ктором?  Я
тотчас  узнал  его.  Искусный  медик!  Он  вас  непременно
вылечит. Я вышел из терпения.
   -  Милостивый государь!  -  вскричал я, схватив за руку
князя. - Чего хотите вы от этой дамы?
    -   Чего?  Какой нескромный вопрос!  -  сказал  князь,
взглянув на меня с насмешливой улыбкой.
   -  Вы с нею вовсе не знакомы.
   -  Неужели? Позвольте хоть немножко! Не так коротко как
вы  -  о, это другое дело!.. Но я бы вам советовал получше
переменять  ваш голос, а то  -  знаете ли  что?  Вот  хоть
Днепровский  уж очень недогадливый человек, а  тотчас  вас
узнает  и,  право,  догадается, что вы только  к  нему  не
хотите ездить в гости.
  Я  совсем растерялся и не знал, что отвечать, к счастию,
Надина,  пока я говорил с князем, успела перейти в  другую
сторону  залы и скрыться в толпе. С четверть часа я  искал
ее по всем комнатам. Со мною повстречался барон.
    -   Помилуй!  -  сказал он. -  Что ты так  бегаешь?  Я
насилу мог тебя догнать.
    -   Не  видел ли ты, -  спросил я, -  маску в  голубом
домино и мужской круглой шляпе?
   -  Не беспокойся, -  отвечал барон, -  я проводил ее до
кареты. Ну что, мой друг, мы завтра вечером вместе?
   -  Да!
   -  Какое счастье! Наконец вы умилостивились! Знаешь ли,
мой друг, у меня гора с плеч свалилась? Я люблю тебя, а ты
был  так  смешон,  так  смешон!..  Двинский  прозвал  тебя
Грандисоном, а ее Кларисою...
    -  Двинский!.. Если б ты знал, какой негодяй этот Двин
ский!
    -   Не  сердись на него, мой друг, его роль  также  не
очень забавна! Он без ума влюблен в Днепровскую, а она его
терпеть не может.
   -  Да разве это ему дает право быть дерзким!
    -   И, душенька! Да кого бьют, тот всегда кричит: ведь
ему  больно! Этот избалованный женщинами повеса  может  ли
спокойно видеть торжество соперника, который не хочет даже
воспользоваться своею победой?
     -    Какой  я  соперник?  Что  за  победа?  Я  обещал
Днепровской  быть  ее другом и больше ничего.  Да  поверь,
барон,  она и сама не думает о любви. О, мой друг! Если  б
ты знал, какая эта чистая, неземная душа!..
   -  Ого!  -  вскричал барон. -  Неземная душа!.. Да это,
кажется,  любимое ее словцо?.. Ну, я вижу, в ученике  прок
будет:
  он переимчив. Однако ж скоро два часа. Что, тебе надоело
шататься?
   -  Очень.
    -  Так поедем. Забрось меня домой и ступай в моей каре
те.  Тебе  надобно  выспаться. Днепровский  ужинает  очень
поздно,  а  завтра  он  тебя  без  ужина  не  отпустит   -
предобрый человек!
  Когда я приехал домой, Егор подал мне письмо: его привез
дворецкий  Ивана  Степановича Белозерского,  присланный  в
Москву  закупить годовую провизию. Я взглянул на  адрес  и
покраснел: он был написан рукою Машеньки. Я мог обманывать
других, называть любовь дружбою, уверять всех, что  Надина
в  меня  влюблена,  но  во мне была  еще  совесть,  а  она
говорила совсем не то.
  
                             
                            II
                             
                             
                   ПЛАТОНИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ
                             
  
  Я  стал ездить к Днепровским, сначала раза два в неделю,
а  потом почти каждый день. С приятелем моим, Закамским, я
встречался  очень  редко и в продолжение  четырех  месяцев
заезжал  только  два  раза  к  Якову  Сергеевичу  Луцкому.
