уже давно оплакал! Она
сказала:

ЭПИЛОГ
     Она сказала: "Ничего не надо говорить. Просто обними меня..."
     ХОТЯ НА САМОМ ДЕЛЕ она сказала: "Ничего не надо говорить. Просто обними
меня."
     НО, УЖ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ЕСЛИ БЕЗ ШУТОК, ОНА  В  ТОЧНОСТИ  СКАЗАЛА  ИМЕННО
ТАК: "Ничего не надо говорить. Просто обними меня."

ПИСЬМО ЧУЖОЙ
     Когда  соберутся  две  женщины,  то  после  обсуждения  ужасной жизни и
идиоток-подруг, начинаются задушевные воспоминания  о  роддоме.  Мужчины  не
ушли  далеко:  после  футбола,  секса  и  нескольких  стаканов  -  всплывают
армейские мемуары. Тех и других можно понять: речь идет о самой тяжелой,  но
где-то  и  приятной  полосе в жизни. Исключения редки. Обычный порядок может
слегка варьироваться, например, после  обсуждения  подруг  могут  возникнуть
обобщающие  оценочные суждения о мужчинах, а у последних после футбола может
проскользнуть политика, но сексом закончится все  равно,  так  что  спорт  и
выборы - это разминка, предварительная игра.
     Армия  и  роды  -  альфа  и омега задушевных бесед. Поскольку, любезный
читатель, беседа у нас,  несомненно,  задушевная,  будем  считать,  что:  А)
Центрфорварда давно пора на мыло; В) В этой стране никогда порядка не будет;
С)  Все они продажны, хотя попадаются и порядочные.(Из этого набора пытливый
читатель уже может догадаться, какого я пола.)
     В общем, был у меня армейский приятель, сосед по койке. Сибиряк. Была у
него любимая. Все у Сереги спорилось легко и красиво, да только  в  языке  -
кость.  Когда  он  говорил,  половина  смысловой  нагрузки доносилась руками
(женщины это любят, поверьте), но вот когда надо было  сесть  за  письмо,  у
него эти руки опускались: "Не знаю, о чем писать. "Так я стал его поверенным
Сирано.  Спору  нет,  при  встрече они бы и без меня нашли, что делать, но в
письмах... Я писал ей длинные послания, полные намеков  и  двусмысленностей.
Серега потом переписывал их своим аккуратным почерком. Справлялся о значении
незнакомых слов. Я подробно объяснял. Потом решил, что лучше сразу объяснять
письменно,  усилив  просветительскую  функцию.  В  приходящих от нее ответах
появился усилившийся  интерес.  Мы  (!)  гордились  этим  Чувства  настолько
переполняли  меня  в  ту  пору,  что  я,  как донор, уже не мог обойтись без
кровопусканий. Излияния возымели действие:  После  дембеля  Серый  пригласил
меня  на свадьбу, шафером. Я не поехал: далеко, некогда, финансы-романсы. На
последней стадии романа в письмах я старался максимально приблизиться к  его
стилю,  чтоб  потом  не  так  бросалась  разница  в  глаза,  чтоб оно как-то
выглядело путем. Дошел до того, что почувствовал, как мне не хватает рук для
выражения мыслей. Но выходило это с удовольствием,  все  это  отвратительное
предприятие. Я писал, как для себя. Я любил ее. Кто она, я так и не узнал.
     Ну  и  нашел,  чем  хвастать!  Для  него это - экзерсисы, а там - живой
человек! Не знаю, возможно, мои экзерсисы были еще живей. Зачем  я  об  этом
говорю? Да просто я до сих пор продолжаю писать письмо чужой.

ЭВРИКА
     Эвриклея,   старая   рабыня,  встретив  на  рыночной  площади  Аристию,
служившею по соседству, пыталась рассказать подруге о своих злоключениях:
     - С моим господином не соскучишься. Даром, что ученый муж.
     - Это ты про своего старого скопидома?
