумеется! - сказал Майкл. Он надеялся, что Флер лучше его сумеет отказаться.
     - Ну, до свидания!
     Дойдя до двери, он оглянулся, и у него сжалось сердце: одна в этой громадной комнате, она казалась такой воздушной, такой маленькой! Серебристые волосы, напряженное личико, которому выражение восторженности, хоть и направленной не по адресу, все еще придавало молодой вид. Он что-то получил от нее, а ей ничего не оставил; и разбередил в ней какое-то давнишнее личное переживание, какое-то чувство, не менее, может быть, более сильное, чем его собственное.
     До чего она, верно, одинока! Он помахал ей рукой.
     Флер была уже дома, когда он пришел. И Майкл вдруг сообразил, что единственное объяснение его визита к Джун Форсайт - это она и Джон!
     "Нужно написать этой маленькой женщине, попросить, чтобы не рассказывала", - подумал он. Не годится, чтобы Флер узнала, что он рылся в ее прошлом.
     - Хорошо покатались? - спросил он.
     - Очень. Энн напоминает мне Фрэнсиса, только глаза другие.
     - Да, они оба мне поправились тогда в Маунт-Вернон. Странная была встреча, правда?
     - Когда папа захворал?
     Он почувствовал, что она знает, что встречу от нее скрыли. Если б можно было поговорить с ней по душам, если б она доверилась ему!
     Но она сказала только:
     - Скучно мне без столовой, Майкл.

XIII. В ОЖИДАНИИ ФЛЕР

     Сказать, что Сомс больше любил свой дом у реки, когда его жены там не было, значило бы слишком примитивно сформулировать далеко не простое уравнение. Он был доволен, что женат на красивой женщине и отличной хозяйке, право же, неповинной в том, что она француженка и на двадцать пять лет моложе его. Но верно и то, что он гораздо лучше видел ее хорошие стороны, когда ее с ним не было. Он знал, что, не переставая подсмеиваться над ним на свой французский лад, она все же научилась до известной степени уважать его привычки и то положение, которое сама занимала как его жена. Привязанность? Нет, привязанности к нему у нее, вероятно, не было, но она дорожила своим домом, своей партией в бридж, своим положением в округе и хлопотами по дому и саду, Она была как кошка. А с деньгами обращалась великолепно - тратила их меньше и с большим толком, чем кто бы то ни было. Кроме того, она не становилась моложе, так что он перестал серьезно опасаться, что ее дружеские отношения с кем-нибудь зайдут слишком далеко и он об этом узнает. Шесть лет назад эта история с Проспером Профоном, чуть было не кончившаяся скандалом, научила ее осмотрительности.
     Ему, собственно, было совершенно незачем уезжать из Лондона за день до приезда Флер; все колесики его хозяйства были раз навсегда смазаны и вертелись безотказно. Он завел за рекой коров и молочное хозяйство и теперь со своих пятнадцати акров получал все, кроме муки, рыбы и мяса, которое вообще потреблял умеренно. Пятнадцать акров представляли собой если не "земельную собственность", то, во всяком случае, изобилие всяких продуктов. Владение его было типичным образцом многих и многих резиденций безземельных богачей.
     У Сомса был хороший вкус, у Аннет, пожалуй, того лучше, особенно в отношении еды; так что трудно было найти дом, где кормили бы вкуснее.
     В этот ясный, теплый день, когда цвел боярышник, листья еще только распускались и река вновь училась улыбаться по-летнему, кругом было не на шутку красиво. И Сомс прогуливался по зеленому газону и размышлял: почему это садовники вечно бродят с места на место? Все английские садовники, которых он мог припомнить, только и делали, что вот-вот собирались работать. Поэтому, очевидно, так часто и нанимают садовников-шотландцев. К нему подошла собака Флер; она порядком постарела и целыми днями охотилась на воображаемых блох. Относительно настоящих блох Сомс был очень щепетилен, и животное мыли так часто, что кожа у него стала совсем тонкая. Это был золотисто-рыжий пойнтер, такой редкой масти, что его постоянно принимали за помесь.
     Прошел старший садовник с мотыгой в руке.
     - Здравствуйте, сэр!
     - Здравствуйте, - ответил Сомс. - Ну, стачка кончилась!
     - Да, сэр. Давно пора. Занимались бы лучше своим делом.
     - Правильно. Как спаржа?
     - Вот хочу вскопать третью грядку, да рабочих рук не найдешь.
     Сомс вгляделся в лицо садовника, узкое, немного скошенное набок.
     - Что? - сказал он. - Это когда у нас чуть не полтора миллиона безработных?
     - И что они все делают - в толк не возьму, - сказал садовник.
     - По большей части ходят по улицам и играют на разных инструментах.
     - Совершенно верно, сэр, у меня сестра в Лондоне, она то же говорила. Я мог бы взять мальчишку, да как ему доверишь работу?
     - А почему бы вам самому не заняться?
     - Да тем, верно, и кончится; только, знаете ли, сад запускать не хотелось бы. - И он смущенно повертел в руках мотыгу.
     - К чему вам эта штука? Тут сорной травы днем с огнем не сыщешь.
     Садовник улыбнулся.
     - Не поверите, сэр, - сказал он, - чуть отвернулся, а она уж тут как тут.
     - Завтра приезжает миссис Монт, - сказал Сомс. - Надо в комнаты цветов получше.
     - Очень мало их цветет сейчас, сэр.
     - У вас когда ни спросишь, всегда мало. Не поленитесь, так что-нибудь найдете.
     - Слушаю, сэр, - сказал садовник и пошел прочь.
     "Куда он пошел? - подумал Сомс. - В жизни не видел такого человека. Впрочем, все они одинаковы". Когда-нибудь, по-видимому, они все же работают; может быть, рано утром? Разве что уж очень рано. Как бы там ни было, платить им приходится немало! И, заметив, что собака наклонила голову набок, он сказал:
     - Гулять?
     Они вместе пошли через калитку, прочь от реки. Птицы пели на разные голоса, не умолкали кукушки.
     Они дошли до поляны, где на пасхе, в исключительно ясный день, кто-то устроил пожар. Отсюда была видна река, извивавшаяся среди тополей и ветел. Картина напоминала речной пейзаж Добиньи, который Сомс видел в частной галерее одного американца, - прекрасный пейзаж, лучшее из того, что он знал в этом жанре. Он заметил, как из трубы его кухни поднимается к небу дым, и порадовался ему больше, чем радовался бы дыму из любой другой трубы. Он сильно скучал о не