Бывало,  каждую  неделю я писал к моей невесте,  а  теперь
иногда забывал почтовый день и, чтоб оправдать себя,  лгал
без всякого стыда и зазрения совести: то письмо пропадало,
то Егор забывал отдать его или опаздывал отнести на почту.
  Днепровская  вела себя очень осторожно.  Мы  редко  оста
вались наедине, а когда это случалось, то говорили о нашей
дружбе,  о счастье двух душ, которые понимают друг  друга,
читают вместе "Новую  Элоизу", "Вертера",  Августа  Лафон-
теня.  Закамский отгадал: мы трогались, плакали, раза  три
принимались перечитывать "Бедную Лизу", "Наталью, боярскую
дочь"  и  "Остров Борнгольм", но что более всего нравилось
Надине, что мы знали оба почти наизусть, так это небольшой
драматический  отрывок "Софья", особенно замечательный  по
своему  необычайному  сходству с  сочинениями  французских
романистов  нашего времени. Читая его,  мы,  так  сказать,
предвкушали  наслаждение, которое  доставляет  нам  теперь
молодая  французская словесность. Этот  литературный  грех
великого  писателя, едва начавшего свое блестящее поприще,
не  помещен в полном собрании его сочинений и, быть может,
многие  из моих читателей не имеют о нем никакого понятия.
Вот в чем дело: Софья, молодая и прекрасная женщина, точь-
в-точь  одна  из  героинь Бальзака или Евгения  Сю,  вышла
замуж   по   собственной  своей  воле  за  г-на   Доброва,
шестидесятилетнего  старика, такого же снисходительного  и
услужливого мужа, каков мосье Жак в романе известного Жорж
Санда,  или, лучше сказать, благочестивой г-жи Дюдеван.  У
этого  Доброва  бог  весть почему живет  какой-то  француз
Летьен,  он  соблазняет Софью. Софья решается  сказать  об
этом своему мужу и просит у него позволения уехать с своим
любовником  в  брянские леса. Старый  муж  удивляется,  не
верит,  но  Софья объявляет ему, что она уже  три  года  в
интриге  с  французом и что сын, которого Добров  называет
своим,  не его, а ее сын. Старик начинает кричать, шуметь,
предает  ее  проклятию,  с ним делается  дурно,  потом  он
приходит  в себя, плачет, импровизирует ужасные  монологи,
просит у жены прощенья, становится перед ней на колени. Но
Софья  женщина с характером, она говорит пречувствительные
речи,  а  все-таки  не  хочет  с  ним  остаться  и  просит
позволенья  уехать с французом. Наконец  великодушный  муж
соглашается, закладывает карету, и добродетельная  супруга
отправляется с мосье Летьен в брянские леса. Все это,  как
изволите  видеть,  очень натурально, но конец  еще  лучше.
Жить  вечно в лесу вовсе не забавно: француз начинает  ску
чать  и  от  нечего делать волочится за Парашею, горничной
девушкою Софьи. Барыня замечает, ревнует, француз крадет у
нее  десять тысяч рублей и уговаривает Парашу бежать с ним
в  Москву.  Софья их подслушивает, кидается  на  француза,
режет  его ножом, потом сходит с ума, бегает по лесу,  раз
говаривает с бурными ветрами и кричит: "Моря, пролейтесь!"
Подлинно  сумасшедшая! Ну, какие моря в брянских лесах?  К
концу   довольно  длинного  монолога,  который  напоминает
сначала Шекспира "Царя Лира", а под конец его же "Макбет",
Софья   подбегает  к  реке,  кричит:  "Вода,   вода!"    -
бросается с берега и тонет.
  Однажды,  это  уж было зимою, часу в девятом  вечера,  я
заехал  к  Днепровским.  Мужа не было  дома,  несмотря  на
ужасную  вьюгу  и мороз, он отправился в Английский  клуб.