     -А про кого же еще? Он всех замучил. То выбросит целую  кучу  денег  на
свои  дурацкие  причуды,  то ему в голову взбредет направлять на стену целую
кучу зеркал, а ведь зеркала-то ты сама знаешь, сколько стоят!
     - Это Архимед твой, чокнутый?
     - Он самый. Так вот, вчера он с друзьями перепился  и  расшвыривал  все
вокруг  себя.  Может,  и  обронил  где-то  в ванной тетрадрахму, когда ходил
умывать свое пьяное рыло.
     - И что, он из-за этой тетрадрахмы устроил всем черную жизнь?
     - Я же тебе говорю,  скопидом  редкостный.  И  что  же?  Тут  он  сорит
деньгами  направо  и налево, а сегодня - это вообще. Нашел, как я поняла, он
свою монетку. В ванной, как я сразу и предполагала. Ну, нашел себе, и  слава
богам. Так нет же, надо было выскочить голым на улицу и всем прохожим орать:
"Нашел! Нашел!"



Владимир Ефименко.
Старик (повесть)



                              "Возраст человека - это
                               калечество его лет."


1.

     - Не верю! Не верю! - орал Марк на пробах.
     - Ах,  ты  ж,  Станиславский,  мать  твою за ногу! Он не верит! Большой
знаток жизни! Марк Пушинский - кто ж его не знает? Выдающийся  кинорежиссер.
Заслуженный  деятель  искусств.  Все  его уважают, все с ним считаются. Он -
метр. А мне он - вроде крестного. Я  его  с  детства  всегда  называл  "дядя
Марик". Друг семьи. Падла. Что меня с детства в нем раздражало - так это его
золотые   зубы.   Сейчас,  правда,  когда  он  забурел,  он  их  поменял  на
металлокерамику. Следит за собой. Ему никогда в жизни не дашь его 55 лет. На
киностудии, наверное, нет ни одной юбки, на которую он не  положил  бы  свой
похотливый  глаз.  Милейший человек! Он далеко не дурак, справедливости ради
надо отметить. С  ним  бывает  интересно.  Куча  знакомых  в  самых  верхах.
Энциклопедия  в  голове . Но сволочь - редкая. Когда умер папа, Марк проявил
заботу о маме и обо мне тоже. Он даже стал у нас чаще бывать, чем когда папа
был жив. Тогда он еще работал в театре. Мне было 15 лет, когда папа  утонул.
Самое  время  определяться. Марк посоветовал засунуть меня в театральное, на
актерское отделение.  В  этом  он  помог.  Его  первая  жена  была  женщиной
"меркантильной и ограниченной", а другими словами, она не могла привыкнуть к
тому,  что  у  Марика сменялись бабы, как перчатки. Она, в конце концов, его
бросила. Но это было уже после  папиной  смерти.  И  с  тех  пор  он  к  нам
зачастил.  Мне  он  рассказывал  кучу  всяких интересных вещей - о театре, о
литературе, и вообще, "за жизнь". Но тут все было просто - он  положил  глаз
на маму. Она была далеко не старухой, да и с мозгами там было все в порядке.
Я этого тогда, по своей наивности, не видел. Дядя Марик - как свой родной. И
вот,  как-то  раз,  Марк  пришел к нам под вечер и заглянул сперва ко мне. Я
этого вторжения никак не ожидал, и даже не успел загасить папиросу.  Не  то,
чтобы  я  очень  боялся,  просто жалел маму. Я-то уже год, как начал курить.
Увидев мое смущение, Марк повел себя дипломатично:
     - Ну, ну, Витек! Не надо так резко. Ты слишком усердно изображаешь, как
ты занят уроками! Будущему  актеру  надо  играть  тоньше.  Вытащи  из  книги
папиросу - она сейчас загорится.
     - Дядя  Марик!  Только  пожалуйста,  маме  - ни слова. Я думал, это она
идет.
