ко -- лиловое и желтоватое, розовое и  голубое --
в котором все цвета были смешаны, как в радуге, на мгновенье появляющейся на
облаках, а затем, когда они меняют очертания, исчезающей.
     Деревья  росли не слишком  тесно.  Между  ними  были  открытые лужайки,
которые прошлой  ночью казались серебристыми, а  теперь  было видно, что они
покрыты  коричневатой  травой,  обычной  для  самого  начала  весны.  Скоро,
подумала Мария,  трава будет  ярко-зеленой и лужайка покроется первоцветами.
Можжевельник уже зацвел, его чудесные золотистые кусты сияли так же победно,
как цветы в английском саду.  На большой  поляне  паслись  овцы, вокруг  них
теснились  ягнята,  она  заметила  вдали нескольких  оленей.  Но как  она ни
напрягала  глаза,  как ни смотрела  во  все стороны, белой  лошадки не  было
видно.
     За  парком  начинались   холмы,  плавно  закругляющиеся  зеленые  холмы
западного  побережья,  которые она уже  так страстно полюбила. Казалось, они
окружают  долину, как крепостные  стены  поместье. Среди  ближних холмов был
один, который ей особенно понравился,  высокий конический холм с несколькими
деревьями на вершине, он казался таким дружелюбным. Среди дальних холмов она
разглядела  высокую  серую  церковь   и  догадалась,  что   у   их  подножья
расположилась деревня Сильвердью.
     Потом  она подошла  к  северному окну. Под ней была покрытая  неровной,
старой, замшелой черепицей крыша поместья, упиравшаяся в северную крепостную
стену, за  которой тут же  начинался сосновый лес на склоне  холма. Этот лес
испугал ее. Он был такой темный, густой и таинственный...
     Таинственный сторожевой  пес  Рольв, вспомнила  она,  пришел  из  этого
леса... Стоя здесь, она  слышала, как где-то в глубине леса кричит петух,  и
этот обычно успокаивающий звук был странным и пугающим.
     Требовательный лай позади снова  привлек ее внимание к комнате. Виггинс
проснулся и  желал выйти. Дома в  Лондоне он всегда прогуливался в Сквере до
завтрака  и не понимал, почему  бы это надо было  менять  заведенный обычай.
Прогулка до завтрака способствовала хорошему пищеварению.
     "Пойдем,   Виггинс",--  сказала  Мария,  подхватила  шляпу,  хлыстик  и
перчатки,  открыла  маленькую  дверцу  и  с  Виггинсом, следующим по  пятам,
сбежала  вниз  по  ступенькам башни, отворила  дверь  на нижней  площадке  и
очутилась в гостиной.
     Вечером она не слишком  хорошо разглядела ее,  но теперь свет, льющийся
из  западных окон, и огонь  в камине  открывали  ее во  всей красе. Это была
прелестная маленькая комната, но  обычно в  нее никто не заходил. А  комната
так  мечтала,  чтобы  ею  почаще  пользовались.  Каждая  вещица в ней просто
кричала  об этом; только это  была  комната леди, а ни одна женщина двадцать
лет не ступала ногой в  Лунную  Усадьбу, и никто не  обращал внимания на эти
призывы... Но теперь они были услышаны...
     Сама не понимая, что она делает,  Мария, как птичка, порхнула к старому
клавесину, уселась  на  стул  перед  ним,  бросила  на пол  шляпу,  хлыст  и
перчатки, и ее пальцы забегали  по клавишам. В лондонском доме был клавесин,
и  мисс Гелиотроп научила Марию очень миленько  играть и даже петь. Заиграв,
она огляделась вокруг.
     Эта славная комната была обшита дубовыми панелями,  выходящие  на запад
окна с широкими подоконниками глядели прямо  на розарий. Может быть, поэтому
тот, кто отделывал гостиную, превратил ее в  комнату роз. Кремовые бархатные
занавеси на  окнах  были потерты, но  прекрасны, и на них алели  бутоны роз.
