.
     - До свиданья, милая, береги себя и не бери гида, они мошенники.
     - Хорошо, дядя Ник. Экипаж уже подали! В Вену, дядя Ник!
     Матовое золото ее волос сверкнуло в дверях. Мистер  Трефри  приподнялся
на локте.
     - Поцелуемся еще раз, на счастье! Грета прибежала обратно.
     - Я  вас  очень  люблю!  -  сказала  она  и,  поцеловав  его,  медленно
попятилась, потом повернулась и выпорхнула, как птичка.
     Мистер Трефри остановил взгляд на закрывшейся двери.

XXI

     Много  дней  стояла  жаркая  и  тихая  погода,  а  потом  подул  ветер,
поднимавший пыль на пересохших  дорогах.  Листья  трепетали,  как  крохотные
крылышки. Вокруг виллы Рубейн беспокойно ворковали голуби,  а  другие  птицы
молчали. Под вечер Кристиан вышла на веранду и стала читать письмо.

     "Дорогая Крис, прошло уже шесть дней, как мы здесь. Вена очень  большой
город, и в нем много церквей. И потому мы в первую очередь побывали в  очень
многих церквах, но самой красивой из них оказался не собор святого  Стефана,
а другой, только я забыла, как он  называется.  Папа  по  вечерам  почти  не
бывает дома; он говорит, что приехал отдыхать, и потому не  может  ходить  с
нами по церквам, но я не думаю, чтобы он слишком  много  отдыхал.  Позавчера
мы, то есть папа, я и мисс Нейлор, поехали  на  выставку  картин.  Она  была
вполне красивая и  интересная  (мисс  Нейлор  говорит,  что  нельзя  сказать
"вполне красивая", но я не знаю, каким словом заменить "вполне", потому  что
мне надо написать "вполне", а не "очень", и не "совсем"). Ой, Крис! Там была
одна картина, которую написал он. На ней какой-то  корабль  без  мачт  (мисс
Нейлор говорит, что это баржа, но я не знаю, что такое баржа), он весь горит
и плывет по реке в тумане. Я думаю, что картина очень красивая. Мисс  Нейлор
говорит, что она очень импрессионистская. (Что это  такое?)  А  папа  сказал
"фу", но он не знал, что картину нарисовал герр Гарц, а я не сказала ему  об
этом.
     В нашей гостинице также остановился тот  самый  граф  Сарелли,  который
как-то обедал у нас, но теперь он уже уехал. Он сидел по целым дням в зимнем
саду и читал, а по вечерам уходил с  папой.  Мисс  Нейлор  говорит,  что  он
несчастный, а я думаю, что он просто мало гуляет на свежем воздухе, и, Крис,
однажды он сказал мне: "Мадмуазель, это ведь ваша сестра - девушка  в  белом
платье? Она всегда носит белые платья?" - а я сказала ему: "Она не всегда  в
белом платье, на картине  она  в  зеленом,  потому  что  картина  называется
"Весна". Но я не стала говорить ему, какого цвета платья у  тебя  есть  еще,
потому что у  него  был  очень  усталый  вид.  Потом  он  сказал  мне:  "Она
очаровательна". Я тебе рассказываю это, Крис, потому, что, думаю,  тебе  это
интересно знать. У Скрафа распух палец, потому что он объелся мясом.
     Я по тебе очень соскучилась, Крис. Мисс Нейлор  говорит,  что  я  здесь
пополняю свое образование, но я думаю, что я его не очень  пополняю,  потому
что я больше всего люблю вечера, когда зажигаются огни  в  витринах  и  мимо
проезжают экипажи, и тогда  мне  хочется  танцевать.  В  первый  вечер  папа
сказал, что возьмет меня в театр, а вчера он сказал, что в театр мне  ходить
вредно; может, завтра он снова подумает, что это полезно.
     Вчера мы были в Пратере {Парк в Вене.} и видели много людей и некоторых
папиных  знакомых,  а  потом  началось  самое  интересное:  мы  сидели   под
деревьями, потому что целых два часа шел дождь, а мы не могли найти экипажа,
и я очень радовалась.
     Здесь есть одна молодая дама, только теперь она уже не  очень  молодая,
которая знала папу, когда он был еще  мальчиком.  Мне  она  очень  нравится,
скоро она будет знать обо мне все-все, и она очень добрая.
     Больному мужу кузины Терезы, которая ездила с нами в Меран  и  потеряла
свой зонтик, и тогда еще доктор Дони очень огорчился из-за этого, стало  еще
хуже, и поэтому она не здесь, а в Бадене. Я  написала  ей,  но  не  получила
ответа, и я не знаю, жив ли он еще или нет, во всяком случае, он  так  скоро
не мог поправиться (и я думаю, никогда не поправится). Так как погода  очень
теплая, то я думаю, что вы с дядей Ником много времени проводите на воздухе.
Посылаю тебе подарки в деревянном ящике, он крепко завинчен,  так  что  тебе
придется  опять  воспользоваться  большой  отверткой  Фрица.  Посылаю   тете
Констанс фотографии, дяде Нику - зеленую  птицу  на  подставке  с  дыркой  в
спине,  чтобы  стряхивать  туда  пепел;  она  красивого  зеленого  цвета   и
недарагая, пожалуйста, скажи ему, потому что он не  любит  дарагих  подарков
(мисс Нейлор говорит, что у птицы в глазах любопытство - это попугай);  тебе
маленькую брошку из бирюзы, потому что  бирюза  мне  нравится  больше  всех;
доктору Эдмунду - весы для лекарства, потому что он  сказал,  что  не  может
купить хорошие весы в Боцене; а эти очень хорошие,  мне  так  сказал  хозяин
магагикаги самые дарагие из всех подарков - вот и все мои деньги, только два
гульдена осталось. Если папа даст мне  еще,  я  куплю  мисс  Нейлор  зонтик,
потому что он полезный, а у ее зонтика ручка  "разболталась"  (это  словечко
доктора Эдмунда, и мне оно нравится).
     Пока все, до свиданья, целую, Грета.
     P. S. Мисс Нейлор прочла все это письмо (кроме того места, где написано
про зонтик), и в нем есть несколько мест, которые, как она считает,  мне  не
надо было писать, поэтому я  переписала  письмо  без  этих  мест,  но  потом
оставила себе то, что переписала, поэтому письмо такое грязное  и  некоторые
слова написаны с ошибками, _но зато здесь есть все места_".