Падина  была одна. Она сидела задумавшись перед  столиком,
на  котором  лежала разогнутая книга, мне показалось,  что
глаза у нее заплаканы.
   -  Что с вами?  -  спросил я. -  Вы что-то расстроены?
   -  Так, ничего!  -  отвечала Надина. -  Я читала...
   -  Софью?  -  сказал я, заглянув в книгу.
    -   Да.  Странное дело, я знаю наизусть эти прелестные
сцены и всякий раз читаю их с новым наслаждением.
    -   Чему же вы удивляетесь? Одно посредственное теряет
вместе  с  новостию свое главное достоинство, но  то,  что
истинно, превосходно...
   -  Поверите ли?  -  продолжала Надина. -  Мой муж, кото
рого  я уговорила прочесть этот драматический отрывок,  го
ворит,  что  в нем нет ничего драматического,  что  пошлый
злодей Летьен походит на самого обыкновенного французского
парикмахера, что Софья гадка, что муж ее вовсе не жалок, а
очень  и  очень  глуп. Боже  мой! До какой  степени  может
человек  иссушить свое сердце! То, что извлекает невольные
слезы,  потрясает  нашу  душу,  кажется  ему  и  пошлым  и
смешным?  Я  уважаю Алексея Семеновича:  он  очень  добрый
человек  и  любит меня столько, сколько может любить,  но,
согласитесь, Александр Михайлович, такое отсутствие всякой
чувствительности в человеке, с которым я  должна  провести
всю  жизнь  мою,  ужасно! На этих днях мы смотрели  с  ним
драму  "Ненависть к людям и раскаянье": я  обливалась  сле
зами, в креслах все плакали, а мой Алексей Семенович...
   -  Неужели зевал?
   -  Хуже! Вздумал утешать меня и сказал почти вслух:
"Да  полно,  друг мой, не плачь! Ведь это все выдумка!"  К
счастью, в ложе подле нас сидела княгиня Вельская, -   вот
та, что в разводе с мужем, -  она зарыдала так громко, что
никто  не расслышал его слов. Бедная Вельская! Для нее  го
ресть и отчаяние Эйлалии были вовсе не выдумкою. Под конец
ей  сделалось дурно, ее вынесли из театра. Ах,  как  жалка
эта женщина! Вы ее знаете?
    -  Да, я что-то слышал, кажется, она убежала от своего
мужа.
   -  Но вы не знаете всех обстоятельств: это целый роман.
Жертва  обольщения  и непреодолимой страсти,  она  сохнет,
страдает  здесь в Москве, в то время как ее бездушный  муж
живет  преспокойно в Костроме и не хочет никак с нею  поми
риться!.. Чудовище!..
    -   Мне кажется, - сказал я шутя, - этот муж до некото
рой степени извинителен.
    -   И, полноте! - вскричала Надина. - Я еще поняла  бы
это, если б он, как Мейнау, возненавидел людей, скрылся  в
какую-нибудь  пустыню,  а  то нет!  Он  служит  губернским
предводителем, дает пиры и растолстел так, что гадко  смот
реть!
   -  Скажите пожалуйста!
    -   Вы  смеетесь, Александр Михайлович? Вам  вовсе  не
жаль этой бедной Вельской? Вот участь всех женщин, которые
умеют  сильно  чувствовать и любить!  Ну,  пусть  ханжи  и
лицемерки преследуют их своим злословием, но мужчины?.. Да
знают ли эти строгие судьи, что такое жить в вечной борьбе
с самой собою?.. Знаете ли вы, что любовь для женщины все?