Кресло с подголовником, стоявшее у  камина, было обтянуто таким же бархатом.
На  персидском,   цвета  морской  волны,  ковре  на  полу  были   изображены
распустившиеся  золотые  розы. Шесть  стульев  стояли у стен,  а их  сиденья
покрывала вышивка  --  белый шиповник с золотыми тычинками на  ткани того же
цвета, что и ковер. Не было только розовых роз. Создатель  этой комнаты был,
похоже, "Это  ли не  чудесно",--  сказала  сама себе  Мария.-- "Я  ведь тоже
ненавижу розовый. Он ужасно не идет к моим волосам".
     Играя,  она  обводила глазами  комнату. В ней  был прекрасный  камин  с
резной   деревянной   каминной  доской,  заканчивающейся  картиной  в  раме,
скромными колонками  по бокам  и вырезанной сверху надписью. "ХРАБРАЯ ДУША И
ЧИСТЫЙ ДУХ НАСЛЕДУЮТ ЦАРСТВО, А ВМЕСТЕ С ЦАРСТВОМ ВЕСЕЛОЕ И ЛЮБЯЩЕЕ СЕРДЦЕ".
В  раме  была странная, тусклая, писанная маслом  картина.  Мария  некоторое
время пристально глядела на нее, пока  не разобрала, что на  ней нарисовано,
но когда разобрала, ее сердце  вдруг замерло. Там была белоснежная лошадка и
храбрый рыжеватый зверь наподобие Рольва, скачущие вместе по 'лесной поляне.
Хотя картина была такая тусклая, что было трудно разобрать их очертания, они
казались такими веселыми, как будто любили друг друга и радовались тому, что
они  вместе. На каминной доске не было никаких украшений или других  картин;
белоснежная лошадка и рыжеватый зверь царили надо всем. Но на столе  у стены
стояла резная, кедрового дерева рабочая шкатулка, ее крышка  была так плотно
закрыта, что, казалось, ее не  открывали  годами, а на шахматной  доске были
аккуратно  расставлены фигуры  слоновой  кости. Они были  искусно  вырезаны,
офицеры в шлемах с плюмажами, красные пешки с собачьими головами, а белые --
как  маленькие белые  лошадки.  Но  ими  так долго  никто не играл, что  они
казались какими-то замороженными.
     Марию  охватило  страстное  желание поднять  крышку рабочей  шкатулки и
заставить шахматные фигурки сразиться друг с другом. Но она не могла
     бросить  клавесин.  Прелестная журчащая мелодия, которой она не  знала,
выходила из-под ее пальцев. Она всегда хорошо импровизировала, играя на том,
что  мисс Гелиотроп называла "инструмент", но  теперь ей  казалось,  что эту
мелодию сочинила не она сама; она  почувствовала, что мелодия была заперта в
клавесине с тех пор,  как  на нем  играли в последний раз,  а  теперь обрела
свободу. Это  была чудесная легкая мелодия,  и Мария с радостью отдалась ей,
пока внезапно не оборвала игру... Кто-то слушал ее...
     Не  раздалось  ни звука,  но она почувствовала,  что кто-то внимательно
слушает, как она играет.  Она вскочила, подбежала  к окну и  выглянула, но в
розарии  никого не было, только птицы. Тогда она подбежала  к двери, ведущей
из гостиной в большую залу,  открыла ее и увидела, что Рольв сидит у огня, а
сэр Бенджамин, на этот раз одетый в темно-зеленый костюм  для верховой езды,
только  что вошел в  залу через дальнюю  от гостиной дверь. Он улыбнулся так
сердечно и ласково, как будто  солнце взошло в первый теплый день в году, но
явно не обратил внимания на ее игру, и как ей показалось, даже не слышал ее.