     Читая письмо, Кристиан улыбалась, но, кончив читать, помрачнела, словно
потеряла любимый талисман. Внезапный порыв ветра взметнул ее  волосы,  а  из
дома донесся кашель мистера Трефри, потонувший в шуме  листвы.  Небо  быстро
темнело. Она вошла в дом, взяла перо и стала писать.

     "Друг мой, почему вы не пишете? Когда ждешь, время тянется очень долго.
Дядя говорит, что вы в Италии, - как ужасно, что я не знаю этого  наверняка.
Думаю, вы написали бы, если бы могли; и невольно в  голову  приходят  всякие
страшные мысли. Мне очень тяжело сейчас. Дядя Ник болен; он не признается  в
этом*, такой уж он человек; но он очень болен. Быть  может,  вы  никогда  не
увидите этого письма, но мне все равно надо записать свои мысли. Временами я
чувствую, что я совсем бездушна, если все время думаю о  вас,  строю  планы,
как нам снова увидеться, когда он так опасно болен. Он всегда был очень добр
ко м>не; как это ужасно, что любовь причиняет такие  терзания.  Ведь  любовь
должна быть красивой и спокойной, а не вызывать злые, дурные мысли. Я  люблю
вас... и я люблю его; у меня такое чувство,  будто  меня  разорвали  на  две
части. Разве так должно быть? Почему  начало  новой  жизни  должно  означать
конец прежней, новая любовь - смерть прежней? Не понимаю. Моя любовь к  нему
похожа на мою любовь к вам - то же взаимное понимание, то  же  доверие...  и
все же иногда из-за любви к вам я чувствую себя преступницей. Вы знаете  его
мнение... он глубоко честен и, конечно, не утаил его от вас. Он разговаривал
со мной; пожалуй, вы ему нравитесь но, по его словам, вы чужой,  мы  с  вами
живем в разных мирах. "Тебе нужен не такой муж!" Вот его слова. А теперь  он
не говорит со мной, но когда я в комнате, он только смотрит на меня,  и  это
хуже  в  тысячу  раз;  когда  он  говорит,  во  мне  сразу   возникает   дух
противоречия... Когда же  я  вижу  только  его  глаза,  я  сразу  становлюсь
трусихой; я чувствую, что сделаю все, абсолютно все, лишь  бы  не  причинять
ему боли. Почему он не может понять? Не потому ли, что он стар, а мы молоды?
Он может уступить, но он  никогда,  никогда  не  поймет;  это  будет  всегда
причинять ему боль.
     Я хочу сказать вам все; у меня были и более  дурные  мысли,  чем!  эти:
иногда мне приходит в голову, что у меня не хватит мужества принять  участие
в той борьбе,  которую  приходится  вести  вам.  И  тогда  я  чувствую  себя
надломленной, у меня появляется такое ощущение, будто что-то  оборвалось  во
мне. Потом я начинаю думать о вас, и все проходит; но такие минуты бывают, и
мне стыдно... я же говорила вам, что я трусиха. Словно надо уйти от  теплого
очага в ночь, в бурю, но только она грозит не телу, а душе... и от этого еще
хуже. Надо было рассказать вам все; но не тревожьтесь; я непременно переборю
себя и постараюсь забыть эти мысли навсегда. Но дядя Ник... Как мне быть?  Я
ненавижу себя за то, что я молода, а он  стар  и  слаб...  иногда  мне  даже
кажется, что я ненавижу его. Я все  думаю...  и  под  конец  всегда,  словно
черный провал на пути, появляется мысль, что мне  следует  порвать  с  вами.