Эта  любовь  заменяет  для нее все сильные  ощущения,  все
страсти, которые попеременно владеют душою мужчин. Для вас
есть  слава, знаменитость, бессмертие, для вас открыт весь
свет  -  служба,  рассеянье, свобода, -  все  поможет  вам
исцелиться  от  любви;  но это еще ничего:  когда  мужчина
хочет  победить страсть свою, то должен бороться  с  одним
собою,  он может убегать случая быть вместе с той, которую
любит,  и если захочет, то никогда не встретится с нею,  а
бедная женщина!.. Мы с вами только друзья, Александр Михай
лович,  но представьте себе, -  это одно предположение,  -
вообразите,  что  мы страстно любим друг  друга,  и  тогда
скажите мне: где найду я защиту от вас и от самой себя?  Я
не  стану  принимать  вас,  но могу  ли  я  запретить  вам
казаться мне на глаза? Кто помешает вам преследовать  меня
везде,  встречаться  со  мною  на  каждом  шагу?  Вас   не
связывают ни строгие обязанности, ни приличия света, вы не
стыдитесь,  вы  даже  не  скрываете  любви  своей   -   вы
мужчина.  Когда  в тишине ночи, тайком  от  всех,  я  буду
стараться  залить  горькими  слезами  этот  стон,  который
пожирает  мою  душу,  когда после необычайных  усилий  мне
удастся  забыть  на  минуту ваш милый  образ,  который  не
покидает  меня  ни  днем, ни ночью, когда  я  начинаю  уже
благодарить  бога за то, что он возвратил мне спокойствие,
-   вы  снова являетесь передо мною, и снова  этот  ад   -
нет! этот рай, но недоступный, но созданный не для меня  -
представится моему воображению, воскреснет в моем  сердце,
а  все это для того, чтоб снова растерзать его на части! Я
женщина,  Александр  Михайлович! Я не приду  говорить  вам
первая  о любви своей, вам только стоит быть недогадливым,
и  эта страсть навсегда останется для вас тайною, но вы...
вам  это  позволено,  вы можете даже притворяться,  играть
комедию,  всклепать  на  себя  любовь,  которую  вовсе  не
чувствуете, -  вы мужчина. Обвиняйте же после этого бедную
Вельскую, кляните ее за то, что она видела отчаянье  того,
кто  был мечтою всей ее жизни, и не могла сказать ему:  "Я
не люблю тебя!"
  Никогда еще Надина не была так прелестна! Я слушал ее  с
восторгом.
   -  Скажите мне. Надежда Васильевна, - спросил я, -  как
с  такой  пламенной  душою,  с такой  способностью  любить
страстно, вы могли...
  Я остановился.
    -   Договаривайте!  -  сказала Надина. - Вы хотите ска
зать, как я могла выйти замуж за Алексея Семеновича?
    -   Признаюсь, это для меня совершенная загадка.  Наши
бабушки  не  смели, да и не могли выбирать  себе  женихов.
Живя  всегда взаперти, они должны были поневоле верить  на
слово  какой-нибудь подкупленный свахе и во всяком  случае
повиноваться беспрекословно воле родителей, но теперь...
    -   Теперь!  -  прервала с жаром Надина. -   Да  разве
убеждения  и  просьбы отца и матери не те  же  приказания?
Разве  мнение света, семейственные обязанности и  приличия
не  те  же  четыре стены, которыми ограничивалась  свобода
наших   бабушек?   Для   вас  это   непонятно,   Александр
Михайлович,  да  и как понять мужчине эту женскую  неволю,
которую  все согласились называть свободою? Не правда  ли,
мы царствуем в обществе? Мы приказываем, а вы повинуетесь?
Но  вы, покорные рабы, делаете все, что вам угодно, а  мы,
самовластные царицы, должны всегда делать то,  чего  хотят
другие.  Зачем  я  вышла  за Днепровского?..  Меня  хотели
пристроить,    Александр   Михайлович!    Понимаете    ли,
пристроить, то есть дать право жить своим домом, принимать
у  себя  гостей,  делать  визиты одной,  носить  чепчик  и
называться  дамою. Вы видите, во всех этих причинах  моего
замужества  и речи нет о том, буду ли я счастлива  с  тем,
кто назовет меня своей женою.