     "Как тебе  спалось,  дорогая?" -- спросил он. "Хорошо, сэр",-- ответила
Мария, и подбежав к нему, привстала на цыпочках, чтобы поцеловать его. Такое
с  ней случилось,  может быть, впервые,  потому что в те времена  младшие не
целовали старших без их разрешения. Но  она почувствовала, что ужасно сильно
его  любит.  Сэр  Бенджамин, похоже, не  рассердился.  Наоборот, он  казался
довольным, и  несмотря  на то, что  она была уже совсем  взрослой  юной леди
тринадцати лет, он  схватил ее  в охапку и сжал в  своих медвежьих объятьях.
Когда он ее отпустил, она почувствовала на руке что-то мокрое  и теплое, и к
своему удивлению, увидела,  что Рольв, поднявшись на ноги  и  подойдя к  ней
сзади, лижет ей руку, медленно виляя при этом хвостом.
     "Посмотрите-ка!"  --  победно  вскричал сэр Бенджамин.-- "Рольв признал
это, В тебе настоящий мерривезеровский стиль, дорогая, и Рольв признал это".
     Мария  смущенно  положила руку на  огромную голову Рольва и с  бьющимся
сердцем осмелилась  взглянуть  ему  прямо  в горящие странным  желтым  огнем
глаза. Они уставились на нее, завладевая ею.  Теперь она была  его. Внезапно
страх исчез,  она  обхватила руками его  шею и  зарылась лицом  в  рыжеватую
шерсть.
     Потом она снова  взглянула на сэра Бенджамина. "У меня такой прекрасный
вид из окон, сэр",-- сказала она.-- "А куда смотрят ваши?"
     "На юг и на восток, дорогая",-- ответил он.-- "Это вторая  башня, и моя
комната  рядом с той, что  занимает мисс Гелиотроп. Пока моя мать была жива,
это была ее комната, а теперь она моя. Маленькая комната наверху, похожая на
твою, но без резьбы  и с дверью нормального  размера, была моей, когда я был
мальчиком. Но  потом она стала мала для меня, и  больше  ею  не пользуются".
Затем он обугленной палкой на пепле перед камином нарисовал план дома.
     В нижнем этаже усадьбы были только кладовые и комната, где спал Дигвид.
Балки потолка  большой залы  оказывались под  самой крышей, весь второй этаж
занимали  кухня, выходящая на одну сторону, и гостиная, выходящая на другую.
Спальня мисс  Гелиотроп  была  над  гостиной, а комната сэра Бенджамина  над
кухней.
     "А теперь я покажу тебе карту поместья",-- сказал сэр Бенджамин.
     Он  открыл ящик  старого письменного стола,  стоящего  у стены, вытащил
пергаментный  свиток, положил его на стол и раскатал. "Ты можешь взять его и
поизучать на досуге,  дорогая. Тут все королевство вашего  высочества -- вся
Лунная Усадьба,  а сейчас  просто быстро взгляни на него, чтобы  понять, где
что находится".
     Это  была старая карта, и Мария склонилась над ней  с бьющимся сердцем,
на карте были показаны только несколько квадратных миль западного побережья,
но  именно об этих нескольких квадратных милях сэр Бенджамин сказал, что они
--  ее  собственные,  ее  королевство.  Справа  на  карте  полумесяц  синего
обозначал море -- бухту Доброй Погоды -- Мерривезеровскую бухту. Так что же,
Мария Мерривезер, которая  никогда не  видела  моря, владелица  всего  этого
полумесяца голубой воды?...
     Слева была церковь, наверно та, что  она видела из окна, называлась она
Церковь Богородицы  Девы, а прелестный  холм за ней  назывался Райский Холм.
Названия на  карте, какими бы  обычными они  ни были,  звучали  для нее, как
самая любимая и знакомая  музыка.  Она, молча,  улыбаясь, взглянула на  сэра
Бенджамина, и он понимающе кивнул.