Должна ли я? Скажите мне. Я хочу знать, я не хочу  поступать  дурно;  да,  я
по-прежнему не хочу этого,  хотя  временами  мне  кажется,  что  во  мне  не
осталось ничего хорошего.
     Помните, как однажды в разговоре вы сказали: "Природа всегда дает ответ
на любой вопрос; ни законы, ни обычаи, ни теории, ни слова не дают ответа  -
его можно найти только у Природы. Скажите, должна ли я быть с вами, несмотря
ни на что? Согласно ли  это  с  Природой,  и,  следовательно,  так  и  нужно
поступить? Наверно, вы скажете, что нужно. Но разве может Природа требовать,
чтобы я причиняла жестокие страдания тому, кого я люблю и  кто  любит  меня?
Если это так, то Природа жестока. Может быть, это один  из  "уроков  жизни"?
Может быть, именно это подразумевает тетя Констанс, когда говорит: "Если  бы
жизнь не была парадоксом, жить было бы невозможно"? Я начинаю понимать,  что
у всего есть своя оборотная сторона; прежде я в это не верила.
     Дядю Ника страшит, что я столкнусь с жизнью; он не понимает, как  можно
жить без денег (и как ему это  понять?  У  него  всегда  были  деньги).  Это
ужасно, что из-за случайности, давшей деньги  нам,  а  не  вам,  наши  жизни
сложились так по-разному. Иногда я сама боюсь, и поэтому  не  могу  побороть
страха в нем; он видит, что я заражаюсь этим страхом... глаза его,  кажется,
читают в моей душе все; самое печальное на свете -  это  глаза  стариков.  Я
пишу, как жалкая трусиха, но я  думаю,  что  вы  никогда  не  увидите  этого
письма, так что все равно; но если вы прочтете его, а я  всем  сердцем  хочу
этого, то вот: если вы любите во мне только  лучшее,  значит,  я  недостойна
вашей любви. Я хочу, чтобы вы знали все, что во мне есть  плохого...  только
вы, и больше никто.
     С отчимом у меня все складывается совсем не так, как с дядей Ником; его
противодействие  только  приводит  меня  в  неистовство,   вызывает   злобу,
готовность пойти на все, а вот  с  дядей  Ником  это  все  так  тяжело,  так
мучительно... Он сказал: "Дело не в деньгах, потому что деньги у меня всегда
найдутся". Я бы никогда не смогла сделать то, что ему не по  душе,  а  после
этого взять его деньги, да и вы не позволили бы мне. Мы  так  мало  знаем  о
жизни, пока не приходит беда. Вот так  же  с  цветами  и  деревьями:  ранней
весной  они  кажутся  такими  спокойными  и  сдержанными,  а   потом   вдруг
преображаются... мне кажется, что с сердцем происходит то же самое. Прежде я
думала, что знаю все и понимаю  все  причины  и  следствия;  я  думала,  что
сохранить самообладание и рассудочность очень легко; теперь же я не  понимаю
ничего. И мне ни до чего нет дела, лишь бы видеть вас и  не  чувствовать  на
себе взгляда дяди Ника. Еще три месяца тому назад я не знала вас,  а  теперь
пишу такое письмо. Что бы я ни видела, я на  все  стараюсь  смотреть  вашими
глазами; я знаю (и теперь даже больше, чем тогда, когда вы были со мной),  о
чем бы вы подумали, как бы вы отнеслись к тому или  иному.  Некоторые  вещи,
сказанные вами, кажется, навсегда остались в памяти моей, как огоньки..."