     - Ну, что ты, Витек. (Я б его убил  за  это  "Витек".  Папа  звал  меня
просто  Витя,  а  мама  чаще - Витюша.) Мы же взрослые мужчины. Я не доношу.
Но... Если уж так сильно хочется, возьми хорошую сигарету, не трави себя.  -
он достал пачку "Кэмэл" и предложил мне,- Если и правда, хочется закурить. Я
взял  штатовскую  козырную сигарету и подумал: "Легко тебе говорить. А бабки
где? Можно купить десять пачек "Беломора". Кстати, батя именно его и  курил.
Ну и что? Марк продолжал:
     - Идея,  Витек!  Если  ты  не хочешь огорчать маму, есть выход. От тебя
сейчас все равно никотином прет  на  километр.  Тебе  надо  проветриться.  В
летнем сейчас идет американский фильм про ковбоев. Две серии. Как?
     - Классно, конечно, но у меня ... это... Нету...
     - Не волнуйся, я все понимаю. Сам таким был. Вот, возьми, это тебе,- он
засунул мне в карман рубашки сложенную ассигнацию.
     - Последний сеанс в восемь. Успеешь?
     - Да. Я уже уроки сделал. Вот только как мама?
     - ...А,  да  я  ей  сам  все обьясню. Она тебя пустит. Надо же будущему
актеру видеть, как играют настоящие кинозвезды! Или я не прав?
     Не знаю, что он там маме говорил, но меня в кино пустили без проблем. Я
же, вместо того, чтобы преспокойно себе идти в кино, зацепился  с  друзьями.
Они,  конечно  же,  узнали,  что я сегодня - богатенький Буратино, и сели на
хвост. Раскрутили меня на пиво. Откуда-то  взялась  гитара  и  мы  два  часа
просидели  под  забором, с полным кайфом, пока эти придурочные ковбои палили
друг в друга из кольтов. Потом я спохватился и побежал домой, потому что уже
совсем стемнело, а часов у меня не было.
     Возле самого дома меня удивило то, что в окнах света не  было.  Правда,
скорей  всего,  Марик  тоже  пригласил маму в кино, и они еще не пришли. Тем
лучше. От меня, наверное, несет, как из пивной бочки. Лягу тихонько  и  буду
спать, как зайчик. Я подошел к дверям, но они оказались незапертыми. Это уже
странно.  Изнутри  доносились непонятные звуки, какая-то возня, шепот. Может
быть, кто-то залез к нам в квартиру? У меня все похолодело внутри. Я замер и
прислушался. Различил мамин голос, тихо-тихо:
     - Нет, Марик, пожалуйста, не надо. Витя же скоро  придет!  А  голос  из
темноты ответил ей:
     - Там две серии. Он придет не раньше десяти. Лида, ну давай же!
     - Нет, я так не могу. Пусти.
     Я  подался всем телом вперед и дверь скрипнула. Послышался звук, словно
кто-то скатился с дивана на пол. Потом включился свет и я увидел  Марика  на
карачках у дивана, а мама сидела и куталась в шаль, щурясь на лампу.
     - А  ,  это  ты  Витек, - чересчур бодро произнес Марк, - Что, кино уже
успело кончиться?
     Я хотел было поинтересоваться, успел ли он, но постеснялся маму.
     - А вот, кстати, и она, - сказал Марк, показывая мне  запонку,  которую
он только что, с понтом, нашел на полу.
     - Я полез ее искать и задел шнур...