    -   Но,  по  крайней мере, сердце ваше было  свободно?
Когда вы вышли замуж, вы не любили никого?.. Вы молчите, -
продолжал я, - быть может, вопрос мой слишком нескромен?..
   -  О, нет!  -  сказала Надина. -  Но я не знаю, как вам
отвечать. Да, я была равнодушна ко всем мужчинам,  и  если
предпочитала тех, с которыми была знакома, так это потому,
что  они чаще других танцевали со мною и я могла разговари
вать  с ними свободнее, чем с каким-нибудь незнакомым кава
лером, которому подчас бедная девушка не знает, что  и  от
вечать. Конечно, в числе моих знакомых были и такие,  кото
рые нравились мне своей наружностью, умом, но я любила  их
точно  так же, как мы любим хорошие картины и умные книги,
с тою только разницей, что из этих красавцев и умников мне
нельзя  было  составить для себя ни картинной галереи,  ни
библиотеки, следовательно, я их любила даже менее, чем кни
ги  и  картины,  которые принадлежали мне.  Одним  словом,
решительно  все  мужчины, которых я видела,  не  оставляли
никакого впечатления в душе моей.
   -  Итак, вы никого не любили до вашего замужества?
   -  Нет, Александр Михайлович, я не хочу вас обманывать.
Смейтесь надо мною, если хотите, а я скажу вам всю правду:
я любила существо, созданное моим воображением. Сердце мое
говорило, что этот идеал не мечта, что он существует, я не
знала, встретимся ли мы когда-нибудь в этой жизни,  но  не
сомневалась,  что  и  он  тоже  тоскует  обо  мне.  "Какае
наивность!"   - подумаете вы. Да, Александр Михайлович,  я
точно  была ребенком, жалким, смешным ребенком, я не могла
создать  наружного  образа, который не  существовал  бы  в
природе,  следовательно, могла и встретиться с  моим  идеа
лом.  Но  как смела я надеяться, что он также мечтает  обо
мне,  также  ждет с нетерпением этой встречи и будет  смот
реть  равнодушно на всех женщин до тех пор, пока не  встре
тится  со мною? Одна из моих приятельниц так ясно доказала
мне  безумие  этой надежды, что я решилась исполнить  волю
моих  родных,  вышла замуж, и даже предпочла всем  женихам
Алексея  Семеновича. Мне не нужно было его обманывать:  он
почти втрое меня старее, следовательно, не мог и требовать
от меня ничего, кроме дружбы.
   -  А ваш идеал, Надежда Васильевна? Вы никогда с ним не
встречались?
    -   К  чему  желать  мне  этой встречи?  Я  принадлежу
другому.  Это  вовсе  не  ответ  на  мой  вопрос,  Надежда
Васильевна.
   -  Ах, Александр Михайлович! Было время, когда я каждую
ночь засыпала с утешительной мыслью: быть может, завтра мы
встретим друг друга. Но теперь!.. Конечно, я могла бы  еще
быть счастлива, совершенно счастлива, если б он, встретясь
со  мною,  захотел  понять любовь мою, если  б  он  постиг
вполне   это  чувство,  в  котором  нет  ничего   земного.
Днепровскому  я  отдала мою руку, я  клялась  быть  верной
женою  и  сдержу свое обещание, но ему  -  о, с  каким  бы
наслаждением я отдала ему свое сердце, свою душу,  все  по
мышления  свои!.. Я жила бы его жизнью,  он  был  бы  моей
судьбою,  его  ласковый взгляд  -  моим  блаженством,  его
улыбка  -  моим земным раем! Здесь мы были бы счастливы, а
там  -  вечно неразлучны!
  Днепровская  замолчала. Все мои чувства были  очарованы,
все  прошедшее изгладилось из моей памяти,  да,  я  должен
признаться, в эту минуту я принадлежал совершенно Надине.