     Нескончаемый косой дождь с  неприятным  шипеньем  хлестал  по  черепице
веранды. Кристиан закрыла окно и пошла в комнату дяди.
     Он лежал с закрытыми глазами и ворчал  на  Доминика,  который  бесшумно
двигался по комнате, прибирая ее на ночь.  Потом  он  с  поклоном  удалился,
бросив сострадательный взгляд на мистера  Трефри,  который  открыл  глаза  и
сказал:
     - Своим мерзким снадобьем! доктор доводит меня до белого  каления.  Как
выпью, не могу не браниться. Ну и пакость! Как смех  вульгарной  женщины,  а
мерзостней нет ничего на свете!
     - Я получила письмо от Греты, дядя Ник. Прочесть его?
     Мистер Трефри кивнул, и Кристиан прочла письмо,  опустив  упоминание  о
Гарце и по какой-то неосознанной причине ту часть, в  которой  говорилось  о
Сарелли.
     - Да! - сказал мистер Трефри со слабым  смешком.  -  Финансов  у  Греты
маловато! Пошли ей, Кристиан. Хотел бы я снова стать мальчишкой, но  только,
как говорится в одной из  подлейших  пословиц,  всякому  овощу  свое  время.
Поехать бы снова порыбачить на западное побережье. Хорошо нам жилось,  когда
мы были мальчишками. Нынешние уже не умеют  так  развлекаться.  Редко  когда
рыбачьи лодки выходили в море без нас. Мы наблюдали за  их  огнями  из  окна
спальни; только начнут покачиваться, а мы уже тут как тут у причала.  Рыбаки
всегда дожидались нас, но больше всех они любили твоего дядю Дэна,  считали,
что он приносит удачу. Когда я встану на ноги, может,  мы  с  тобой  съездим
туда, а? Ненадолго, только поглядеть? Ну как, моя девочка?
     Взгляды их встретились.
     - Мне бы хотелось поглядеть на огоньки рыбачьих лодок, выходящих в море
темной ночью; жаль, что ты у меня моряк никуда не годный, а то бы  мы  могли
отправиться с ними. Это пошло бы тебе на пользу! Что-то ты  у  меня,  милая,
выглядишь не совсем, как надо.
     Голос его  тоскливо  замер,  а  взгляд,  скользнув  по  лицу  Кристиан,
остановился на руках, теребивших письмо Греты. Помолчав минуты две, он вдруг
снова заговорил неожиданно громко:
     - Твоя тетка непременно захочет прийти и посидеть со мной после  обеда;
не пускай ее, Крис, я этого не выношу.  Скажи,  что  я  сплю.  Сейчас  будет
доктор, попроси его придумать какую-нибудь отговорку - он, наверно,  на  это
мастак, недаром он врач.
     От внезапного приступа острой боли у него  перехватило  дыхание.  Когда
боль прошла, он махнул  Кристиан  рукой,  чтобы  она  оставила  его  одного.
Кристиан пошла в другую комнату, где лежало ее письмо, и прежде чем раздался
гонг, звавший ее обедать, приписала:

     "Я как лист на ветру; только я протягиваю к чему-нибудь  руку,  как  ее
схватывают, скручивают и отбрасывают. Вы нужны мне... нужны сейчас же,  если
бы мы были вместе, мне кажется, я знала бы, как быть..."

XXII

     Ливень неистовствовал все пуще. Ночь была очень темная. Николас  Трефри
погрузился в беспокойный сон. Ночник у его кровати бросал на противоположную
стену пятно света, изрезанное по краям тенью  абажура.  Кристиан  склонилась
над больиым. В этот момент  сердце  ее  принадлежало  ему,  такому  жалкому,
такому беспомощному. Боясь разбудить его, она тихонько вышла в гостиную.  За
дверью, прижавшись лицом к стеклу, стоял человек. Сердце ее глухо  забилось,
она подошла и отперла дверь. Это был Гарц. С него капала дождевая  вода.  Он
сбросил плащ и шляпу.
     - Вы! - сказала она, трогая его за рукав. - Вы! Вы! Он насквозь промок,
лицо у  него  было  осунувшееся,  усталое,  темная  поросль  бороды  покрыла
подбородок и щеки.
     - Где ваш дядя? - спросил он. - Я хочу его видеть. Она приложила  палец
к его губам, а он схватил ее руку и покрыл поцелуями.
     - Он спит... болен... говорите потише!
     - Я пришел к нему первому, - пробормотал он.
     Кристиан зажгла лампу, и он молча пожирал ее глазами.
     - Больше так жить невозможно; я пришел, чтобы сказать это вашему  дяде.
Он настоящий человек. До того, другого, мне нет никакого  дела.  Я  вернулся
пешком через горы, Кристиан, я больше не могу...
     Она протянула ему свое письмо. Вытирая со лба капли  дождя,  он  поднес
его к свету. Прочитав письмо, он вернул его и прошептал:
     - Ты должна быть со мной!
     Губы ее шевелились, но она ничего не сказала.
     - В таком состоянии я не могу работать; я ничего не могу делать.  Но  я
не могу... не хочу рисковать своим творчеством ради этого; если так пойдет и
дальше, то пусть лучше все кончится. Чего мы ждем? Рано или поздно мы придем
к этому. Мне очень жаль, что он болен. Но это  ничего  не  меняет.  Ожидание
связывает меня по рукам и ногам... я начинаю бояться! Страх губит  человека!
Он погубит вас! Он губит творческую энергию, а я должен работать, я не  могу
понапрасну терять время... я не буду его терять! Я скорее откажусь от вас! -
Он положил руки на плечи Кристиан. - Я люблю вас!  Я  хочу,  чтобы  вы  были
моей. Поглядите мне в глаза и поймите, что ждать больше нельзя!
     Он стискивал своими сильными руками ее плечи, а она стояла  неподвижно.
Лицо ее было смертельно бледным. И  вдруг  он  стал  целовать  это  бледное,
застывшее лицо, целовать глаза и губы, целовать подбородок,  щеки,  лоб,  но
оно оставалось бледным, как белый цветок... как белый цветок,  чей  стебелек
согнули пальцы.
     В стену постучали, послышался  тихий  голос  мистера  Трефри.  Кристиан
отстранилась от Гарца.
     - До завтра, - прошептал он и, подобрав шляпу и плащ, ушел в дождь.