     А еще актер! Меня учил не переигрывать! Но если ты задел шнур и вырубил
лампу,  то  почему  вы  оба  щуритесь,  как  на  яркое  солнце? Ну, Марк, не
ожидал... Не то, чтобы это меня сильно поразило. Я уже знал, откуда  берутся
дети. Но моя мама... Наверное, это был типичный эгоизм с моей стороны. С тех
пор  Марк  стал  бывать  у  нас реже, улыбки его стали фальшивей. Мама долго
тогда пыталась оправдываться, хотя это было лишним, я думаю. Она ведь его не
любила, как папу, я это точно знаю. Мы продолжали видеться: у нас,  у  общих
знакомых, но "дядя Марик" перестал быть родным. Мы с ним никогда не выясняли
подробностей,  но  отношение  изменилось. А потом он подложил мне свинью, на
выпускном экзамене по специальности.  Он  был  в  комиссии,  а  мне  попался
монолог Чацкого. Марк подошел ко мне и шепнул, что Вильницкий - председатель
комиссии,  балдеет  на  новаторстве,  любит  гротеск.  Короче,  все,  что мы
репетировали раньше - не годится, это не понравится. Я клюнул на эту наживку
и мне еле натянули тройбан. Потом уже, Люда Соколова (дочка Веры Степановны,
которая  вела  у  нас  сцендвижение)  рассказала,  что  Вильницкий  чуть  не
взорвался от моей интерпретации Грибоедова:
     - Марк  Александрович,  это  и  есть  ваше  хваленое  протеже?  А Марик
(разговор шел на кафедре, после экзаменов), спокойно ответил:
     - Вы имеете в виду эту юную бездарь?  Да,  я  знал  его  отца.  Мальчик
остался  сиротой, жалко его. Но это не значит, что кто-то собирается сделать
из него Качалова. Надо трезво смотреть на вещи. Я это давно понял."  Мелочь,
а приятно. Вот какой Марк Александрович Пушинский душевный человек.

2.
     Но это так, кстати о птичках.
     Много  потом  было  всего.  Я  кое-как  устроился в ТЮЗ и изображал там
всяких козлов. Иногда мне  даже  нравилось.  Особенно,  когда  выбегаешь  на
авансцену  и  орешь  в  зал,  сидя  на  метле:  "Деточки!  А куда Аленушка с
Иванушкой  побежали?"  И  весь  сопливый  зал  тыкает  пальцами  в  сторону,
противоположную  истинному положению вещей. Это - единственная ложь, которая
доставляет мне радость. Так вот, средь бела дня взорвалась бомба:  Пушинский
был  на  фестивале  в  Милане,  познакомился  с самим Энрико Бранцотти и они
собираются здесь, у нас, снимать фильм совместного производства! Еще  бы  не
бомба!  Ведь  у Бранцотти -" Оскаров", как у собаки - блох. Надо было суметь
уломать его приехать сюда, делать кино. Сценарий, они,  вроде  бы,  написали
вместе:  своеобразная  окрошка по мотивам русской классики. Тут и Толстой, и
Достоевский, и Антоша Чехонте. Всего понемножку. Рабочее название  фильма  -
"На  склоне", про героя, который в молодости жил хорошо, но неправильно, а к
старости стал жить правильно, но нехорошо. Наглавную женскую роль шла  Луиза
Бранцотти  (  а  кто  спорит?).  На  мужскую  же, (возрастную роль) объявили
конкурс среди нашего брата. То-то было! Я, конечно, понимаю этого Бранцотти:
не то, чтобы он так уж уважал маэстро Пушинского. Все,  что  он  говорил  на
публику  -  это из чистой вежливости. Не надо забывать, что Марк сделал себе
"заслуженного"  на  очередной  ура-патриотической  проституции.   Это   всем
известно,  но  кто  ж  этим  не  грешил? Другое дело, что кроме этого он еще
кое-что умел, это факт. Но дело даже не в том:  Бранцотти  отлично  понимал,
что делать киноу нас - это чистая шара по сравнению с Италией, не говоря уже
о  Голливуде.  Бесплатное  удовольствие.  Ну,  выложит  он  полтинник баксов
(тысяч), так ему не только сыграют, отснимут, смонтируют и озвучат, так  еще
и  поцелуют  (именно  туда, куда вы подумали). Фильм, насколько я понял, без
особых трюков,  так  себе,  психологический  триллер,  как  сейчас  говорят.