     "Ты  вернулась  домой,  дорогая",--г  сказал  он.-- "Но  ты  не  можешь
выразить  словами  то, что чувствуешь.  Мерривезеры этого  не  умеют.  Мы не
выставляем напоказ своих чувств".
     "Скажите, пожалуйста, сэр, что значат эти слова, вырезанные над камином
в гостиной?"
     "Храбрая  душа  и чистый дух наследуют  царство,  а вместе  с  царством
веселое  и  любящее  сердце",--  процитировал  сэр   Бенджамин.--  "Это  наш
фамильный девиз, дорогая. Это  был  наш девиз со дней первого сэра Рольва. Я
думаю,  он указывает на два типа Мерривезеров,  солнечных  и лунных, которые
всегда  веселы,  когда любят  друг  друга. А  кроме того, это еще наверно  и
способ связать вместе те четыре добродетели, которые нужны  для совершенства
-- смелость, чистоту, любовь и радость". Сэр Бенджамин замолчал на  минутку,
а потом с видимым облегчением внезапно завопил: "Колбаски!!!"
     В первую секунду  Мария  решила,  что колбаски -- это  еще что-то,  что
необходимо  для  достижения совершенства, но  восхитительный запах подсказал
ей, что ее дядя был неожиданно  низвергнут из духовного в материальное, где,
как она догадалась, ему куда уютнее и спокойней.
     В один и тот же момент отворилась дверь гостиной, чтобы пропустить мисс
Гелиотроп в шуршащей  шелковой блузке, черной шали и белом  чепце, веселую и
довольную  после  великолепно  проведенной  ночи,  совершенно  свободной  от
кошмаров, вызванных несварением желудка. и дверь кухни, через которую старый
кучер внес огромное блюдо дымящихся колбасок.
     "Доброе утро, Дигвид",-- сказал сэр Бенджамин.
     "Доброе утречко, сэр, доброе утречко, леди",-- отозвался Дигвид.
     Увидев Дигвида при дневном свете и без шляпы, Мария немедленно полюбила
старика.  У него  были  большие,  невинные,  как у младенца,  голубые глаза,
высокий морщинистый  лоб  и совершенно лысая  голова.  Его  заплатанный плащ
уступил  место мышиного цвета  жилету  и куртке и большому кожаному фартуку,
обвязанному вокруг талии. Улыбка, которую он послал Марии и мисс  Гелиотроп,
была полна нежности и любви, и он поставил колбаски на стол жестом, который,
казалось, приказывал им съесть побольше.
     Но на завтрак были не только колбаски. Еще Дигвид принес огромный кусок
окорока   домашнего   копчения,   сваренные   вкрутую   яйца,   кофе,   чай,
свежеиспеченный хлеб,  мед, сливки с толстым слоем жира  сверху, свежесбитое
масло и  парное молоко, еще  теплое и пенящееся.  Выбор был  такой широкий и
прекрасный,  что  у Марии  проснулся  небывалый  аппетит,  не  говоря уже  о
Виггинсе, чья зеленая мисочка была уже распакована и стояла прямо перед ним,
наполненная  колбасками  щедрой рукой  самого сэра Бенджамина...  Рольв, как
оказалось, всегда завтракал на кухне, потому что он предпочитал сырое мясо и
не  был самым  приятным компаньоном  во время еды...  Даже  мисс  Гелиотроп,
ободренная свободной от  кошмаров ночью, рискнула скушать  крутое яичко. Что
до сэра Бенджамина, невозможно описать, сколько он съел, и зрелище семейного
аппетита,  соединенное с  обхватом его талии,  заставило Марию  поразмышлять
минутку, что предпочесть, колбаску или яйцо.
     "Не  беспокойся,  дорогая",-- подбодрил  ее  сэр  Бенджамин.--  "Только
солнечные  Мерривезеры склонны к  полноте.  Лунные Мерривезеры  могут  есть,
сколько хотят, и оставаться тоненькими и бледными, как лунный серп".