    -   Но  зачем себя обманывать?  -  продолжала она,  не
отнимая  руки,  которую я прижимал к груди  моей.  -   Оно
прошло, это время детских надежд и заблуждений! Мужчина  с
непорочным   сердцем,   мужчина,  способный   понять   эту
пламенную страсть души, это чувство, в котором все  чисто,
как  чисты ясные небеса... Нет, нет! Этот идеал еще  менее
возможен, чем тот, о котором я некогда мечтала!..
   -  Надина!.. -  вскричал я.
    -   Жена в диванной?  -  раздался за дверьми голос  хо
зяина.
Надина вскричала и побежала навстречу к своему мужу.
   -  Здравствуй, мой друг, здравствуй!  -  сказал Днепров
ский,  входя  в диванную. - Здравствуйте, Александр  Михай
лович!  Бога ради, Наденька, чаю скорей, чаю! Я совсем  за
мерз!
  Днепровская позвонила в колокольчик.
    -   Если  б  ты знала, - продолжал Алексей  Семенович,
повалясь  в  вольтеровские кресла, - какие  были  со  мною
приключения! Представь себе: только я приехал в клуб, стал
скидать шубу, хвать  -  поздравляю!  -  и кошелек и книжку
с  деньгами,  все  забыл дома! Что будешь  делать?  Скорей
назад!..  Откуда ни возьмись, приятель ваш, барон  Брокен.
"Куда?.. Зачем? Помилуйте! Да на что вам деньги? Берите  у
меня,  сколько  вам угодно". Ты знаешь, мой  друг,  что  я
этого  терпеть  не  могу.  Я отказался,  барон  стал  меня
уговаривать, а там заговорил о том, о сем, слово за слово,
да продержал меня с полчаса в передней. Умный человек этот
барон   -   очень  умный, а такой болтун, что  не  приведи
господи!  Уж  он  меня маял, маял, насилу  вырвался!  Лишь
только  я  вышел  на  улицу, вдруг  из  переулка  какой-то
сорванец  на  лихой  тройке  шмыг  прямо  на  возок!   Его
......  попала   между  моих коренных, мои  лошади  начали
бить,  его  также,  а там уже я ничего и  невзвидел,  знаю
только, что очутился на Дмитровке и что мой возок лежит на
боку. Я кое-как из него выполз... глядь: господи боже мой!
-   упряжь перепутана, дышло пополам, человека нет,  кучер
бежит  позади, один форейтор усидел на лошади! Что делать?
Дожидаться  долго, дай возьму извозчика. Как на  смех,  ни
одного! Авось встречу какого-нибудь Ваньку... Иду  -   нет
как  нет!  Ну, словно сговорились! Поверишь ли, вплоть  до
дому  все  шел  пешком, да уж зато как и передрог!  Холод,
ветер,  эта дурацкая медвежья шуба запахнуться  не  хочет,
топырится в стороны  -  смерть, да и только! Ах,  матушка,
скорей чаю! Бога ради, скорей! Дай душу отвести!
    -   Сейчас подадут, -  сказала Надина, -  а ты меж тем
сядь поближе к камину  -  вот так! Бедняжка! В самом деле,
как он озяб!..
  Через  несколько минут подали чай, и, когда  Днепровский
совсем обогрелся, Надина спросила, не прикажет ли он  зало
жить сани или другую карету?
    -  Нет, моя душа!  -  вскричал хозяин. -  Теперь ни за
что не поеду. Ты не можешь вообразить, какая погода. Пусть
себе  князь  Андрей Ильич играет с кем хочет,  а  я  слуга
покорный!.. Постой!.. Мне кажется, я слышу голос барона?..
Что это ему вздумалось?
  Днепровский не ошибся: это точно был барон.
    -  Что с вами сделалось, Алексей Семенович?  -  сказал
он, войдя в комнату. -  Поехали на минуту и вовсе пропали.
Уж не вы ли