Никаких  тебе авианосцев, Шварценеггеров, катастроф, массовок. Вседостаточно
камерно. За то родимые просторы, березки, степи - о натюрель, бесплатно. Как
замечательно будет смотреться его Луиза в стоге  русского  сена!  Пушинский,
было,  заикнулся  насчет  того,  чтобы одну из сцен снимать в Париже, благо,
сценарий это предусматривает, но  умный  итальянец  заметил,  что  парижский
эпизод  снимается при спущенных шторах, так что Эйфелевой башни все равно не
видно, а раз она не фигурирует в кадре, то все это можно воссоздать  и  тут,
на  месте.  Пушинскому  оставалось  только  скатать  губу. Так что, Маричек,
сиськи на Мулен-Ружпокрутятся без твоего участия, а вместо омаров от Максима
будешь  хавать  кильку  в  томате,  заслуженный  ты  наш.  -о  это   все   -
экономическая  подоплека.  Если же говорить серьезно, то Бранцотти - мужик с
головой, его на мякине не проведешь. Так, как он работает  с  актерами,  это
поискать.  Я  видел  его  фильмы:  "Мертвый  павлин" и "Самолет летит" - это
нечто! Там и сюр, и абсурдизм.  Актерский  ансамбль  великолепен.  Каждый  в
отдельности и все вместе. Поэтому наша актерская гильдия загудела, как улей,
потому   что   сняться   у   Бранцотти  -  значит  автоматически  попасть  в
международную обойму, и в Голливудский компьютер, кстати, тоже. Вот они  все
и  кинулись  на  пробы.  Многих  сразу  же  отшил  Марк:  очевидные  дебилы.
Нескольких завалил Энрико - он неплохо знает русский, а из тех,  кто  прошел
эту  Сциллу  и  Харибду, еще парочку отозвали по настоянию Луизы. Было ясно,
что она не может лечь с ними в один стог, даже в кадре. Таким  образом,  нас
осталось  всего  пять  претендентов  на  роль,  и  я  в  том  числе. Двое из
драматического, двое - просто безработных актеров, но  с  хорошим  послужным
списком  в кино, и один я - тюзовское отребье. Когда мы собирались вместе, я
понимал, что мои шансы невелики, а они смотрели на меня, как смотрят любящие
родственники на ракового больного. Когда мы пробовались в эпизоде  с  героем
"в  молодости"  - все шло нормально, я даже видел, как Луиза уже предвкушала
мое соседство по стогу. Бранцотти тоже был доволен, но Марка,  видимо,  жаба
задавила.  Поэтому,  когда  пошли пробы с гримом,(состарившийся герой) -Марк
при всех заорал на меня:
     - Не верю! Не верю! Ты понимаешь, Витя, что твоему герою семьдесят лет?
Здесь твое молодое позерство не подходит! Это  надо  сыграть  изнутри,  так,
чтобы  мать  родная  не узнала. Нет, это полный примитив, никуда не годится.
Бранцотти вежливо перебил его и что-то сказал. Мне, в отличие от Марка, было
хорошо видно, как каблук Луизы атаковал его ботинок. Марк несколько остыл  и
сказал:
     - Спасибо,  на  сегодня  все  свободны.  Мы посоветовались с господином
Бранцотти и решили окончательные пробы перенести на месяц.  Ему  пока  нужно
съездить в Италию, уточнить насчет финансирования. Так что у вас будет время
лучше  подготовиться.  А тебе, Витек, я честно скажу: ты мне как родной. Без
обид, ты же меня знаешь: я бы тебе с удовольствием дал эту роль,  но  не  за
красивые  же  глазки!  Ты убеди меня, убеди всех, чтобы все поверили - и она
твоя! Когда все разошлись, я еще раз прикинул свои шансы: мне только немного
перевалило за тридцать. Как раз - ни туда, ни сюда: для старика  не  слишком
зеленый,  да  и за юношу еще сойдет. Я хотел еще раз переговорить с Марком -
неужели он не видит, что у меня действительно неплохо  получается?  Или  это
его  обычный сволочизм? Тогда мне уж терять нечего, по крайней мере, выскажу
все ему в глаза. Я дождался, пока народ  немного  рассосется  и  заглянул  в
дверь  группы.  "На  склоне"  -  гордо  гласила  табличка на двери,- "Реж. -
Бранцотти-Пушинский". Напротив входа стоял шкаф, с  инвентарным  номером  на
задней панели из ДВП, о которую уже загасили не один окурок. Марк специально
поставил  шкаф  у  входа,  на манер ширмы. Я еще не выглянул из укрытия, как
различил грудное контральто Луизы:
     - А  этот  последний  актор  (она  говорила:   "актор")   -   по-моему,
dul-cissimo.