XXIII

     Только под утро Кристиан забылась тревожным сном. Во сне ее звал чей-то
голос, ее сковал невыразимый ужас, какой бывает только во сне.
     Когда  она  проснулась,  в  окна  уже  вливались  потоки  света.   Было
воскресенье, и звонили соборные колокола. Ее первая мысль была о Гарце. Один
шаг, один смелый шаг! Почему она не сказала дяде? Если бы только он  опросил
ее! Но почему... почему она должна говорить ем>у? Когда все кончится  и  она
уедет, он поймет, что все к лучшему.
     Взгляд ее упал на пустую кровать Греты. Она вскочила  и,  наклонившись,
поцеловала подушку. "Сначала она будет переживать, но ведь  она  еще  совсем
девочка! Кроме дяди Никэ, я никому не нужна по-настоящему!" Она долго стояла
у окна без движения. Одевшись, она позвала горничную:
     - Принесите мне молока, Барби; я хочу пойти в церковь.
     - Ach, gnadiges Fraulein, вы не будете завтрак иметь?
     - Нет, спасибо, Барби.
     -  Liebes  Fraulein,  какое  красивое  утро  после  дождя  стало!   Как
прохладно! Для цвета лица полезно, теперь ваши щечки расцветут опять!
     И Барби погладила собственные румяные щеки.
     Доминик, гревшийся на солнце,  с  салфеткой,  перекинутой  через  руку,
поклонился Кристиан и приветливо улыбнулся.
     - Сегодня утром ему лучше, мадмуазель. Мы выправ... мы поправляемся. От
хорошей новости и у вас на душе будет спокойней.
     Кристиан подумала: "Какие сегодня все  милые!"  Казалось,  даже  вилла,
освещенная косыми лучами солнца, приветствовала ее, даже деревья, трепещущие
и проливающие золотые слезы. В соборе служба еще не начиналась,  но  кое-где
уже были видны коленопреклоненные фигуры; а в воздухе держался  застоявшийся
тошнотворный запах ладана; в глубине  собора  бесшумно  двигался  священник.
Кристиан опустилась на колени,  и  когда  она  наконец  встала,  служба  уже
началась. С первыми же звуками речитатива на нее снизошла умиротворенность -
умиротворенность принятого решения. На счастье ли, на горе,  но  она  знала:
судьба ее  решена.  Кристиан  вышла  из  церкви,  лицо  ее  было  безмятежно
счастливым. Она пошла домой по дамбе. Возле мастерской Гарца она присела  на
скамью. Теперь... это ее собственное, как и все, что принадлежит  ему,  все,
что имеет хоть какое-нибудь отношение к нему.
     Тихо приблизился старый нищий, давно следивший за ней.
     - Милостивая госпожа! - сказал он, заглядывая ей в глаза. -  Сегодня  у
вас счастливый день, а я потерял свое счастье.
     Кристиан открыла кошелек, но там была только  одна  монета  -  золотой.
Глаза нищего заблестели.
     И вдруг она подумала: "Это уже не мое; надо уже экономить",  -  но  при
взгляде на старика ей стало стыдно.
     - Простите, - сказала она, - вчера