     Мария широко улыбнулась и взяла колбаску.
     "Откуда у тебя этот наряд, Мария?" -- внезапно спросила мисс Гелиотроп.
     "Я нашла его в своей комнате",-- ответила Мария.
     "Лучше тебе переодеться  в твое  обычное платье, чтобы начать  утренние
занятия",-- укорила  ее мисс  Гелиотроп.--  "В той маленькой гостиной  можно
устроить  отличную  классную  комнату, и  мы начнем работу  сразу  же  после
завтрака".
     Мария  подняла  глаза,  полные отчаянной  мольбы, и  заметила,  что сэр
Бенджамин смотрит  на  ее  наряд с нескрываемым изумлением. Казалось, он  не
замечал  его  раньше. Но он пересилил себя и ответил на мольбу, выраженную в
ее глазах.
     "В вас слишком сильно чувство ответственности, мадам",-- сказал он мисс
Гелиотроп.-- "Позвольте себе полентяйничать этим утром,  чтобы пообжиться  в
новом доме  и  отдохнуть  после  утомительного путешествия.  Сегодня  утром,
мадам, я вместо вас буду руководить занятиями вашей ученицы".
     Он. сказал  это отменно вежливо, но вместе с  тем настолько твердо, что
мисс Гелиотроп  тут же согласилась. Она, к  тому  же, рада была согласиться,
потому что мечтала о таком спокойном утре, чтобы разложить по порядку вещи в
своей очаровательной спальне.
     "Ну, Мария",-- сказал сэр Бенджамин, как только завтрак был закончен,--
"надевай  шляпу,  бери  горсть  сахару  из  сахарницы  и  пошли...  Рольв...
Виггинс... Пошли". Затем он поклонился мисс Гелиотроп: "До свидания,  мадам,
не   беспокойтесь  о   своей  подопечной.   Она  будет  со  мной   в  полной
безопасности".
     "Я  в  этом уверена, сэр",--  ответила мисс Гелиотроп, и на самом деле,
она  без ужаса наблюдала,  как ее любимица выходит из залы в  неизвестном ей
направлении, так велика была ее вера в сэра Бенджамина.
     "Ой!" -- закричала Мария  от восторга, когда вышла со своим опекуном на
верхнюю ступеньку перед  входной дверью и увидела, кто ожидал  их v подножья
лестницы.
     Там  их ожидал  Дигвид,  держащий уздечку  красивого  сильного  гнедого
жеребца  и поводья  маленького, кругленького, толстенького, серого в яблоках
пони с коротенькими ножками, длинными хвостом и гривой и веселыми глазками.
     "Атлант и Барвинок",-- представил их сэр Бенджамин.-- "Мне кажется, они
хорошо названы. Атлант получил свое  имя за то,  что выдерживает мой вес,  а
Барвинка я так назвал в честь  цветочка, который растет у  самой земли --  в
народе его называют Дружок-землячок. У Барвинка коротенькие  ножки, он стар,
да к тому же и толст, но ход у него самый легкий".
     Но Мария  уже  не стояла  рядом. Она  сбежала со ступенек  и  протянула
ладонь, полную  сахара,  Барвинку. Когда  она  почувствовала на  ладони  его
мягкие губы, острая радость пронизала ее. Свободной рукой она обняла пони за
серую в яблоках шею и погрузила пальцы в длинную серую гриву, неопрятную, но
вместе  с  тем такую приятную, свисающую над блестящими глазками. "Барвинок!
Дружок-землячок!"  --  прошептала она, а затем,  когда  сахар  кончился, она
сбила свою  очаровательную,  украшенную перышком шапочку набок, вложила одну
руку в  протянутую  ладонь Дигвида, поставила одну ногу на камень,  лежавший
около  лестницы, и прыгнула  в седло  так,  как будто  делала  это всю  свою
жизнь... Дигвид  одобрительно хмыкнул, сэр Бенджамин, спускаясь по ступеням,
громко и радостна рассмеялся.