     - Кого  имеет  в  виду синьора? - прикидывался дурачком Марк. Бранцотти
переспросил:
     - Vero? Ti piacche, sole mio? Allore, per probo...
     Но тут опять влез въедливый голос Марка:
     - Это  все  решится  "син  проблем",  как  видите,  актеры  у  нас  "ин
кондисьоне".  Я  надеюсь,  Энрико,  (он  понизил  голос)  что вы приедете до
двадцатого числа? Так вот, я уже сейчас вас с Луизой официально приглашаю на
свой юбилей... Нет, никакой шумихи, никаких репортеров... Все будет на  моей
... вилле у моря. Совсем по-домашнему. Я очень обижусь, если вас не будет.
     - Граци, Марчелло, - пробасил итальянец, - мы постараемся, обязательно.
Граци.
     Вот  оно что! "Никаких репортеров"! Старый плут. Естественно, он мог бы
вполне расколоться на "кабак" для своих гостей,  но  это  же  совсем  другая
песня!  А  представьте:  Бранцотти  и  Марик  в "домашней обстановке"? Я уже
заранее видел их фото в обнимку  где-нибудь  на  обложке  киноальманаха,  на
марковской  даче  ("вилле"  - сноб проклятый!), в гамаке. Марк, естественно,
потом будет всем заливать:
     - А что, говорю, брат Энрико? А он мне отвечает: "Да, так вот,  брат.."
Я не стал светиться, тихонько закрыл за собой дверь и решил про себя: " Я на
этот  юбилей тоже как-нибудь попаду". У меня есть месяц с небольшим. Погоди,
Марк! Будет тебе паблисити, а у меня будет - роль, или пусть меня покрасят!

3.
     Когда я выходил со студии, остановился у  вахты,  чтобы  позвонить.  На
вахте  сидел  дядя  Миша,  старый ВОХРовец, такой же седой, как и десять лет
назад. Фамилия у него была необычная:  Дозвон.  Не  Довзон  какой-нибудь,  а
именно,  Дозвон,  словно  его предки все время кому-то дозванивались. Михаил
Устинович Дозвон. Сам он говорил, что у него дед из французов.  Очень  может
быть,  что  какой-нибудь  д"Озвон  осел в России после 12-го года, суть не в
этом. Прозвище у него было уникальное, хоть и за глаза. Уж  очень  не  любил
Устиныч,  когда  в  списках его инициалы ставили перед фамилией, а не после.
Это его просто бесило. А так -милый старик. Я попросил телефон,  он  любезно
разрешил,  "только  недолго",  справился,  что  там опять Марк Александрович
затеял снимать. Я звонил Сане, своему школьному другу:
     - Да, это я, - услышал я в трубке  родимый  голос.  -  Привет,  грязный
подонок. Водочки попьем? У тебя как с финансами, голяк?
     - Нет, алкаголичек, кое-что еще наскребется. Я к тебе по делу.
     Давай,  рассказывай.-  и  вдруг,- Линда! Сука! Пошла вон! Вон пошла! На
место, я сказал!  (Линда  -  это  очаровательный  русский  спаниель)Затем  я
услыш