     "Мерривезеров не нужно учить,  как скакать на лошади, Дигвид",-- сказал
он. "Я не буду  оскорблять маленькую хозяйку, ведя ее пони  в  поводу. Убери
поводья". Он, ворча,  с  трудом взобрался  на  камень,  а с него  на широкую
терпеливую  спину  Атланта,  и,  сопровождаемые  Рольвом  и  Виггинсом,  они
пустились  рысью  по залитому  ярким  солнцем  прелестному  весеннему  саду,
проехали  через  ворота  в старой крепостной  стене и  вырвались  на простор
парка.
     Никогда  Мария не  забывала этого  утра. То, что ее ничему не надо было
учить,  не вполне соответствовало действительности. Сэр Бенджамин должен был
учить ее приспосабливаться к ритму движений Барвинка, тому, как обращаться с
уздечкой  и хлыстом, как менять положение тела, когда Барвинок  переходил  в
легкий  галоп на гладкой дорожке.  Но за два часа она научилась тому, на что
большинство  девочек  ее возраста потратили бы  неделю, потому  что  она  не
боялась, и каждый раз  падая, вставала  снова,  и как бы у нее ни  кружилась
голова,  как  бы она ни  ушибалась,  она смеялась  и  лезла обратно в  седло
раньше, чем сэр Бенджамин успевал перехватить поводья.
     Он получал  от этого  огромное удовольствие.  Он заметил  ее мужество и
умение,  и  то  чувство  единства  с  лошадью,  которое  позволяло ей  стать
настоящей наездницей. Барвинок тоже был доволен, всеми силами помогая  ей во
время урока верховой езды, и стало очевидным, что он  глубоко полюбил Марию,
а Мария его.
     "Послушай, дорогая",-- сказал сэр Бенджамин, когда они снова  поскакали
рысью,--  "ты  можешь  гулять в  долине,  где  хочешь,  вместе с  Рольвом  и
Барвинком. Ты  не  должна  бродить по  окрестностям одна, но  с  ними можешь
гулять, где хочешь".
     Мария взглянула на своего опекуна глазами, полными  счастья и восторга.
В  те  времена  юной  леди  не подобало  ходить без сопровождающих ее  слуг,
обычай, всегда раздражавший ее чувство независимости.
     "Это значит",-- прошептала она, не осмеливаясь верить своему счастью,--
"что я могу  ходить в деревню,  в бухту Доброй Погоды и на Райский  Холм, не
спрашивая вас об этом специально?"
     "Только не в  бухту Доброй Погоды".--  ответил  сэр  Бенджамин.--  "Это
единственное исключение. Я бы предпочел,  чтобы ты  не ходила в бухту Доброй
Погоды, и  я  объясню тебе, почему. Рыбаки, живущие там, очень грубый народ.
Они  в плохих отношениях с людьми из деревни и с теми, кто  живет в усадьбе.
Это  большая незадача,  потому что  они отказываются  продавать  нам рыбу, а
свежая рыба очень бы  нам пригодилась.  Так что рыбу  мы покупаем на рынке в
городке за холмами, а она уже не настолько свежая. Так обстоит дело с бухтой
Доброй  Погоды,  но  в  остальные  места  ты  можешь  ходить  с Рольвом  или
Барвинком, или с ними обоими".
     "Я не  знаю, что скажет мисс  Гелиотроп, если  я буду гулять  только  в
компании животных. В Лондоне мне не разрешали без присмотра дойти до другого
конца улицы".
     "Я поговорю с ней. Принцесса, призванная  править королевством,  должна
знать его вдоль и поперек, чтобы царить мудро. А как она его узнает, если ей
не дать свободу?"
     Мария у